Mars needs some(no)one

— Ну, что, вы видите это? — мужчина с усами, похожими на щетку, довольно похлопал себя по колену, — снилось ли когда-нибудь вашему Гагарину, что мы, американцы, будем летать на Марс, чтобы построить там новую парочку ферм?! Ха-ха-ха, вот так умора! Мистер Спейси — именно так звали этого достопочтенного, но крайне раздражающего фермера, родом из Айовы, вытер свои маленькие, похожие на две пуговки, затерянные в жире, глаза и продолжил над чем-то смеяться своим звучным, громким голосом. Двое русских, что сидели напротив него, недовольно кривились — им не нравилось такое неуважение хотя бы потому, что они уже больше десяти лет оба имели американское гражданство. Это была семейная пара, в среднем лет по сорока на двоих, имела истинно славянскую внешность и крайне забавный, ни с чем не сравнимый, акцент, который они, впрочем, почти не использовали с того момента, как мистер Спейси заговорил. Зико успешно скучал. Вылетели с Земли они совсем-совсем недавно, и даже при лучшем стечении обстоятельств прилетели бы к Марсу разве что в шесть часов пополудни, поэтому он пытался развлечь себя, слушая бесконечные разговоры в их пассажирской каюте. Ракета у них была небольшая, не для глобальных туристических перевозок, а такая, средняя. Обычно на таких летали именно те, кто собирался оставаться на Марсе не на побывку, а навсегда. Ракета звалась «Новый Путь» и была одной из самых дешевых ракет, которые перевозили людей на далекую (в человеческом понимании, конечно) красную планету. Мистер Спейси, несмотря на то, что выглядел не очень предрасположенным иметь семью человеком (об этом говорило его пренебрежение всеми женщинами), летел вместе со своей женой и целой оравой детишек (для Зико, не могущего терпеть этих маленьких личинок, дети даже в количестве трех определялись как «орава»). Эта самая пара русских, средних лет, и еще несколько человек — в общем количестве двадцати, не считая персонала корабля. — Чихо, а что вы решили искать на Марсе? — смущаясь и краснея, спросила у него все еще довольно молодая, не намного старше самого Зико, мисис Спейси, положив руку ему на колено. Ее муж ревниво зыркнул на них обоих, а сам парень только дернулся. Точно, У Чихо. Постоянно он забывал это имя, которое, по-хорошему, стоило бы крепко-накрепко вбить себе в память. Так значилось в его паспорте — в последнем из трех с половиной дюжин, что у него были. Он купил билет на это имя, и успешно втерся в доверие к «милым» соседям по пассажирским креслам, старался вести себя естественно. Мысли о том, что земная полиция не достанет его тут, все еще не отпускали до конца. — Я хочу начать новую жизнь, — со старательно исполненной дружелюбной улыбкой отвечал Зико. — На Земле мне все мои двадцать шесть лет не везло, возможно, на Марсе я заживу по-новой? И ведь, даже к какой-то гордости, не врал почти. Да, собирался начать новую жизнь — а что делать, когда на чертовой Земле ловили его десятки полицейских отделений, и поймай его, упекли бы лет на пятьдесят в тюрьму? Да, не везло совсем в жизни. Только вот то, что из-за этого он освоил лучшее ремесло в мире — грабительство и разбой — этого соседям знать вовсе не обязательно. Рядом с ним, увлеченно записывая все в свой потрепанный ежедневник, все бормотал старый сельский учитель. Он увлеченно повторял слова «полнейшая демократия, отсутствие несправедливости и власти, никаких преступлений, обширные возможности для заработка и новых начинаний» — Зико нравились его разговоры куда больше, чем все остальные, которые витали в их небольшой кабинке. Отсутствие власти это так хорошо — он сможет выбрать себе один из тех пластмассовых домов, что они везут в багажнике, набрать немного зерен и построить себе скромный уголок где-нибудь в отдалении от остальных поселений (наверное, мисис Спейси, уже положившая на него глаз, расстроится), а потом купит себе на те деньги, что вместо одежды хранятся у него во втором чемодане, на котором он сейчас вполне уютно сидит на скамейке, немного оборудования, и пойдет удваивать свой капитал. Было решено больше не заниматься разбоем — то, что на Марсе нет полиции сейчас, не значит, что ее не будет через несколько лет. А снова иметь дела с господами в форме Чихо не желал. Один из его безмерно раздражающих, но все же невероятно умных подельников, Юквон, говорил, будто на Марсе есть залежи драгоценных металлов, и если только их найти, то станешь безмерно богатым. Потому на двадцать шестом году жизни Зико, он же, по поддельному (хотя у него и реального никогда не было) паспорту, У Чихо, решил стать золотоискателем. Ну, или не золото — кто знает, какие металлы или камни скрывает эта кирпичная планета? У него не было грандиозных планов — он лишь хотел жить в богатстве и удовольствии, сменяя женщин и выпивая лучшие вина, вот и все. И Марс, большой и красивый, уже по-своему родной, мог предоставить ему эту возможность. Стоило только добраться до него. Вот потому Зико безмерно скучал — до Марса еще была сотня миллионов утомительных миль ожидания. *** — Эй, кто заказывал «Охотничий домик»? — капитан корабля, мужчина средних лет по имени Андерсен, тряс в воздухе небольшим плоским куском пластика, смотря на выбирающихся из его «ласточки» пассажиров, будто на глаз пытался определить, кому могла понадобиться столь специфическая модель. Это был будущий дом Зико. Он медленно поднял руку и прошел меж людей, которые будто бы под влиянием течения, расступались, и смотрел на них с усмешкой, забирая заготовку для дома себе. Капитан хотел спросить что-то у него, да не стал, махнув рукой. Зико не попытался завязать разговор; ему подали мешок с зернами, и, как и десяти пассажирам до него, указали на небольшое строение посреди пустыни — чахлый дырявый навес, который тут почти гордо именовали «остановка». Чихо остановка была ни к чему, потому он, перекинув через спину связанные бечевкой чемоданы (один с деньгами и другой с его жалкими пожитками), взяв в свободную руку мешок и запихнув под мышку удивительное изобретение китайских ученых «дом-за-пять-минут», пошагал мимо уже стоящей на остановке толпы. — Куда же вы, мистер Чихо?! — кричала ему вслед разочарованная миссис Спейси. — Неужели вы решили остаться в совершенном одиночестве, здесь, посреди мертвого моря? — Я, пожалуй, найду лучшее место для проживания, — здраво рассудил Зико, на прощание махнув обескураженной толпе рукой. — Но это будет явно не один из тех мерзких городов с земными названиями, которые вы здесь настроили! Я прилетел на Марс и собираюсь прожить остаток своей жизни где-нибудь вдалеке от земной осточертевшей суеты! И, снова улыбнувшись на прощание, вполне уверенно зашагал прочь, через красно-кирпичные пески, к горам, видневшимся у самого горизонта. Разреженный воздух тяжело входил в грудь, постоянно заполнял легкие не полностью, и потому приходилось дышать прерывисто, толчками, неполной грудью. Это было неприятно и совсем немного мешало передвигаться, но это была жалкая цена за долгожданную свободу. Зико ощущал ее на ощупь в своих руках, сжимая под мышкой свой будущий дом, стискивая в руках неприятную ткань мешка, и дыша этим ужасно давящим воздухом. Он чувствовал, как песок бил в лицо комьями, забираясь в незащищенные глаза и царапая раскаленными песчинками его болезненно бледную кожу. Этого он так давно хотел: чтобы без людей, чтобы без проблем, чтобы без наказаний и без помех. Он так мечтал переместиться в место, где деньги делаются легко и быстро, а эта планета была целым сокровищем. Все, что он мог бы здесь найти для людей было бы ценностью, стоило только приложить немного усилий. Больше не нужно часами разглядывать планировки зданий, чтобы забраться в них. Больше не нужно беспокоиться о каждой чертовой мелочи, которая может сломать и без того хрупкое равновесие твоего плана. Больше не нужно связываться с кем-то, у кого своя жадность и свои идеи, и все сокровища будут принадлежать только ему одному. И главное — больше не нужно бояться последующего наказания, опасаться легавых из-за угла, дышать полной грудью (хотя на этой планете это решительно невозможно). Зико улыбается и подставляет вспотевшее лицо с прилипшими к нему песчинками палящему солнцу. Это малое из всех зол, что пришлись на его жизнь и с этим он свыкнется обязательно. *** Жить на Марсе совсем не трудно, если привыкнешь — кожа скоро покрывается защищающим загаром, тело адаптируется к перепадам температур, глаза без проблем смотрят сквозь темноту и облако марсианской красноватой пыли. Зико работает не покладая рук — ему нужно сажать деревья, чтобы было чем питаться, ему нужно проверить проводку в доме и еще оставить время на составление карты местности. Он легко находит себе дела, чтобы не думать о полнейшем провале его ожиданий. Грубый Марс встречает его не золотыми горами, а кирпичом и никому не нужным железом, мертвыми цивилизациями, у которых из действительно ценного — одни серебряные книги, но и у серебра проба низкая и ничего не стоящая почти. Он собрал их три сотни (для этого пришлось проделать чертовски большой путь), но заработал едва-едва на машину. Добыть здесь что-то более дорогостоящее вообще почти не представлялось возможным, если не было машины, и рабочих. А Зико не хотел связываться ни с кем, потому что ему было хорошо одному. Его воздушные замки сломал этот Марс, и Зико ненавидел его за это. Он хотел свободы и легкости, он хотел, чтобы все было проще (временами он, конечно, подумывал слетать на Сатурн или Юпитер, насобирать себе алмазных капель тамошнего дождя), а теперь снова живет едва ли немного лучше, чем жил на Земле. У него есть дом, есть машина и пропитание, но на том все. В сейфе, который он тоже заблаговременно заказал, вместе с другими мелочами, вроде робота, готовящего завтрак и водонапорной башни, которая своими трубами шла до самых запасов воды у города, осталось всего пару тысяч долларов, и когда и этот запас истощится, он останется совершенно неспособным к существованию. Обед господина У Чихо мог стоить подчас до полусотни долларов, потому что Зико нравилось есть омаров с Земли и запивать их ликером. У пришелся по вкусу виски, и рыба фугу, поданная к обеду, его так же вполне устраивала. Он почти привык жить на широкую ногу, как мечтал, а теперь снова придется переходить на экономию, питаться безвкусными тостами и глазуньями, блинами с медом и яблоками. Да, иногда Зико думал, что он слишком жаден в своих желаниях, но потом он вспоминал, что он вполне заслуживает этого. Он прожил в лишениях жизнь, и теперь, когда у него появилась возможность, он хотел пожить так, как мечтал в детстве. Но мир был решительно против. На самом деле, Зико нравилось ухаживать за своим садом, хотя раньше он считал это слишком изнуряющей работой для человека с деньгами, но сейчас, устраивая себе уголок мечты, с удобной, почти настоящей зеленой травой, с двумя высокими дубами, меж которых болтался гамак, он думал, что в принципе заботиться о небольшом кусочке земли не слишком затратно для него. К тому же это все еще отвлекало его от мыслей о том, что все снова пошло не так, как он хотел, и как бы ему не пришлось менять этот прекрасный марсианский дом («Охотничий домик» Зико продал тут же, как оказался в этом крайне живописном и выглядящем достаточно презентабельно местечке) на какую-нибудь пластмассовую дрянь в Нью-Нью-Йорке. Конечно, он хотел оставаться здесь, во что бы то ни стало, даже если пришлось бы снова заняться воровством. Он как раз раздумывал над этим выходом — полиции пока что все равно не существовало, а он на пробу уже несколько раз кое-что утаскивал из чужих домов. Простодушные жители все еще думали, что теряют вещи при переездах. Зико легко продавал их кому-то в Нью-Чикаго, там вообще было легко продавать все, что угодно и никто никогда (по глупости или иным причинам) не интересовался хозяином товара. Чихо как раз решил передохнуть и медленно продвинулся к кухне, чтобы налить себе немного лимонада (дико сладкая и неприятная гадость, но ему так нравилось исполнять некоторые желания из детства), когда услышал, как около его порога кто-то нерешительно скребся. Дома марсиан вообще были странными — они отражали все внешние звуки внутрь, и Зико задолго до чьего-нибудь прибытия слышал их передвижение, или даже их разговоры. Так что его удивило, что звук чужого присутствия он услышал только сейчас, когда незнакомец стоял уже у его дверей. Это заставило насторожиться — никогда раньше такого не происходило, У уже почти привык полагаться на свой дом в вопросах незваных гостей (в основном потому, что гостей мужчина отродясь не приглашал). Он осторожно потянулся рукой к навесному шкафу на кухне и так же осторожно достал оттуда свой верный пистолет — этот старый ПМ уже не раз спасал ему жизнь, и если понадобится, спасет и сейчас. Он осторожно проходит по главному залу — есть еще один повод восхититься зодчими Марса, площадка фактически открытая, и от своеобразного порога его должно быть легко видно, но если не знать, под каким углом смотреть, ты не заметишь здесь даже небольшого слона (большой сюда просто не влезет). Зико кладет палец на курок. Он никого не приглашал, к тому же, этот незнакомец ведет себя слишком тихо для продавца или какого-то неловкого проезжего, стоит бесшумно, только слышно, как какая-то деталь его одежды тихо шуршит по мраморным плитам полов. Зико щурит глаз для прицела и осторожно выглядывает из-за угла, готовый стрелять. Но замирает. Чужое лицо неуловимо странное, и Зико сперва сразу понимает его инородность, а после теряет ее. У человека красная, такая же кирпичная, как песок, даже слегка медью отливает, кожа, темные волосы, которые слегка падали на его широкий, открытый лоб. Странного вида одежда, что-то вроде древней тоги, почти не скрывала его тело, вися полупрозрачным мешком и едва обдуваемая ветром. Длинные ресницы отбрасывали треугольные тени на щеки, а золотые веки слегка подрагивали, будто парень чего-то ждал. Марсианин стоял перед его домом и так и просил, чтобы его пристрелили. Зико даже растерялся, а парень, понимая, что не произвел должного впечатления, распахнул свои глаза. Они оказались красивые, темно-красные, винные такие. В сочетании с узким разрезом глаз и вполне миловидным лицом мальчишка выглядел крайне обворожительно, хотя Зико немного раздражало его туповатое выражение лица, полное вещего ужаса и удивления. — Чего ты на меня так пялишься? — грубо бросает Зико, снова собираясь и целясь прямо между красивых глаз. — Что надо? — И ты не хочешь назвать меня по имени? — парень удивленно пялится на него и чуть шокировано хватается за собственное горло, будто удивлен слышать собственный голос. Немой что ли был? Парень все еще смотрит на него шокированным взглядом, ощупывая свое лицо, смотря на руки и одежду и будто бы не верит в то, что происходит. Зико нетерпеливо прокашливается и наводит на незнакомца пистолет: — Так чего тебе? — Ты видишь меня таким, какой я есть? — все еще тупо спрашивает незнакомец, и Зико серьезно это начинает бесить. — Ты придурок или прикидываешься? Или вы все марсиане отстали в развитии? Я еще раз спрашиваю: чего тебе надо? — Я думал... — начинает было парень, но, видя направленную на него пушку, мгновенно исправляется. — Я подыскивал себе дом и работу! — Работу? И что же ты умеешь делать? — Зико все еще не хочет верить подозрительному парню и потому оружие не опускает. — Все, что потребуется! — весело и живо реагирует марсианин, чем напоминает Зико тех мальчишек из отелей. Парень улыбается ему старательно (так же невооруженным взглядом видно, что он этого делать не умеет) и руки держит ровно по швам, точно его кто-то учил вести себя, как подобает. — И что же ты хочешь за свой труд? Мальчишка удивленно смотрит на него, будто не понимает вопроса, и Зико сварливо отзывается, переставая щуриться для прицела, но не убирая руки с ПМ. — Какую сумму ты хочешь получать? Я, конечно, не ханжа, но и рабовладельцем вроде никогда не был... — Вы о деньгах? — наконец понимает его парень. — Мне не нужны деньги... — Так чего ты тогда хочешь? — вконец путается Зико, от нервного напряжения и внутренней злости даже опуская оружие. — Я тебя не понимаю! — Я же сказал — дом и работу. Больше мне ничего не нужно, — отзывается парень, поправляя свою развевающуюся тогу на плече, и уверенно кивает. Зико, сомневаясь, смотрит на парня и взвешивает для себя, что бы это могло значить. С одной стороны — лишние руки, даже в раскопках, ему сейчас очень нужны (а то, что парень марсианин, только повышает его ценность в глазах мужчины), а с другой... доверия этот странный парень не внушает ни на йоту. Его нелепое поведение в начале, его отчаянное желание остаться у него дома — все это казалось нормальному человеку странным, а Зико кроме того, что был нормальным, так еще и очень подозрительным. — Скажи мне для начала — тут где-нибудь есть что-нибудь дорогое и полезное? Парень удивленно моргает несколько раз, а потом осторожно, даже как-то насмешливо говорит: — Господин Зико сам перерыл все окрестности, так что он мне может гораздо точнее ответить, что если тут и было что-то, то уже нет. Зико недовольно рычит, но как-то внутренне успокаивается — может быть этот придурок не такой и безнадежный, как казалось. Он делает шаг в сторону, пропускает и щурит правый глаз, слегка склоняя голову: — Тебя как зовут-то, чучело марсианское? — Мое имя Мио, — говорит парень, но видя почти недовольное лицо своего «работодателя» тут же поправляется. — Но можно звать меня Мино или Минхо. — Ну, приятно познакомиться, Мино. *** Зико чувствует, что Мино не простой марсианин где-то на второй месяц их совместной «работы». В основном, он ничем не отличается от землян: так же, как и Зико, работает и устает, так же души не чает в маленьком зеленом садике, который с его приходом обзавелся уникальными марсианскими цветами (у них было какое-то очень странное по звучанию название, очень похожее на корейское щибаль, поэтому Чихо без зазрения совести обозвал их сучками), которые интересно пахли и очень ярко цвели, светясь ночью разными цветами. Мино обычно и спал рядом с ними, почти в самой клумбе, скрутившись комком и отказывался укладываться ни в постель, ни даже на гамак. Зико причин такой преданности цветкам, которые тот принес, не находил, но они нравились и ему. Странности же Мино проявлялись тогда, когда кто-то подбирался к их дому. Еще только заслышав слабую вибрацию дома, он старался как можно быстрее исчезнуть либо в горах, чтобы после нанести на карты еще один из многих путей лабиринтов пещер, либо в подвале, все время звеня какими-то марсианскими штучками. Чихо было плевать, поэтому он не мешал младшему резвиться (на самом деле, Мино был старше Зико почти на пять тысяч лет, но вел себя настолько по-детски тупо, что Зико без зазрения совести звал его малявкой). В самом деле, ему было глубоко побоку, чем занимался его неожиданный сожитель — тот ему не мешал, и это было наверное самым важным из всего, что он делал. Никакая его помощь не была оценена Зико выше, чем его умение в нужный момент становиться незаметным, совсем не раздражающим. Секрет такого умения и всех странностей раскрылся ему в середине человеческого июля, который Мино звал снова почти по-корейски псиной. Тогда к Зико приехал, сверкая новой машиной, Юквон, его старый подельник. Конечно, мужчина терпеть его не мог, как осколок прошлого, которое он страстно ненавидел, но и выгнать почему-то не получилось. Они сидели и пили крепкий виски — юквонов, слава Богу (и это была еще одна причина, по которой Зико позволил ему остаться ненадолго), разговаривали о том, как Юквон сбежал с Земли, сюда, на Марс, как затерялся среди городских и теперь жил припеваючи. Мино привычной тенью хотел прошмыгнуть мимо; Чихо слишком привык к подобному, чтобы вообще заметить, но Юквон, напротив, шокировано замер и выронил стакан с виски из руки, тот упал сначала на стол, расплескав всю янтарную жидкость, а после скатился на пол, разбившись. Ким смотрел и смотрел за спину Зико, и тот, не выдержав тоже обернулся. Но за ним стоял не Мино. Парень был Зико определенно не знаком. И он был определенно человеком. Кожа светлая, брови угольные и глаза тоже темные, почти черные, но совсем не миновские, не винные. И плечи для Мино слишком широкие, руки большие и крепкие. Но в движениях все-таки был Мино — в прижатых почти к самым ушам плечах, в спрятанных за спиной руках, в зажмуренных веках и поджатых губах (правда слишком тонких для настоящего марсианина). Юквон, совершенно не заметив уроненного стакана, во все глаза смотрел на перепуганного парня, и, едва сдерживая что-то в своем голосе, вдруг спросил неверяще и тихо: — Минхек, это ты? Мино, пару раз испуганно хлопнувший глазами, сначала посмотрел на Зико, будто прося его о чем-то, а потом странным, чужим голосом сказал мягко-мягко, делая шаг вперед, к Юквону, который тут же вскочил, роняя стул и едва ли не опрокидывая стол перед ним. — Этого просто не может быть... — Юквон осторожно касается чужой ладони, мягко притягивает к себе держит руку у своей груди, как идиот, и смотрит огромными глазами. Еще никогда Зико его не видел настолько позорно открытым. Мино же, напротив, будто этой глупости не замечает, улыбается мягко чужой улыбкой, с ямочками на щеках (и когда только так улыбаться научился) и светится радостью теплой и мягкой, струящейся сквозь его-не его одежду и даже кожу. — Ты меня не забыл, — улыбается он, касаясь чужой ладони подрагивающими пальцами, прося отпустить. — Я так хотел это знать... — Ты куда? — тут же вскидывается Юквон, видя, что парень делает шаг назад. — Минхек, как ты можешь?... Стой! Но парень, явно знакомый бывшему подельнику Зико, только виновато улыбается и прячет заслезившиеся глаза, проскальзывая мимо кухни в гостиную, а оттуда (Зико знает) в подвал. Юквон тянет к нему руки и что-то орет (Чихо недовольно кривится и сажает бывшего товарища за стол, подавая стакан и наливая туда виски). — Зико, ты видел это, видел? — спрашивает у него через некоторое время Ким. — Это же был Минхек, я точно знаю! — Какой нахрен Минхек? — сварливо и привычно грубо отзывается Зико. — Это был мой работник, Мино, и никто больше. — Но почему тогда он был так похож на Минхека? — будто у самого себя спрашивает между тем старший, качая головой. — Ну разве не был? — Конечно не был, — еще более раздраженно отзывается Зико, почти ненавязчиво (пихая старшего в спину) выпроваживая незваного гостя из дома. — Мино — марсианин! У него, черт тебя дери, красная кожа, как кирпич, и глаза тоже красные, как у злого волка! Кем бы ни был твой Минхек — Мино не он! Юквон не сопротивляется. Почему-то даже не бесится, как обычно, а покорно садится в свою машину, заводит ее и уезжает, поднимая за собой лишь кровавое облако пыли, и больше от него, кроме разбитых осколков на кухне (которых, впрочем, уже нет) и стойкого запаха янтарного виски, не остается. Чихо хочет знать, что происходит. Он чувствует себя глупо, из-за того, что не понимает. Он смотрит на Мино враждебно, но марсианин, кажется, старается его игнорировать. Тогда У идет на более радикальные меры — ему ведь не впервой. Он с силой ударяет Мино головой о навесную полку на кухне, от чего тот шипит и слегка воет, как пес, а потом грубо трясет его за плечи, зло щуря глаза. Потерянный парень тут же замирает, глядя на него во все свои невозможные глаза. — Какого хера только что было? — резко успокаиваясь, интересуется Зико. — Это была причина, — тихо отзывается Мино, полностью игнорируя то, что У, кажется, разбил ему голову, — по которой я так хотел остаться здесь, а не где-либо еще. — Почему мне не сказал? — Ты не спрашивал. — Я, блять, что, похож на мамочку, которой нужно все выспросить?! — от злости он еще раз прикладывает тупого парня о шкаф, кусая потрескавшуюся губу. — Давай сначала: что это, ктулху тебя раздери, было сейчас? — Но ктулху вымерли за тысячелетие до моего рождения, — слабо противится Мино, и тут же замирает под еще более разъяренным взглядом Зико. Он никогда не видел его в таком гневе до этого. Вообще, они в основном игнорировали друг друга. Зико занимался своими, одному ему известными делами, и только иногда вспоминал про него, тоже в свою очередь спокойно живущего. Общего у них было разве что какая-то потусторонняя любовь к тем цветам, что вырастил Мино, а более — ничего. Взаимное игнорирование, только вот Мино никогда этого не хотел. Он думал, что найдет в человеке друга, что тот, удивленный им, примет его, но Зико отличался ото всех. Не только в том, что видел в нем его самого, но и отношением вообще к кому-либо. И он, разъяренный и дикий, очень ждал сейчас его ответа. Мино прочистил горло и начал: — Среди марсиан это довольно развитая способность — мимикрировать под другой вид жизни. Она есть у каждого тысячного, но раньше, когда нас было много, это было довольно большое число жителей… Я остался один, семья погибла, и они сказали, что как только это произойдет, я должен пойти к какому-нибудь человеку, который живет один. У нас был план: я стану его родственником, и никто меня не тронет… — Но я увидел марсианина… — понимающе кивает Зико и сильнее сжимает на удивление тонкую шею соседа. — Почему? — Потому что ты странный, — отвечает тут же Мино, прикрывая глаза и, к шоку Зико, раскрывая жабры. На ребрах. Старший отскакивает от марсианина, и Мино тут же становится прежним, без дырок между выступающих ребер, поправляет волосы и смотрит спокойно, умиротворенно почти. — Потому что ты ни о ком не жалеешь и никого не ждешь, потому что ты ни в ком не нуждаешься. Потому что ты одинокий. — То есть хочешь сказать, что Юквон этого Минхека того?... — с усмешкой интересуется Зико, облизывая губы. — Я не могу сказать, — качает головой Мино. — Я помню только то, что помнит человек, который на меня смотрит, а как только контакт заканчивается — я все забываю. — И с каждым ты так можешь... обращаться? — Со всеми, кроме тебя, — пожимает плечами Мино, считая, что сказал достаточно. — Я могу идти? — Да-да, конечно, сколько тебе угодно, — немного нервно отзывается Зико, пропуская парня на задний двор, и не замечает болезненного взгляда, брошенного ему в спину. Зико нервно размышляет. Мино странный, с этими своими способностями, которые у него внезапно есть. Мино пугающий немного, но все же все тот же идиот, которым легко манипулировать. А еще Мино превращается в мужей, жен, братьев и шлюх, которые дороги людям, которые на него смотрят. И вот что на самом деле важно, не его жабры и красивые винные глаза, а вот эта странная, нечеловеческая сила. На которой можно хорошо заработать. Зико довольно улыбается, поправляя отросшие выбеленные волосы назад, и со свистом выходит на улицу, отмечая, что Мино снова играется со своими цветами. — С завтрашнего дня у тебя новая должность, — говорит он, наблюдая, как полностью здоровый Мино оборачивается на него, удивленно смотря. — Будешь помогать мне в бизнесе. Мино, простодушно улыбнувшись, кивает, почему-то чувствуя иррациональное тепло, которое исходит от кривоватой улыбки. Зико им и правда дорожит, раз доверяет что-то такое ответственное. Он отворачивается к цветам, и поправляет их большие лепестки, направляя к солнцу, давая напитаться его живительными лучами и светить ему ночью. Он чувствует себя почти счастливо. Немного треснутым, но довольным. *** — Вот это теперь твой новый кабинет, — улыбается Зико, усаживая Мино с одной стороны небольшой комнатки, поделенной сеткой на две одинаковые части. Мино уже две недели является помощником Чихо «по бизнесу». В первую неделю они занимались тем, что делали эту комнату — Зико ездил за материалами, Мино помогал дома со строительством. Всю вторую неделю У тоже где-то пропадал, но материалов больше не привозил, зато говорил Мино побольше отдыхать и снова улыбался так, будто видел в нем свое сокровище. Мио было стыдно, но он чувствовал, как сердце дикой птицей бьется о клетку ребер. Это было так странно, и немножко неправильно, но после того разговора будто все потаенные мечты исполнились: землянин говорил с ним, улыбался ему, касался его (не с мыслью ударить, как в тот день), и это заставляло его быть радостным. Мино правда так хотел этого, с тех пор, как остался один, с тех пор, как Намт рассказал ему о своем сновидении, где его, Мино, гладит по голове совершенно удивительный человек, с выбеленными волосами, и забавной улыбкой, в совершенно дурацком костюме. Он поверил ему и старался держаться за это сновидение даже тогда, когда ни Намта, ни Хуни, ни даже Юнъюна не стало. Он остался один, но хранил при себе их подарки — семена марсианских цветов и сон, однажды рассказанный младшим братом. Это было все, что он имел когда-либо, и очень дорожил этим. А то, что сон и правда оказался вещим, было для него вдвойне дорого. Зико ему даже нравился, хотя он был странный и холодный. Сначала он казался ему неприятным — злой и ершистый землянин, как один из тех, кто первыми пришел на землю и забрал у них Намта. Но сейчас, когда он улыбался, даже смеялся, он больше не казался таким страшным и неприятным, не казался пугающе чужим, и Мио мало-помалу начинал приближаться к нему. Он ему правда нравился, и хотелось верить, что Зико хороший. Да так и было. Разве плохой человек может смотреть на другого человека так, будто тот дороже ему всех денег мира? Зико был теплым, как домашние животные у них дома когда-то, и Мино правда считал, что несмотря ни на что, он смог перевоспитать его и вытащить на свет то доброе, что в нем было. Потому что Чихо не мог быть злым, совсем не мог. Он создал для него кабинет, он сделал его своим помощником по бизнесу, и всегда говорил это так гордо, что марсианин чувствовал смущение, будто он был поводом для этой гордости и этих приятных слов. Зико был заботливым, он даже укрыл его однажды одеялом, когда тот спал около цветов. Мино, конечно, постеснялся сказать, что ему не холодно, но добрый и ласковый жест он оценил по достоинству, и старался быть еще прилежнее и милее, чем обычно и делал все в точности так, как хотел У. Мино очень хотел быть полезным для Зико. Он хотел ему нравится. Потому что Зико нравился ему. *** — Устраивайся, — Зико тихо смеялся, и даже отодвинул Мино стул. — Я скоро вернусь, ладно? — Конечно, — Мино пожал плечами, удивленный такими словами, но значения этому не придал. У улыбнулся довольно и снова посмотрел на себя в зеркало — две недели подготовок правда прошли на славу. И Мино начал ему доверять и вообще стал напоминать больше доверчивого котенка — Зико куда больше нравилось, когда он слушался его и вел себя послушно. Тогда куда проще им управлять. А еще он совсем не замечал того, что происходило вокруг. Не заметил телефона, который купил Зико, чтобы звонить будущим клиентам, не заметил того, что его «кабинет» выглядит странно — ни-че-го. Это было очень удобно для Чихо и он спокойно готовился к своему бизнесу. Продавать чудо — что могло быть лучше? Да это чудо еще и слушалось тебя, как собачонка. — Добрый день, — он залихватски улыбнулся, принимая сумку у прекрасного вида пожилой дамы. Прекрасного, значило, на языке давно знакомом Зико, богатого. Старушенция кивнула ему величественно, но он-то видел, как руки женщины тряслись, а глаза бегали из угла в угол. — И где же ваше чудо? — немного сварливо отозвалась она, все же с интересом разглядывая обстановку его необычного дома. — Проходите далее, сейчас я вас провожу, — с теплой улыбкой ответил Зико, мягко пропуская даму перед собой и легко отодвигая легкий тюль штор перед нею. Женщина послушно шла туда, куда ее направляли и замерла, как и Юквон тогда, перед сеткой, и Зико понадобились некоторые усилия, чтобы опустить ее на удобное кресло. Мино смотрел на него непонимающе и испуганно. Зико улыбался привычно-фальшиво. — Томми, это ты? Мой милый, мой хороший Томми... — тут же захныкала женщина, а Зико, пожав плечами, вышел за дверь, оставляя «Томми» и женщину наедине. В кармане его куртки покоились хрустящие купюры из первого на Марсе банка, и он довольно улыбался, чувствуя кожей, как его дела идут в гору. Медленно-медленно, но очень верно. Ему нравилось ощущение денег, почти без усилий плывущих к нему в руки. Он уже предвкушал, как будет пить дорогое вино (некстати вспомнились чужие глаза), пока Мино, его милый хороший марсианин, будет колотить ему состояние. Жизнь налаживалась, определенно. *** Зико приводил к нему по три-четыре человека в день, не больше. Мино не был пленником, вовсе нет, и никто его не закрывал и он бы даже сбежал, но во время таких «сеансов» даже приблизиться к сетке было страшно — к нему тут же тянули руки мужчины и женщины, истошна плача и призывая его к себе. Они были все разные, и он был тоже разным — парнем и девушкой, молодым и старым, другом и врагом, братом и матерью. Чихо улыбался ему, ласково поглаживая по голове и отпуская спать в клумбе, все так же укрывал одеялом и говорил только добрые слова, но эта доброта ковыряла Мино изнутри, он медленно трещал по швам, только-только зажившим. Он был еще более одинок, чем в те времена, когда жил в горах, рядом с иссохшими телами своей семьи. Зико всегда хвалил его, за то, что он говорит правильные слова, за то, что улыбается им. Мино кивал безэмоционально, потому что только что в истерике выплакал, как казалось, последнее, что мог. Он часами проводил время у цветов, даже порывался их называть именами братьев, но вовремя сдерживал себя — не хотелось сойти с ума, он ведь так старался ради них тогда. Потому Мио должен был жить, и потому ему приходилось улыбаться и кивать, смеяться над историями и со страхом смотреть вслед уезжающим машинам, без силы провидения зная, что завтра в газете, на седьмой странице, в самом уголку, может появиться очередная фамилия с сообщением о самоубийстве. Некоторые, правда, выдерживали. Некоторые, совсем редкие, приходили не однажды. Один, это был Юквон, приходил почти каждые две недели. Сначала он смотрел очень испуганно и шокированно, потом, с каждым разом все доверчивее и доверчивее, и вот, он уже улыбался ему, смотря сквозь сетку и рассказывая историю за историей, которые, не существующие, всплывали в памяти Мино. Скоро истории кончились — ведь Минхеку, на момент гибели, было всего двадцать два. И с Юквоном они были знакомы чуть меньше года. Но Ким не отчаивался — он придумывал новые воспоминания. Он все еще спрашивал: «а помнишь ли?» и любые картинки его рассказов послушно всплывали в голове Мино, даже если они в действительности вообще никогда не происходили, и он мягко улыбался, согласно кивал и дополнял его историю деталями. Ему нравился Юквон, и тот действительно хотел беречь его. Он всегда улыбался, приносил что-то вкусное, с волнением спрашивал, в порядке ли он, если видел в его глазах слезы, которые Мио не успел вытереть, когда тот вошел. Но, как бы Мино этого не хотел, он все еще был только Минхеком. Как бы ему не нравились истинные, искренние переживания, как бы ему не были дороги воспоминания, которые он, противореча своей природе, запоминал, Юквон все еще пекся не о нем, все еще говорил не с ним, и никогда не смог бы, даже если бы очень захотел. Наверное, встреть Мино его здесь, посреди пустыни, все было бы по-другому. Он бы покорно стал Ли Минхеком, он бы с любовью и бережностью хранил их воспоминания, он бы с жаром отвечал на поцелуи, в которых не мог отказать Юквону, когда тот ласково гладил не его большие ладони. Но первым был Зико. Тот, кто видел в нем никакого-то Минхека, Тома, Клариссу или Петра, а маленького марсианина Мио. Он просто слишком привык ощущать себя собой и теперь не мог отказаться от своей сущности. Человек заставил его поверить в то, от чего он отказывался почти несколько столетий — от собственной личности. Система мимикрии была очень сложной, и чтобы никогда не чувствовать боли, Мино знал, ему нужно забыть о том, что он марсианин, и тогда первый человек наградил бы его именем и памятью, и он бы принял ее, будто она была его. И он никогда бы не задумывался о том, что он не Ли Минхек, не Пьер Безухов, не Джек Лондон. Он был бы тем, кем его бы хотел видеть первый человек, который его встретил. Но первым был Зико. И он видел в нем только марсианина, потому что ему никто не был нужен, никто не прятался даже в самых потайных уголках его памяти, никто не бередил его души. И потому Мино был обречен. Любить человека, который видел в нем него, но не видел ничего, с ним связанного. Мино тоже хранил воспоминания — их некоторые прикосновения, его хмурые взгляды и задумчивые молчаливые вечера перед светящимися марсианскими цветами, которые Зико звал очень пренебрежительно. Мино поддавался на все его просьбы и уговоры, хотя ему было невероятно плохо видеть седьмые страницы местных газет и он давно начал терять себя, среди проблем и боли, которые его окружали вместе с этими потоками людей, для которых он был кем угодно. Его существо было создано для любви. Для того, чтобы сглаживать шрамы и заживлять раны, так же, как существо Намта было создано для того, чтобы предсказывать будущее и истлеть очень рано, сделав главное свое предсказание. Он предсказал гибель всего их народа, и вот, остался только Мино, дотлевающий, жалкий. Он потерялся в кромешной темноте чужого безразличия, которым, теперь он видел, были наполнены бесконечно сладкие улыбки У Чихо. Когда-то у него оборвется и последняя ниточка, связывающая его с обещаниями роду, с братьями, с цветами на заднем дворе. Он знал это. Мио не вечен, так же, как и его сердце, горящее в глупых человеческих руках. *** Зико пил кофе в тот день, Мино, как обычно — крутился в саду, когда к ним, давно ожидаемый, пришел почтальон. Со времени, когда Зико начал свой «бизнес», почти пять лет назад, многое изменилось. Наладилась дорога к их дому, через которую ездили богатые и знатные, чтобы, расставаясь со своими миллионами, видеть свое «чудо» всего несколько часов. Наладились поставки продуктов и почты, банк был забит деньгами и Зико пополнел, стал желчнее и злее, испортился. Мышцы слегка поплыли, он больше не был похож на того красавца, каким после сна его описывал брат. Он не брил щетины сам, только с посильной помощью Мино (горничных они не нанимали, потому что Мино боялся их, а Зико в этом не хотел ему противиться). Зико стремительно старел и страшнел с приходом зажиточного образа существования, и только Мино оставался все таким же: с плечами уже, чем у Зико, с милым немного вздернутым носом, красной кожей, медью отливающей на солнце и лучистыми винными глазами, которые с каждым годом отражали все меньше эмоций. Газета лежала на столе и в этот раз не на седьмой, в самом маленьком углу, а на первой полосе, громадными черными буквами значилось: «Кто убил господина Юквона?» Зико скучающе фыркнул, откинул газету в сторону, не став читать о том, каким прекрасным гражданином Нью-Сан-Франциско был его бывший подельник, и закурил сигару, доставая из кармана своего дорогого бархатного халата блокнот и ручку, скучающим видом вычеркивая Юквона из списков посетителей. — Слабак, — фыркнул вдруг он, протянув руку, чтобы робот-манипулятор долил ему еще вина. — Я думал он продержится дольше. Или, в конце-концов, выкупит тебя у меня. Что же, жаль, очень жаль. Он был приятным постоянным клиентом. Мино кусал губу и смотрел на Зико. Он не мог его ненавидеть, потому что слишком сильно любил — так было записано где-то в глубине него, и он уже не мог этого изменить. Это ведь было как любовь с первого взгляда, только хуже, болезненнее. Потому что из этой любви выхода нет никуда. — Мино, а что, если я продам тебя госпоже Шаньхао? Она говорила, ты очень сильно смахиваешь на ее пропавшего сына. И она тоже ходит к тебе давно? А? Как идейка? Думаешь, она даст за тебя миллиард? Зико смеется, противным, прокуренным и пропитым голосом богача, а Мино, все такой же марсианский и инопланетный, молча выходит с кухни, мягко держа в своих длинных, но немного полных пальцах газету. Зико продолжил пить вино, красное, как глаза глупого марсианина. Тихое копошение, его хорошо слышно в доме, шуршание бумаги, а после — выстрел. Зико стряхивает с сигары пепел, не отрываясь от завтрака. Он спокойно доедает стейк из выведенной только тут, на Марсе, смеси коровы и оленя, и дает роботам-манипуляторам убирать тарелки, легко поправляя халат и входя в комнатушку, «кабинет» Мино. За пять лет он все такой же — с красивыми окнами, светлый и просторный с стеной из проволоки посредине, с двумя столами и удобными креслами, чтобы посетителям было уютно, с мини-баром и чайником, новейшим кондиционером и даже картиной, которую Зико купил совсем недавно. Мертвые марсиане выглядят некрасиво — или это Мино такой? Его тело выгнуто дугой, мозги, розовато-серые, пятнами раскрашивают светло-желтые стены комнатки. Руки, сжимающие пистолет, безвольно лежат по обе стороны от его выгнутого тела, и в левой пистолет зажат крепко — не вытянешь. Чихо слегка пинает его ногой, проверяет, может ли такое по-сказочному бессмертное существо умереть, и все же удостоверяется в этом. Решает управиться сам — находит мешок, и сует его туда: Мино очень легкий, будто не весит почти ничего, и Зико вдруг удивленно думает, что и правда ничего такого так и не узнал о марсианах, хотя жил с одним бок о бок довольно долгое время. Мино хороший мальчик — отметил на карте все найденные места. Зико не составляет труда короткими путями уйти подальше в горы, как когда-то давно, лет шесть или семь назад. За спиной — мешок, неприятно колющий ладони, под мышкой — лопата. Только теперь он немного запыхивается, пока доходит до уютного места, будто бы созданного для того, чтобы быть чьей-то могилой. Он бросает мешок в сторону, не слышит, как перезвоном стучат чужие кости, и берется за лопату. На улице жарко — середина человеческого июля. Земля, почти каменная, сначала поддается неохотно, но под алмазным напылением лопаты скоро сдается и яма выходит совсем не похожая на яму для гроба — она круглая и очень глубокая, но Зико, правда плевать. Он берет мешок и торопливо забрасывает его в получившуюся «могилу», наскоро зарывая. Он уходит, не смотря и не помечая это место ничем — притаптывает землю слегка, чтобы она не слишком топорщилась. Через неделю и не будет заметно. Дом встречает его прохладой тысячелетних плит, и Зико, слегка насвистывая, идет на задний двор, заметно увеличившийся за последние несколько лет. Он бросает пачку сигар на небольшой столик и с блаженством вздыхая, падает на гамак, прикрывая глаза. Он думает о том, что на обед стоит выпить немного виски и заказать еще немного стейков, а еще неплохо было бы нанять пару горничных. Марсианские цветы, которые так раньше радовали глаз и светили ярко-ярко, загнивают на глазах, но Зико заметит это только вечером, когда вся его «усадьба» потонет во мгле. Он спит спокойным сном человека, добившегося своего, и не видит, как мимо, пролетает седьмая страница газеты, помеченной сегодняшней датой, на которой, начертанное дрожащей рукой, поверх текста, написано: «Пожалуйста, не забудь мое имя, назови меня им. Я тоже хочу прорасти цветком после смерти. Люблю тебя, спасибо за все, твой ваш марсианин помощник по бизнесу Мио Мино».