Полетай со мной

      Однако на деле подружиться с Анной оказалось не так легко. У Лизы быстро сложилось впечатление, что всю жизнь ее сестра жила настолько замкнуто, что выйти за границы очерченного ей же самой круга теперь было все равно, что в космос полететь. После разговора на крыльце колледжа девушки обменялись телефонами, но по прошествии недели Анна так и не позвонила новоприобретенной родственнице, так что Лиза сама связалась с девушкой и добрых полчаса выпытывала у той, как идут дела, что она собирается делать, когда закончит колледж, и доказывала, что ей все-таки не следует отказываться от наследства. Наблюдавший за этим Миша Репнин, ее молодой человек, спросил:       - Лиз, что ты пристаешь к ней? Может, ей не нужна твоя забота, она с семнадцати лет сама по себе фактически, а ты лезешь со своими советами, мать Тереза.       - Миша, но она так одинока!       - Откуда ты знаешь?       - Да по ней с первого взгляда видно!       - В тихом омуте…       - Это не про Анну, - перебила жениха Лиза. – По-моему, она держится уверенно только когда поет. А в жизни из нее лишний раз слова не вытянешь. В душе она до сих пор ребенок. Когда узнала, что Андрей с Соней не хотят общаться, так расстроилась. Она, конечно, в общежитии не одна, я так поняла, с соседками по комнате хорошие отношения, какую-то даже подругой назвала.       - Вот видишь, она не одинока, - заметил Миша.       - Друзья – одно, а семья – совсем другое, - покачала головой его невеста.       - П-ф-ф, а вы с Корфом тогда что? Исключение из правил?       - Мы друг друга с детства знаем. Да, так сложилось, что мы практически брат и сестра, но я никогда не буду настаивать, чтобы Володя все бросил, чтобы мчался ко мне по первому зову, для этого у меня есть семья и ты. У друзей своя жизнь. А семья даже на другом краю земли останется семьей, и если кто-то попал в беду, ему плохо, нужно помочь – это должны делать родственники. Я люблю маму, Андрея и Соню, но если они предпочитают делать вид, что ничего не изменилось, меня такой расклад не устраивает. Вспомни, сколько одиноких, брошенных людей привозят в больницу, они даже жить не хотят, потому что незачем, их никто не ждет!       С этим Михаил поспорить не мог; у него самого сердце сжималось всякий раз, как приходилось во время обхода заходить к старикам, которых бросили дети, и к детям, которых оставили родители – а были и такие случаи. Что за черная неблагодарность: бьешься за жизнь, которая не нужна никому… С Лизой он решил познакомиться, кстати, после того, как увидел ее в палате с тремя старушками. Распевающей пошловатые медицинские частушки. И не краснеющей при этом. Она, задорно поводя плечами, ходила от койки к койке, снимала показания приборов, делала записи и пела. Кажущиеся золотыми в свете солнца волосы, ласковая улыбка, четкие, уверенные движения рук. Старушкам частушки явно нравились, потому что они тихонько хлопали в такт, кивали головами, смеялись, даже пытались подпевать. Миша стоял у приоткрытой двери, любуясь красавицей-сокурсницей. Почему он раньше не замечал ее, ведь они были с одного потока? Дурак, одно слово. Когда Лиза вышла из палаты, молодой человек, хитро улыбаясь, сказал:       - Ой, Елизавета Петровна, что ж вы врачей-то перед пациентами позорите, а? Эти частушки хороши разве что для сестринской, да и то только в том случае, когда все уже не по одной накатили.       - Наябедничаете? – коротко отозвалась Лиза.       - Что вы, - продолжал улыбаться Миша, – хуже: займусь шантажом. Ничего никому не скажу, а вы взамен пойдете со мной на свидание.       - Вот так вот сразу? – Лиза, уперев руки в боки, посмотрела на будущего коллегу. А что, он хорош: высокий, улыбка приятная, а главное – руки. Руки настоящего врача, как у Володи: широкие ладони с длинными, крепкими пальцами. Лиза, когда смотрела на руки Корфа, всегда вздыхала, сокрушаясь, что друг пошел в психиатрию, а не в хирургию. Вот Миша сделал правильный выбор! Может, действительно сходить с ним на свидание?       - Вот так вот сразу, - согласился Репнин. – По-моему, достойный обмен.       - Это вымогательство, - рассмеялась Долгорукая. – Но мне нравится. Давайте сегодня, после окончания смены. Пойдет?       - Пойдет, - просиял коллега.       Тогда, на первом свидании, Миша спросил, почему она пела частушки. Лиза рассказала, что ни к одной из этих бабушек не приходят родственники или друзья. У Натальи Федоровны трое взрослых детей, у Алевтины Кузьминичны – сын, у Зинаиды Григорьевны – две дочери; внуки тоже есть, но никто ни разу не позвонил, не приехал в гости. Даже в больницу бабушки попали сами, своими ногами дошли. Лиза как-то услышала их жалобы на неблагодарных отпрысков и решила приглядывать за старушками, развлекать их. На день рождения Алевтины Кузьминичны даже торт принесла. А частушки – это так, смеха ради…       Миша слушал, смотрел на Лизу и понимал: другой такой удивительной девушки на свете нет. После того свидания они уже не расставались, хотя, что скрывать, бывали между ними серьезные ссоры. Особенно из-за отношений Лизы и Володи Корфа. Сероглазый, темноволосый, хорошо сложенный, он казался Михаилу серьезным соперником, и долгое время, практически до самого окончания интернатуры, вызывал приступы ревности и злости. Поначалу Лиза не обращала на это внимания, но потом, как говорится, «накипело»: она устроила молодому человеку серьезную разборку, после которой даже ушла из их общей квартиры к своим родителям, заявив, что Репнину нужно остыть и начать думать мозгами, а не пятой точкой. Аргументы сопровождались парочкой увесистых затрещин – Долгорукая когда-то занималась каратэ, так что удар у нее был ого-го какой. Что произвело больше впечатления – пощечины или доводы разума – осталось загадкой, но на следующий день Михаил приехал к дому девушки с огромным букетом цветов, попросил прощения и клятвенно пообещал «больше не вести себя как последний ревнивый козел». Лиза, конечно же, растаяла и кинулась целоваться.       Так что Репнин знал, что невеста теперь не оставит Анну в покое.       - Послушай, может, тогда пригласишь ее к нам в гости? Например, фотографии Петра Михайловича покажешь. Пообщаетесь в спокойной обстановке. Типа, мой дом – твой дом, и все дела…       - Мишка, ты молодец! – просияла Лиза. – Я думала ее в кафе позвать, но дома будет лучше, однозначно. Сейчас позвоню еще раз. А чего тянуть?       Первое, что отметил про себя Репнин, когда сводная сестра Лизы переступила порог их квартиры, была ее красота, но совсем не такая, как у его невесты. Казалось бы: мало ли на свете блондинок с голубыми глазами? Однако помимо внешности у Анны было еще несколько уникальных черт, о наличии которых она, по-видимому, не догадывалась, и которые на деле могли бы свести с ума любого мужчину. Хрупкость в сочетании с практически идеальными пропорциями рождали желание носить это небесное создание на руках; голос был тих, но благодаря постоянным упражнениям невероятно мелодичен, плавен, без малейшей ноты напряжения; а главное и самое привлекательное - загадочность. Говорят, что глаза – зеркало души, но в голубых озерах, живших на молочно-белом личике, отражалось лишь то, что их обладательница сама хотела показать собеседнику. Михаил внимательно наблюдал за Анной на протяжении всей встречи; если Лизиным желанием было узнать как можно больше о внешней стороне жизни сестры, то он сам хотел понять, что она представляет собой как личность, как женщина. Впрочем, последний пункт он довольно быстро снял с «повестки дня»: Лиза была права, назвав Анну ребенком, и, быть может, поэтому она не осознавала своей притягательности. Ей было почти двадцать, многие девушки в этом возрасте мало того что романы крутили – выходили замуж и детей рожали. А Анна, судя по всему, жила только своим любимым делом – пением.       Лиза показывала Анне семейные фотографии, хотя постаралась отобрать только те, которые касались непосредственно их отца или ее самой: не хотелось лишний раз напоминать девушке о тех, кто не пожелал признать ее. Но все равно на снимках иногда проскакивали лица мамы, Андрея и Сони, и в такие моменты Лиза пристально следила за реакцией сестры, но та казалась совершенно спокойной; сказала, что у Петра Михайловича очень красивая жена, Андрей похож на маму, а Соня – больше в папу. Обычные замечания. С куда большим любопытством она рассматривала фотографии самого Долгорукого, а потом несмело попросила разрешения забрать одну себе. Лиза обрадовалась: наконец-то Анна начинает принимать то, что случилось, делает шаг в сторону семьи, пусть и в лице одной только старшей сестры. Миша принес камеру и сфотографировал сестер вместе; Лиза, посмотрев снимок, отметила, что между ними есть что-то неуловимо общее, помимо долгоруковского носа.       - Вы обе красавицы, - улыбнулся Миша, чмокнув невесту в висок.       С тех пор Анна довольно часто бывала у сводной сестры и ее жениха. Ее приглашали на день рождения Лизы, на Новый год и просто так, попить чаю с конфетами, которые благодарные пациенты оставляли молодым хирургам или вручали старшие коллеги со словами: «тошнит уже», «у ребенка диабет, жена запретила сладкое с работы носить», «растущему организму шоколад полезен» и прочим в таком духе. Постепенно, к удовольствию Лизы, Анна, которую теперь она называла Аней или даже Анечкой (потому что она такая маленькая, никак не Анна – Анечка), перестала стесняться, вполне освоилась в их доме, с удовольствием слушала рабочие байки, но о своей жизни по-прежнему молчала, как партизанка. Нет, факты биографии из разряда «родился-крестился-учился» Лиза знала. Но не более того. А там явно было это самое «более».       Анна Платонова родилась недоношенной и очень слабенькой. Марфе, матери-одиночке с маленькой зарплатой, пришлось первые два с лишним года жизни дочери практически жить в больницах и поликлиниках. Но девочка как-то выкарабкалась, окрепла, правда, росла плохо, и когда пошла в школу, то оказалась почти на голову ниже одноклассников. Училась Аня хорошо, но больше всего ей нравилась музыка. Галина Степановна, школьная учительница пения, сразу приметила талантливую крошку и предложила Марфе отдать дочь в музыкальную школу. Женщина лишь пожала плечами: за занятия надо было платить, отводить и забирать ребенка, а ей было не до того. И тогда учительница стала сама заниматься с Анной: она сказала девочке, что они приготовят маме большой сюрприз, поэтому про уроки ей знать не стоит. Все выяснилось лишь тогда, когда в конце третьего класса ученица Галины Степановны заняла первое место в местном вокальном конкурсе и принесла матери диплом. Марфа ничего не сказала, но все же записала дочь в музыкальную школу, куда девочка ходила сама и возвращалась тоже в одиночестве. Ей несказанно повезло, что ломавшийся в подростковый период голос не исчез, а наоборот, стал чище, сильнее и звонче. Учительница посоветовала ей ехать в Москву на прослушивание в колледж при академии Гнесиных – в родном подмосковном городке такому таланту нечего было искать, обещала связаться с преподавателями и порекомендовать способную ученицу. Мать, которая тогда развелась с ее вторым отчимом, была погружена в собственную депрессию, а потому не обращала на дочь никакого внимания, однако когда Анна попросила денег на поездку, разозлилась, заявив, что работа в банке вовсе не означает королевскую зарплату, и кому она вообще нужна в этой Москве. Анна, молча склонив голову, выслушивала обвинения матери, у которой словно плотину прорвало, а безучастность дочери только еще больше распаляла Марфу. Лишь потом, уйдя к себе, девочка расплакалась и полночи сидела, уткнув лицо в подушку, чтобы мать ничего не услышала. Их отношения никогда не отличались теплотой, но будучи от природы мягкой, доверчивой и наивной, Анна надеялась, что раз мама все-таки отдала ее в музыкальную школу, то не оставит на этом пути, поможет добиться цели. Теперь же было ясно, что от нее помощи и поддержки не будет.       Расстроенную Анну на следующий день в школе увидела Галина Степановна. Добрая женщина заставила девочку все ей рассказать, после чего заявила, что если Марфа не видит очевидных вещей и не понимает, насколько у нее талантливая дочь, найдутся другие люди, готовые помочь. Так что на прослушивание Анна все же поехала - вместе с Галиной Степановной. Правда, Марфа после этого вообще перестала с ней разговаривать. Страдая от непонимания единственного близкого человека, девочка замкнулась, оттолкнув от себя и без того немногочисленных подружек. Окончив школу, собрала чемодан и, так и не дождавшись хоть слова на прощание от мамы, уехала в столицу. В родной город она после этого ни разу не возвращалась; Галина Степановна сама приезжала к любимой ученице, которая неизменно радовала ее своими успехами в вокальном искусстве. Одно так и не изменилось: Анна оставалась замкнутой, ходила только на концерты классической музыки или, если были деньги, в музеи, за четыре года учебы и житья в общежитии практически не завела друзей. В комнате они жили вчетвером: Аня, Маша Дармт, Таня Веревкина и Оля Калинина. Между собой девочки ладили, ближе всех, как показалось Галине Степановне, к Анне была Таня, но и ее девушка держала на определенном расстоянии. О романтических отношениях речи тем более не шло, хотя учительница видела, что красота Анны привлекала однокурсников, да и парней постарше тоже. Галина Степановна вздыхала, пробовала говорить с бывшей ученицей, которая, по правде сказать, уже давно была ей как дочь, но Анна, улыбаясь уголками губ, неизменно отвечала, что в ее жизни одна цель – петь. Когда она поет, то чувствует себя по-настоящему счастливой.       Вот и все, что удалось за это время узнать Лизе. Аня никогда не говорила о том, какой у нее любимый цвет, какую еду любит, какие книги нравится читать. Единственной темой для разговора с ее стороны была музыка, но она почти не знала современных исполнителей или групп, не слушала радио. Зато могла до бесконечности обсуждать классических композиторов, знала кучу российских и зарубежных оперных певцов и певиц, разбиралась в истории музыкальных направлений и стилей. Еще, как показалось Лизе, Ане нравилась живопись и вообще изобразительное искусство. У них дома с Мишей висел большой акварельный пейзаж авторства Володиной мамы - подарок друга на окончание меда. Лиза его невероятно ценила, потому что Володя ревниво охранял наследие мамы; все ее работы хранились у него дома, отцу не осталось ни единого клочка, и Корф очень редко кому-то это богатство показывал, а уж тем более дарил. Собственно, только Лиза и стала исключением в этом плане. Так вот, всякий раз приходя в гости, Анечка подолгу стояла перед пейзажем, и на Лизин вопрос, нравится ли ей акварель, сказала, что картину наверняка написал очень счастливый человек, потому что даже краски светятся. Лиза грустно промолчала.