Полетай со мной

      Владимир, закрыв глаза, слушал рассказ Лизы. Многое уже было понятно, но до сути дела пока не дошло. Подруга тем временем продолжала говорить.       - Знаешь, мне казалось, что мы с Мишкой на Аню хорошо влияли. Она стала как-то свободнее, веселее. Пригласила на выпускную церемонию. Мы ей очень гордились. И преподаватели в академии ее всегда хвалили. Она пела постоянно. Посуду моет – поет, чай заваривает – поет, даже в душе что-то щебетала, - Лиза печально усмехнулась. – Миша ее соловушкой называл, полюбил очень. На международный конкурс, между прочим, он ее уговорил подать заявку. А потом… - Лизин голос дрогнул, - потом все и случилось… - Она замолчала, но поняв, что Володя ждет продолжения, села прямо в кресле, скрестила руки на груди и тихо заговорила снова, короткими отрывистыми предложениями, словно каждое из них приходилось выталкивать через силу.       - Я была дома одна, Миша в ночной. Пять утра. Мне к семи, как раз только проснулась. Тут охранник наш звонит. Говорит, какая-то женщина из уборочной компании просит пустить, а на руках у нее девушка, подозрительно похожая на Аню. Я аж похолодела вся. В общем, она поднялась к нам, я открываю, и понимаешь, Володь, сердце в пятки ушло, мороз по коже, в горле пересохло. На Анечке живого места не было – лицо в синяках и в кровоподтеках, волосы и одежда в грязи, одежда лоскутами прямо висела. Я… сразу догадалась, что случилось… Только вслух боялась сказать, так страшно… Женщина эта нашла Аню на своем участке, среди гаражей. Хотела сразу полицию и скорую вызывать, но Аня упросила ее ко мне привезти, адрес назвала, потом отключилась. Я ее на диван положила, стою и вот просто не понимаю, что делать – как в ступор впала. Хорошо, Миша позвонил – он часто так делает, проверяет, не проспала ли я. Как услышал, что с Аней случилось, сказал везти к нам в больницу, ничего самой не делать. А как ее везти в таком виде, все таксисты бы пялились. Попросила Мишу прислать кого-нибудь из наших с машиной. Сидела рядом с ней, за руку держала, а она так в сознание до самой больницы и не пришла. Только когда ее умывать начали, стала что-то бормотать, а потом вдруг глаза открыла, увидела незнакомые лица и закричала. Господи, Володя, у нас даже когда о смерти сообщают, люди так не кричат, как она тогда.       Владимир налили Лизе воды из кулера, подал стакан, но обратно в кресло уже не сел. Дышать вдруг стало так трудно. Лиза медленно выпила воду, собралась с духом и перешла к самому страшному.       - Последствия ты и сам можешь представить. Внутреннее кровотечение, разрывы, гематомы. Она же… у нее никогда никого не было, я боюсь представить, какую боль она испытала. Первые два дня Аня не могла есть, ее тошнило от всего, кроме воды. Не разговаривала, так что в полицию бесполезно было обращаться. Следователь приезжал, конечно, а что толку… Из больницы мы ее к себе забрали, Миша съездил в академию, объяснил, что случилось. Таня, ее подружка, когда узнала, упросила разрешить ей приезжать к Ане в гости, ухаживать. Я даже не ожидала. Дала ей запасные ключи, мы с Мишей хоть и старались проводить с ней все время, но с работы не сбежишь, а рядом кто-то должен быть. Таня – девочка хорошая, ласковая, к Ане очень привязана, не знаю, правда, насколько сестра ей взаимностью на такую дружбу отвечала. Но хоть не возражала… Хотя… после всего того ужаса Аня вообще перестала походить на человека. В общем, Таня к ней старалась каждый день приезжать. И вдруг неделю назад звонит мне, плачет в трубку, кричит, что Аня под машину попала, прямо возле дома. Я рванула туда. Скорая как раз подъехала, я со всеми переругалась, но заставила везти ее к нам, хоть и надо было в другую, районную, она ближе. По дороге Таня рассказала, что когда зашла в квартиру, Аня стояла на подоконнике в спальне. Окно было распахнуто. Она… ну… - Лиза замялась, и Владимир кивнул, давая понять, что все в порядке. – Таня ее спугнула, говорит, когда Аня повернулась, у нее в глазах просто какое-то безумное выражение застыло, она не понимала, что делает. Не знаю, как Тане удалось заставить бедняжку слезть, я ей по гроб жизни обязана теперь… Только вот успокоить Аню не смогла, она впала в истерику, что-то про мать кричала, про папу, про то, что ее все обманули… Таня пошла за водой, а потом услышала, как дверь в квартиру хлопнула – поняла, что Аня убежала, кинулась следом. Если бы ворота во двор были закрыты, ничего бы не случилось, но там кто-то выезжал, вот Аня и выскочила, и прямо к дороге побежала. Таня не успела… - Лиза тихо всхлипнула, но быстро взяла себя в руки. – Когда мы с Мишей, в конце концов, вернулись домой, я нашла на столике бумажку с телефонным номером и подписью Аниной рукой – «мама». Она достала ее телефон, понимаешь? Ей так нужна была материнская забота, бедная девочка… Видимо, Марфа либо не ответила совсем, либо, как тогда, перед прослушиванием, наговорила гадостей.       Владимир все-таки сел. С таким «букетом» в практике еще сталкиваться не приходилось. Жертвы насилия – да, в Америке их пугающе много. Страдающие фрустрацией и депрессией из-за отторжения – пожалуйста. И неудачливые самоубийцы тоже были, Штерн настоял, чтобы Корф от них не отказывался, психотерапевт должен уметь работать со всеми без исключений. Но случай Анны представлял собой снежный ком, когда одна проблема цепляла за собой другую, третью, давила на человека неподъемным грузом обид и разочарований, отчего порой больно даже по утрам открыть глаза, потому что знаешь: сегодня ничего не изменится. Как помочь такому человеку? Как провести за собой через эту пропасть, если малейший шажок в сторону означает неминуемый срыв в кажущуюся спасительной черноту?       - Лиза, - позвал подругу Владимир. Та рассеянно смотрела куда-то в одну точку; услышав голос Володи, вздрогнула, очнувшись от невеселых мыслей, и перевела взгляд на Корфа. – Лиз, я знаю, что мой вопрос, наверно, прозвучит глупо, но все же спрошу. Почему ты думаешь, что я смогу ей помочь?       - Потому что я в тебя верю, - твердо ответила Лиза. – Ты копаешься в таких глубинах человеческого сознания, о которых люди предпочли бы не знать вовсе. Распутываешь самые запутанные проблемы. Ты, в каком-то плане, Робин Гуд – помнишь, как мы любили про него читать? Он помогал тем, кто сам не мог себе помочь. Аня – одна из них. Миша и я, Таня – мы стараемся согреть ее, дать понять, что она не одинока. Но только ты, Володь, сможешь помочь ей осознать, что она еще и живая, несмотря на все то, что произошло. Что еще не все потеряно, есть шанс стать счастливой.       - Я – плохой пример в данном плане, - мрачно усмехнулся Корф.       Лиза помотала головой:       - Володь, ну что за глупости! Ты же профессионал, ты прекрасно понимаешь, о чем я.       - Тебя с толку не собьешь, - теперь Владимир улыбался гораздо теплее, но подруга сохраняла серьезность.       - Я ни к кому другому Анечку не отправлю. А помощь ей нужна. В больнице она пробудет еще пару недель точно. Может быть, ты заедешь как-нибудь, просто посмотришь на нее? Разговаривать Аня пока не может, ее держат на успокоительном, чтобы двигалась как можно меньше, иначе переломы срастутся неверно. Но когда она в сознании, мы стараемся забежать хоть на пару минут. И Таня тоже приезжает.       - Хорошо, загляну на неделе, - кивнул Владимир.       Лиза поднялась.       - Спасибо тебе, Володька, - она подошла и крепко обняла друга. – Ты – наша последняя надежда.       - Да ладно тебе, - пожал плечами Корф.       Тут в дверь постучали, и раздался приглушенный голос, в котором Лиза и Володя узнали коллегу и близкого друга Корфа, Александра Романова.       - Вы там одеты? Полина сказала, у тебя гостья, Вов!       - Если я – врач, это еще не значит, что на мне – клеймо сексуальной девицы в халатике, - крикнула в ответ Лиза. Шуточки Саши иногда были просто на грани, но сердиться на него было просто невозможно. Он вошел в офис слегка вразвалочку, держа руки в карманах идеально отглаженных брюк, сверкая фирменной улыбкой, сводившей с ума дам всех возрастов. Самое парадоксальное состояло в том, что специализировался Саша на детской и подростковой психотерапии. С Володей он познакомился в интернатуре, потом оба проходили практику у Штерна, вместе же вернулись в Москву и теперь соседствовали в одном и том же здании, на одном и том же этаже. У Романова было три сестры и два брата, которыми он, будучи самым старшим, командовал, как генерал на поле боя. Он умудрялся ладить даже с самыми капризными маленькими пациентами, располагая к себе буквально одним взглядом озорно прищуренных карих глаз. Взрослых, кстати, постигала та же участь. Но никто не жаловался.       - Привет, красавица, - улыбнулся Романов. – Давненько я тебя тут не видел.       - Работа такая, - картинно вздохнула Лиза. – Мне, кстати, уже бежать надо. Володь, как надумаешь заглянуть – звякнешь, хорошо?       - Обязательно, - сказал Корф.       Лиза улыбнулась обоим, взяла с дивана пальто и ушла. Александр повернулся к коллеге.       - В гости зовет?       - Нет. Ее сводной сестре помощь моя требуется.       - У Лизы есть сводная сестра? – удивился Романов, который из всех родственников Долгорукой виделся только с Репниным.       - Давняя история, причем чем дальше, тем мрачнее, - ответил Корф. – На какой козе подъезжать к проблеме, вернее, к проблемам, пока не знаю.       - Мне кажется, или самый лучший психотерапевт двух континентов сомневается в своих силах?       - Слушай, Саш, я бы рад рассказать тебе все, но…       - Даже не думай, врачебная тайна – это святое, - сказал Саша.       - Сань, а как бы ты поступил, если бы вдруг встретил кого-то, кого видел всего раз в жизни, но потом постоянно вспоминал? – вдруг спросил Владимир.       - Женщина? – прищурился Романов. Корф кивнул. – Ну, тогда все просто: бросаешь мир к ее ногам, и она твоя. А если серьезно… Как давно ты ее видел?       - Лет в четырнадцать, а ей было семь.       - И с тех пор помнишь? – изумился Саша. – Не думал, что ты такой романтик, хотя с тебя станется. Вов, а почему ты у меня спрашиваешь-то?       - Ты мой друг, - пожал плечами Владимир.       - Единственное, что я могу посоветовать тебе как друг – не упусти ее, раз она до сих пор живет в твоей памяти.       Коммутатор на столе Корфа ожил и заговорил голосом секретарши Полины:       - Владимир Иванович, к вам Зорева, у нее на час назначено.       - Пусть заходит, - отозвался Владимир и, повернувшись к другу, добавил: - Значит, говоришь, не упустить?       - Однозначно, - улыбнулся друг и так же вальяжно выплыл из офиса.       Вечером, вернувшись к себе, Владимир прошел в комнату, где хранил работы мамы. Он забрал их, как только вернулся в Москву, отец даже не возражал. Ему было все равно. Как и всегда. Корф уже не раз подумывал о том, чтобы приобрести какое-нибудь небольшое помещение и устроить там что-то вроде музея, но потом отказывался – не хотел расставаться с картинами, ведь они были единственной ниточкой, ведущей к матери. Многие акварели, пастели и работы маслом были написаны уже после его рождения, и он мог вспомнить немало историй о том или ином холсте. Когда появился Володя, мама стала очень часто рисовать птиц, говоря, что ей бы очень хотелось улететь вместе с ними, потому что с неба виден весь мир, и она показала бы его своему любимому мальчику. Иногда они лежали на полу в ее мастерской, закрыв глаза, и мама говорила, что вот, они уже летят, машут крыльями, а в ушах свистит ветер, и на душе так легко, так свободно… Она говорила ему: «Полетай со мной!», и он летал. Но однажды мама улетела без него. И больше не вернулась.       - Ты тоже хотела полетать, Анна, - пробормотал Владимир, оглядывая приставленные к стенам картины. Одна привлекла его внимание. Небольшой ватман с акварельной птицей. Она сидит на ветке и глядит прямо на него человеческими глазами точно такого же голубого цвета, как у той маленькой девочки с длинными косами и недоверчивой душой. Краски едва проступают на бумаге; возможно, это был просто набросок, этюд к большому полотну, которое потом так и не было написано. Но глаза мама проработала тщательно: Владимир видел, как в них отражается, дрожа и переливаясь, солнечный свет, идущий откуда-то из-за границ бумажного листа, а зрачок черной горошиной впивается в его взгляд, гипнотизируя, как клякса в тесте Роршаха.       Молодой человек взял застекленную рамку с акварелью и отнес в спальню. В мягком желтоватом свете лампы на ночном столике акварель внезапно потеряла свою воздушность, глаза птицы потемнели, став почти одного оттенка со зрачками. Вот что случилось с Анной: в ее душе больше нет света, а человек гибнет, живя в темноте. Слепые избавлены от подобной участи, они не знают, что такое свет, и никакое описание не заменит миллиарда световых волн в секунду, пробегающих мимо тебя, складываясь в единую цветную картинку. Лиза сказала, что он может заставить Анну снова ощутить себя живой. Знать бы еще, что это за состояние такое. Нет, он давно уже не страдал, научился улыбаться, даже шутить. Но все равно там, в дальнем уголке сознания жила чернота, не дававшая ему вздохнуть полной грудью. Владимир как-то спросил у профессора Штерна, как понять, что пациент здоров. Профессор ответил, что если человек может плакать от счастья, кричать от наслаждения и любить – он здоров. Критически мыслящий русский студент был разочарован подобным «несерьезным» объяснением, но Штерн заявил, что все познается со временем. Он вообще казался Корфу неисправимым романтиком, но какие интересные у него были лекции! Сколько бесценных знаний и открытий он вынес для себя за несколько лет работы с профессором; по правде, ему очень хотелось остаться в Штатах насовсем, но Штерн заявил, что в Америке и без него психотерапевтов хватает, а вот в России молодой специалист заставит о себе говорить.       - Поверьте, друг мой, я вас очень ценю, - сказал профессор. – И именно поэтому настаиваю на вашем возвращении. Там ваши знания нужнее. А мне будет, к кому приехать в гости.       Владимир сидел на кровати, глядя на лежавшую перед ним акварель. Сейчас свет от лампы падал на стекло в том месте, где у птицы были глаза, и они внезапно снова стали голубыми, с яркими бликами. Как было бы здорово, если бы и глаза Анны так сияли… По теории профессора Штерна выходит, что ему нужно заставить девушку радостно плакать, кричать от наслаждения и влюбиться, после чего объявить: «Поздравляю, вы вылечились!» Замечательная стратегия, подходящая разве что для дешевых голливудских романтических комедий. Но что если она единственная и сработает? Владимир откинулся на постель, подложив руки за голову, и закрыл глаза. «Ты будешь классным врачом, - услышал он вдруг тонкий голосок. – Я тебе верю». И Лиза тоже ему верила. Расскажи он об этом случае Штерну, тот даже не стал бы сомневаться, бросив часто повторяемую в адрес Корфа фразу: «Вам все по плечу, мой дорогой, стоит только начать думать, как следует». Почему же тогда он сам в себе так неуверен? Только лишь из-за того, что встречал ее раньше, и теперь, как хирург, не смеющий оперировать близкого человека, боится вытащить наружу ее монстров? Так ведь она и не родственница ему вовсе. Нет, это просто смешно! Надо как следует выспаться («Сонный психотерапевт – залог провального сеанса», - вещал им когда-то в интернатуре профессор Завлонский), и наутро станет ясно, что это было просто эмоциональное нагнетание, вызванное воспоминаниями. И черт его побери, если он не справится с этой задачей. Справится. Не ради собственного тщеславия, а ради Лизы. И ради самой Анны. Владимир открыл глаза и посмотрел в потолок.       - Ну что, коллега, - сказал он самому себе, - принимаете вызов?       - Принимаю, - ответил неизвестный, но крайне уверенный голос изнутри