***
Мой последний визит в баню отложился вследствие стремительной причины, то есть, моего ускорения, то есть, падения, как дождь, в Темзу, когда я бежал за Холмсом, преследующим быстроногого злодея. Какое-то время я для разнообразия провалялся с лихорадкой. Но через две недели после дня и часа предыдущей встречи я вернулся. Как я мог не вернуться? Банщик нахмурился, узнав о моём несчастном случае и болезни, и подготовил одну особую смесь из масел и трав для втирания в мою кожу, а другую, чтобы плеснуть в печь и насытить воздух ароматами; обе были прекрасны. Доверив заботу о теле умелым рукам, я отправил свои мысли в воображаемый публичный дом, туда, где они часто блуждали между приступами озноба и лихорадочными снами в течение последних двух недель. После массажа банщик сиял, как любой мастер, очень довольный своей работой. Конечно, я похвалил его и положил много монет на его ладонь. Он благословил меня, перевернул песочные часы и попрощался. Я смотрел на штору, пока она не заколыхалась. Да, да, да. Спрыгнув с ложа, я взял полотенце и подушку и поприветствовал перо в отверстии. Я потянул. Он потянул. Я потянул чуть сильнее. Вы первый, на этот раз. Он понял. Появился его член. Я бросил подушку на пол, а затем на неё опустился. Я не торопился, запоминая его особенности: его аромат, мягкость его головки и твёрдость под ней, небольшой изгиб влево, то, как он толкался и кончил в абсолютной тишине. И я рад сообщить, что в этот раз у меня всё получилось гораздо лучше. Но, как бы то ни было, я всё равно выплюнул его семя в полотенце. Я сомневался, что даже с пожизненным членством в этом учреждении или приверженностью к данному акту мне когда-нибудь понравится этот вкус. Я медленно встал на ноги. Возможно, это были остатки болезни, вялости от массажа или даже отрезвляющее понимание, что это было последнее из наших безымянных и безликих удовольствий, но мне потребовалось больше мази и поглаживаний, прежде чем я был готов. Была уверенная рука и... ...то, что не было ртом! – О! – воскликнул я. Ощущения и мысли были двумя безудержными двуколками, столкнувшимися на углу улицы моего горла. Он хотел заняться содомией. Он сам занимался содомией со мной. Ну. Хорошо? Да. Всё в порядке. Туго. Очень туго. Он соскользнул. Я прижался к стене, и он пронзил себя снова. Он подготовился к этому, это было ясно. Я – нет, это тоже было ясно. Я вспомнил ритм пера. Вот так. Вот так. Ему нравится вот так. Нравится. Вот так. Впервые я пожелал пару плеч или бёдер вместо стены. Возможно, если я чуть наклонюсь, то смогу... Я услышал, как он застонал. Задушено, сдерживаясь, едва слышимый звук, но я понял, что это был он. И, внезапно, ощутил гордость, что я такой жеребец. Я толкнулся сильнее и без всякого ритма, подстрекаемый только собственным желанием. Вы хотите заняться содомией, хорошо, сэр, займёмся содомией так, как вы хотите. Я толкался напротив стены, не думая о том, что камень ниже моего лица окрасился красными мазками. Тихое рычание завибрировало в моей груди, превратившись в рёв. Я кончил чертовски сильно. Я не помню, как он вытер меня, хотя он это сделал. Я не знаю, сколько времени я стоял, прислонившись к стене, потерянный в пустоте и уставший. Когда я пришёл в себя, мой член уже опал, а в отверстии, согласно нашей любовной договорённости, лежало ещё одно перо. Я глубоко вздохнул и понял, что жжение на носу и щеках не было фантазией. Глядя на всё, как сквозь туман на утреннем солнце, я торопливо привёл комнату в порядок. Я поднял капюшон халата, взял перо и ушёл задолго до того, как осыпался весь песок в песочных часах.***
– Уотсон! Я должен был сбежать в свою комнату, но мне хотелось погреться у камина и выпить хорошего виски. Я посмотрел на Холмса оценивающим и мутным взглядом. – Холмс, – пробормотал я и поднял свой стакан. – Вы нездоровы. Я горько рассмеялся и кивнул. – Да. – Фыркнув и осушив стакан, я, опираясь на подлокотники, встал. – Я пойду в клуб, – пробормотал я. Там будет камин и не будет никаких назойливых детективов, которые, чёрт возьми, видят всё! И там мужчина мог сказать «Отвали» одним взглядом, и никто его не побеспокоит. Шатаясь, я направился к своему пальто и сумел его надеть с изяществом козы, пробивающейся сквозь анаконду. Всё это время Холмс на меня смотрел. Ну и пусть! Я спрятал руки в карманы. А затем я почувствовал это! Цветок. Цветок вне сезона. Я поручил его изготовить из шёлка (1) двум маленьким друзьям. Я хотел его ему подарить. Я забыл. У меня было три пера. А что было у него? Ничего на память. ЧЁРТ ВОЗЬМИ! ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ВСЁ К ЧЕРТУ! Оставив цветок в кармане, я ударил кулаками в стену. Это привело Холмса ко мне. – Уотсон, останьтесь. Вам плохо. Повернувшись, чтобы посмотреть на него, я сквозь слёзы закричал: – Я БЕЗУМЕН, ХОЛМС! РАЗВЕ ВЫ НЕ ВИДИТЕ, ГЛЯДЯ НА МЕНЯ, ЧТО Я СОШЁЛ С УМА? Я фыркнул, увидев выражение его лица. Это был ужас, даже в состоянии опьянения я его заметил, зарычал – или, возможно, зашипел, в общем это был некий анималистический звук гнева и предупреждения – и отшатнулся от его прикосновений. – Позвольте мне пойти туда, куда идут все сумасшедшие! Для того, чтобы быть растоптанным в чёртовом снегу! – закричал я. Бросившись вниз по лестнице, я сел в первую двуколку, готовую меня взять.***
Я не мог не влюбиться в него. Из-за забавного места. Из-за рук, рта... Из-за пера. Это похоже на влюблённость в шлюху. Мужчины влюблялись. Они делали их повелителями. Они делали их содомитами. Женщины не влюблялись. Они оказывались правы. И это хорошо для них. Мы – такие дураки. Парень у дверей клуба бросил на меня взгляд, и он имел на это право – он был славным парнем, к тому же Холмс как-то помог ему разобраться с неприятной ситуацией – и отвёл меня в «задумчивый угол», но потом сжалился и усадил в удобное кресло у камина и налил немного виски. Ну, и что с того? Он потом подошёл ещё несколько раз. Он знал, что я никуда не собирался, кроме уборной. Дураков нет.***
На следующий день Холмс выглядел так же плохо, как я себя чувствовал. Обычно еда между нами на столе была любезностью со стороны миссис Хадсон. Для больного же сегодня на подносе для завтрака были приготовлены только некрепкий чай и тост, но это, казалось, годилось для Холмса так же, как и для меня, хотя день уже давно перевалил за полдень. Я приступил к извинениям. – Холмс, я очень сожалею, что вчера так вспылил. – Я вернул чашку на блюдце и продолжил, упрямо игнорируя его попытки меня остановить. – Я действительно ценю ваше беспокойство, – я быстро оставил попытку улыбнуться, – и, ну, в общем, нет хуже дурака, чем старый дурак. Его голос был бесстрастным и холодным. – Я рад, что вас, на самом деле, не постигла судьба сумасшедшего. Я справился с полуулыбкой. – Простите, если я потревожил вас, когда вернулся. У меня нет абсолютно никаких воспоминаний о том, как я покинул клуб или оказался в кровати. – Вы пели, – сказал Холмс. – Черт возьми, – выдохнул я и зажал переносицу между указательным и большим пальцами. – Что-то глупое, несомненно. Холмс скривился и запел голосом, который я признал похожим на свой. Я так пою, когда напиваюсь. – И зелёная трава растёт кругом, растёт кругом, зелёная трава растёт кругом!(2) Я уставился на него. Один уголок рта Холмса дёрнулся, а затем на его лицо вернулось выражение скорбящего на похоронах. – Я буду в лаборатории Бартса до вечера. О, и этим утром я сделал покупку, которая может представлять для вас интерес. – Встав, он кивнул на наши кресла. Когда он ушёл, я занялся расследованием. Там, на моём кресле, лежала книга. Dresser, Birds of Europe, 1871-1896(3).***
Я только посмотрел на рисунки. Хотя было ещё рано, я взял книгу в спальню и разделся для того, чтобы лечь в постель. Я положил все три пера на тумбочку бок о бок на белый носовой платок. А потом я стал изучать рисунок каждой птицы, оперение которой хотя бы намекало на оттенок коричневого. До тех пор, пока её не нашёл. Она там была. – Соловей(4). Я понял, что перья моего невидимого любовника были соловьиными не из-за их размера, цвета, формы или какой-то комбинации из этих трёх параметров. А потому, что рядом с иллюстрацией лежала веточка испанского жасмина.***
Не будет преувеличением сказать, что мой мир накренился. Это не было преувеличением, потому что я был так взволнован, что упал с кровати. И остался там лежать. Но я понял одну вещь: я не смогу и даже не буду пытаться расшифровывать эту тайну без Холмса. Кое-как одевшись и обувшись, я спустился по лестнице. Когда я направился к пальто, в гостиной появилась миссис Хадсон. – Доктор Уотсон, мистер Холмс попросил вам передать вот это до того, как вы уйдёте. Я поблагодарил её и взял свёрток. Ещё одна книга. Оскар Уайлд. Я сел на диван. «Истории для детей». Ах, вот оно что. «Соловей и роза» (5). Я прочитал историю. Потом прочитал её ещё раз. А затем, оставив книгу на диване, я надел пальто, шляпу и шарф, схватил ближайшее оружие и вышел в туман.***
Я шёл в Бартс только с одной целью – найти Холмса. И, естественно, как с каждым планом в моей жизни, всё пошло наперекосяк. Мерзавец появился из тумана, набросился на меня и затащил в тёмный переулок. Я был скорее раздражён, чем испуган, и, кроме того, я был к этому готов. У меня в руках была трость Холмса. – Уотсон, это было бы большой иронией, оказаться вырубленным своим собственным инструментом защиты. Он стоял позади меня. А справа от нас находилась каменная стена. Я не оглядывался назад; так или иначе, я понял, что сейчас действуют те же правила, что и в бане. – Холмс... – Уотсон, перед вами несколько путей. Мы можем вернуться на Бейкер-стрит и никогда об этом не говорить. Вы можете больше никогда со мной не разговаривать. Если вы потребуете смены адреса... У меня к нему было так много вопросов, но, по правде говоря, только один. – Почему? Ответ показался отрепетированным. – Вы были так заняты редактированием хроники дела Баскервиля, что не знали большинство деталей затруднительного положения преподобного. Информация, что вымогатель раньше угрожал ему, была связана с действиями, совершёнными в той бане. Я посетил её один раз ради дела и после успешного завершения попросил гостевой допуск. Он был мне обязан. – Почему? Ответ был таким медленным, неестественным и настолько нетипичным для Холмса, что я почти забыл о правилах и обернулся. – Поскольку я хотел узнать, а что если... Он вздохнул. – Поскольку я хотел узнать, что... Ещё один вздох. Когда он заговорил снова, это был долгий хриплый шепот. – Поскольку я хотел вас и хотел узнать то, что чувствуешь, будучи вашим любовником. – Есть же другие методы, Холмс! – О, мне нужно было предложить это за столом во время завтрака? Он был прав, но не совсем. – Но тогда почему – добавлю, такими причудливыми окольными путями – вы признались? – Потому что я увидел, как вам стало из-за всего этого плохо. Это – по-видимому, моя судьба, повторяться, но я должен вам тысячу извинений, Уотсон. Я понятия не имел, что вы будете так переживать. Я подумал, что вы воспримите всё это как занятие спортом и уж точно не будете страдать. Размытое изображение лица Холмса накануне ночью. Более чёткое рано утром. – А вы? – спросил я, а затем нетерпеливо покачал головой. – Подождите, Холмс, но я не понял историю о соловье. Я прочитал историю. Вы – птица? Или студент? Кто я? Девушка? Или птица? Или маленькая ящерица? На самом деле, не могли бы вы выбирать метафоры чуть более прямолинейно! Он усмехнулся, а затем процитировал: «И соловей теснее прижался к шипам розы, которые коснулись сердца его и причинили ему жестокую боль и страдания. И чем ужаснее, чем невыносимее становились его страдания, тем звонче, тем раскатистее лилась его песнь, ибо он пел теперь о великой и совершенной любви, о той любви, которая не умирает уже в могиле»(6). Вздохнув, он продолжил: «И вдруг его песня оборвалась последним аккордом... Красная роза тоже слушала его. Она дрожала и в порывистом экстазе раскрыла свои лепестки холодному утру»(7). – Холмс, скажите мне честно, вы – птица, а мой... член... шип? Он тихо рассмеялся. – Я никогда не мог отказаться от элементов драмы, и конечно, этого не мог даже господин Уайльд. Да, Уотсон. Я просто хотел вас, а годы шли; я выдумал шанс, но допустил серьёзную ошибку. И вы правы: нет хуже дурака, чем старый дурак – особенно тот, который манипулирует лучшим другом для собственного эгоистичного удовольствия. Ваше лицо, вчера вечером, было реальным шипом. Настолько настоящим... – Вы сожалеете? – Да, – печально прошептал он. – Поскольку я забыл подарить вам это. Вытащив руку в перчатке из кармана пальто, я протянул её в его сторону ладонью вверх. – Цветок персика, – произнёс Холмс. – Я – ваш пленник. – Мы – два идиота, Холмс. – Это – правда. Спустя минуту молчания я заметил: – В начале вы сказали, что у меня есть другие пути. Я хотел бы услышать о них. Холмс придвинулся поближе, и когда он ответил, это был голос не детектива, философа или даже извиняющегося друга, а голос мужчины за стеной бани. Мой невидимый любовник. – Вы знаете, в этом большом городе есть и другие стены с отверстиями. Улыбнувшись, я расстегнул своё пальто достаточно для того, чтобы позволить ему нырнуть рукой под него и положить руку на мой член. – И это – только начало взаимных интересов, которые мы могли бы исследовать, – добавил он тихо. Подёргивание должно было сказать ему всё, что он должен был знать о моём интересе, но я ещё и толкнулся навстречу его прикосновению, и он начал очень медленно скользить вверх и вниз по выпуклости, прослеживая контуры одним пальцем. – Вы хороши и в этом, Холмс? – Применение теории – моя специальность. Кроме того, я уделил этому вопросу значительное внимание. – Могу сказать честно: я в этом не силён. Кстати, простите меня за это. Он охнул. – Ерунда. Дело практики. Три континента, помните? – Это было три жизни назад! – Вздохнув, я прижался к его груди так же, как мой твёрдый член к его руке. – Но я предполагаю, что мне не нужно относиться к себе, как к Птицам Европы. Я должен научиться нравиться единственному соловью. Рука остановилась. – Уотсон? Я повернул голову в его сторону. – Я совершенно сражён мужчиной в бане. И мне нравится моя жизнь с Шерлоком Холмсом. Сшить эти две части вместе не кажется такой же невыполнимой задачей. Тыкание носом в мою шею. Потом пара губ прижалась к нежному месту. А затём тёплое дыхание и «Я обожаю вас, Уотсон». Я улыбнулся и добавил: – А если мы проведём остатки наших жизней вместе, мы оградим остальную часть мира от нашей глупости и сохраним наше хрупкое самолюбие. – Ура. Я прижался к нему сильнее. Слои шерсти заняли место стены. – Вы хотите мой рот. Я кивнул. – Но вы не должны... – Я не должен? О, этот голос. Я сглотнул. – Просто я хочу отвести вас домой, и я хочу, чтобы вы научили меня, как любить соловья, не закалывая его членом. Я услышал ухмылку в его ответе. – Это – тонкое искусство, но это может быть изучено. Закройте глаза, Уотсон. – Холмс, мы можем быть арестованы, ограблены, убиты... – Вы мне доверяете? Не сошёл ли он с ума? – Всю мою жизнь. Я закрыл глаза и позволил ему отвести себя к стене. И он, должно быть, опустился на колени среди грязи, оказавшись между моим телом и камнем, когда склонялся к моим пальто, брюкам и остальной части меня, а я положил руки на камень. И затем был рот! Он обхватил губами мой нуждающийся член и начал его сосать, сделав паузу только для того, чтобы усмехнуться, когда я начал одновременно напевать и толкаться бёдрами. Позже я научил его словам песни. – И в этом отверстии было перо, самое симпатичное перо, которое вы когда-либо видели. Перо в отверстии, отверстие в стене, а стена в бане. И зелёная трава растёт кругом, растёт кругом, зелёная трава растёт кругом!(8) *** Примечания переводчика: (1) – Об изготовлении искусственных цветов – на сайте Музея Лондона https://www.museumoflondon.org.uk/discover/lost-art-flower-making (за информацию благодарю J.Sigerson) (2) – Англо-немецкая песенка «And The Green Grass Grew All Around» (Или «The Green Grass Grew All Around», или «And the Green Grass Grows All Around»). На самом деле сначала она появилась на английском языке (немецкий появился позже, для образовательных целей). Это не фольклор, авторы – американцы, поэт-песенник Уильям Жером (William Jerome) и композитор Гарри Вон Тильзер (Harry Von Tilzer), песенка впервые опубликована в 1912 году. Её периодически пели в детской телевизионной передаче Barney & Friends (шла на американском TV с 1992 по 2009 гг.). Вариант для прослушивания https://www.youtube.com/watch?v=rA5y4s5FgZU (за информацию благодарю J.Sigerson) А вот здесь можно найти её перевод: http://in-yazik.ru/?p=806 Название истории – строчка из этой песенки. ;)