Полетай со мной

      В понедельник Анне впервые разрешили встать и под руку с медсестрой пройтись по коридору. Она со страхом ожидала возвращения боли во всем теле, но ее не было; ноги и руки, конечно, отвыкли двигаться, а потому ходить было трудно, да и трещины на ребрах давали о себе знать: когда Аня попыталась вздохнуть полной грудью, то чуть не согнулась пополам. Но это была боль, которую можно было пережить. А внутри существовала другая, которая заставляла каждую ночь метаться в кровати и просыпаться в холодном поту, считать минуты до рассвета, потому что стоит закрыть глаза – боль тут же возвращается. Она отвратительно воняет алкоголем и табаком, запахом прошлогодней листвы и бензина. Лапает мерзкими, липкими пальцами ее всю, а потом рвет тело на части, захлебываясь грубым, гогочущим смехом. Ей так плохо, но никто этого словно бы не замечает. Лиза и Миша заходят по десять раз на день; Лиза говорит о том, что скоро весна, все зацветет, а Аня поправится и будет петь вместе с соловьями. Как романтично звучит… и как далеко от правды. Она не может петь, потому что сорвала голос, когда умоляла и плакала, прося не трогать. Таня приносила как-то планшет, показывала новый концерт их любимой итальянской примы-сопрано, но Анна не смогла слушать дольше пяти минут; мысль о том, что она не может спеть так же, была невыносима.       Единственный раз, когда за все время, проведенное в больнице, произошло что-то интересное, был в пятницу. После обеда в палату зашел Миша, а с ним – какой-то неизвестный молодой человек, оказавшийся другом Лизы. Как так получилось, что она ни разу его не видела? Судя по всему, сводную сестру и ее жениха этот молодой человек знал давно. В палате он повел себя совершенно по-хозяйски: сел на стул, закинув одну длинную ногу на другую (он вообще был высоким, даже чуть выше Миши), и уставился в окно. Как будто там могло быть что-то интересное! Но он так упорно смотрел, ни разу не обратив на нее внимания, что ей стало любопытно. Она осмелилась задержать на неизвестном мужчине взгляд, хотя, признаться честно, пыталась разглядеть его, когда он только вошел, потому что сразу словно бы заполнил собой все пространство маленькой комнаты. Он был красавцем, что уж тут. Одет просто, но стильно: серый пуловер, темно-синие джинсы и кожаные туфли (а раз туфли зимой – значит, и машина есть). Волосы – практически черные, хотя в дневном свете мелькал в прядях каштановый оттенок. Челка, закрывающая лоб, которую он периодически убирал в сторону, погружая в волосы длинные, тонкие пальцы. Четкие линии носа, скул и подбородка с неожиданной мягкой ямочкой. Правда, с кровати Анне никак не удавалось разглядеть глаза незнакомца. Вроде, не маленькие, но и не большие. Темные или светлые? Не видно. Почему же они никогда не пересекались у Лизы? Анна знала, что у сестры есть один очень старинный друг, почти брат, который долго жил в Америке и только недавно вернулся в Москву. Она видела фотографии. Вроде этот молодой человек похож на того, а может, и нет – в голове столько всего смешалось, что трудно сразу выцепить нужное воспоминание. Анна несколько раз слышала, как Лиза болтает с ним по телефону и ругается, что он никак не может приехать к ним в гости. Как же его звали?.. Как-то на «В»… Может, заговорить с ним? Вдруг сам расскажет?       - Вы к Лизе?       Вот дурацкий вопрос, он же на входе сказал Мише. Анна вдруг разозлилась на себя, поэтому, когда молодой человек предложил рассказать ей о том, что видит из окна, она отказалась и закрыла глаза. Но любопытство оказалось сильнее, и девушка стала снова наблюдать за незнакомцем. Значит, он решил устроить Лизе сюрприз? Наверное, это все-таки тот самый ее друг, которого она все звала в гости. Анна не очень любила, когда вокруг находились незнакомые люди: с ними непременно приходилось общаться, выслушивать не всегда смешные анекдоты – это напрягало. Пение научило ее тому, что важнее всего – слушать, тогда можно уловить все нюансы интонации, настроения и чистоты исполнения. Поэтому Анна избегала приглашений сводной сестры на совместные с ее коллегами вечеринки по случаю Нового года или дня рождения. Даже остальных родственников – членов семьи Долгоруких – девушка видела всего раз, да и то издалека, когда пришла на похороны отца. Лиза еще при первой встрече сказала, где будет проходить прощание, и Анна не могла не придти, но всю церемонию простояла в десятке метров от свежевыкопанной ямы с толпой людей вокруг, прячась время от времени за широким стволом дуба. Только когда все разошлись, девушка осмелилась выйти. Стоя у терпко пахнущего землей холмика, обложенного траурными венками, Анна смотрела на фотографию отца и думала, есть ли в ней хоть что-то от него. Мама так редко поощряла ее, что Анну порой посещал крамольный вопрос: зачем она родилась? Почему Марфа не сделала аборт, если знала, что отец ребенка имеет другую семью? Когда Аня была еще совсем маленькой, они с мамой поехали в Москву – «к папе». Девочка вся извелась в предвкушении, но ей даже не позволили подняться в квартиру; мама оставила ее на детской площадке и ушла сама. Вернулась довольно быстро и была очень рассержена. После этого любая попытка Анны узнать про отца оканчивалась в лучшем случае раздраженным «Не смей спрашивать!», либо пощечинами, если у Марфы выдавался плохой день. И сейчас, глядя на могилу того, кто дал ей жизнь, но сам в ней так ни разу и не появился, Анна вдруг подумала, что раз уж Господь оставил ее на этой земле, значит, был в том какой-то замысел.       Так она считала до того проклятого вечера, когда, возвращаясь из концертного зала, вышла не на своей остановке. Несмотря на то, что в Москве девушка жила уже шесть с лишним лет, ориентировалась она только в тех местах, где бывала чаще всего. Навигатора в телефоне не было по этой же причине. Анна быстро шла по полутемным дворам – концерт закончился поздно, и сейчас на пропитанных промозглым холодом улицах людей было мало, а во дворах – вообще ни души. Те двое мужчин появились так внезапно, быстро зажав ей рот рукой, что Анна и закричать не успела. Ее втащили в один из гаражей; было темно, пахло машинным маслом и бензином… Как хочется стереть эти несколько часов из памяти, вырвать с корнем, чтобы ничто не напоминало о пережитой боли и растоптанной чести, но кошмары не желают оставлять измученное тело, возвращаясь каждый раз с новыми силами. Они превратили ее в жалкое подобие той независимой девушки, которой она хотела стать с тех пор, как познакомилась с Лизой. Сестра не знала, но Анна восхищалась ею и пыталась подражать: ей нужна была ролевая модель, которой не смогла стать родная мать. Была еще Галина Степановна, но Анна всегда воспринимала ее только как учительницу, хотя она, без сомнения, сделала для нее очень много. Галина Степановна не была Аниной мамой… Мама, мама… За что ты так со мной?       Вернувшись в дом Лизы и Миши из больницы, Анна позвонила бывшей учительнице и попросила узнать мамин телефон. Про то, что с ней случилось, девушка не обмолвилась ни словом, просто сказала, что хотела бы поговорить, попробовать наладить отношения. Галина Степановна была рада и пообещала разузнать все через банк, в котором работала Марфа. Вестей не было долго, и девушка начала сомневаться, что учительнице удалось разыскать мать, но в конце концов Галина Степановна позвонила и продиктовала номер мобильного. Однако, закончив разговор, Анна поняла, что боится. Она ведь с ней не говорила с тех самых пор, как уехала в колледж. Девушке вдруг стало обидно и горько: мама ни разу за это время не попыталась связаться с дочерью. Не позвонила поздравить с днем рождения (впрочем, этот праздник практически никогда таковым не являлся) или узнать, как дела… Вычеркнула Анну из своей жизни, как, видимо, всегда и хотела. Почему же тогда так хочется услышать ее голос, увидеть светло-голубые глаза и вечно поджатые тонкие губы? Почему хочется позвать ее, обнять, попросить защиты? Анна глубоко вздохнула и набрала номер. Каждый протяжный гудок отзывался ударом сердца.       - Да?       Анна резко выдохнула в трубку, услышав голос матери. Такой же, как и всегда: резкий, словно в колючках. А все равно родной…       - Мама… - прошептала девушка. – Мама, это я, Аня…       Трубка молчала, но Анна знала, что мать слушает, и тут ее словно прорвало. Слезы побежали из глаз рекой, дыхание сбилось, в горле собрался такой тяжелый комок, что глотай, не глотай – он все равно остается там, так что каждое слово приходится буквально проталкивать сквозь него.       - Мама, мне так плохо… Мне очень, очень плохо… Меня… меня… изнасиловали! Мне было так больно, так страшно, я такая слабая, мама… Мама? Ты слышишь?       - Я тебя слышу, - холодно ответила Марфа. – Прекрасно слышу. А чего ты теперь мне звонишь, а? Я говорила, что тебе там не место? Говорила! Ты меня послушала? Нет! Чего звонишь-то?! – ее злость набирала обороты, как гоночный автомобиль на трассе. Анна не могла поверить своим ушам.       - Мама… - пролепетала она.       - Что – мама?! – Марфа кричала в трубку. – Дура ты наивная! Я же говорила! Вот я так и знала! Шляешься непонятно где, а потом жалуешься? Я-то тут причем? Кто дал тебе мой телефон? Опять училка твоя влезла? Ну, конечно, кто же еще! И зачем я тебя только родила!       Анна больше не могла слушать. Нажав дрожащим пальцем кнопку сброса вызова, она подбежала к окну и распахнула его. Холодный воздух ворвался в комнату, девушка резко вдохнула, закашлялась, низко склонившись над подоконником… а потом, словно зачарованная, уставилась вниз. С высоты девятого этажа, на котором жили Лиза с Мишей, можно было еще хорошо разглядеть людей, спешащих по делам, номера машин под домом, даже остатки травы на прошлогоднем газоне. Анна медленно перевела взгляд с улицы выше, к серому небу и вновь глубоко вдохнула февральский воздух, защекотавший ей ноздри. Там было так хорошо и свободно, а еще – тихо. Там можно было бы наслаждаться тишиной, потому что петь она все равно больше не может. Зачем тогда слух? Зачем смотреть по сторонам, чувствуя, как звуковые волны накатывают одна за другой, смешивая голоса, шум машин, свист ветра, стук каблуков по мостовой? Достаточно лишь один раз взлететь – и все, вот он, идеальный, вечно молчащий мир, где никто не обвиняет, не укоряет, не…       - Аня! Аня, ты что?! Ты что там делаешь?       Анна, которая незаметно для себя самой залезла на подоконник и теперь стояла, практически высунувшись телом из рамы, резко повернулась и увидела застывшую у дверей в комнату Таню. Расширенными глазами подружка смотрела на нее, не решаясь двинуться с места, а потом медленно, как будто ее что-то тормозило, вытянула вперед руку с курткой:       - Анют… слезай, а… холодно ведь, вот, надень курточку! Слезай, пожалуйста!       Резкий порыв ветра обдал Анну холодом. Она вздрогнула, но все же послушалась Таню, потому что чувствовала, как тело начинает бить дрожь. Едва ноги коснулись пола, Таня тут же подбежала к подруге, накинула куртку ей на плечи и закрыла окно. Звук захлопнувшейся створки вывел Анну из ступора, а дальше все было как в тумане. Вроде она что-то кричала про маму, про отца, проклинала свою жизнь, хотела одновременно смеяться и плакать, а когда Таня куда-то вышла, бросилась вон из квартиры. На улице ее снова принял в объятия холодный воздух, и так хорошо вдруг стало; она бежала, не понимая, куда и зачем, пока не ощутила вдруг резкий удар под ребра и не услышала визг шин – такой оглушающе громкий и противный, что хотела крикнуть: «Чище интонацию!» Но вместо этого провалилась в пустоту. Наконец-то все смолкло.       А теперь она лежит тут и смотрит на незнакомого красавца, который ждет Лизу. В голове одна за другой проносятся какие-то бессвязные отрывки воспоминаний, хочется поднять руку, чтобы отогнать их, как назойливых летних мух, но сил нет. Можно только лежать, утонув головой в подушках, и водить глазами из стороны в сторону. Или закрывать их. Но пока он здесь, она будет смотреть. От него веет спокойствием и уверенностью; каждый жест, от легкого наклона головы до движения пальцев, задумчиво чертящих что-то на подоконнике, говорит о том, что этот человек знает, что делает и не сомневается в правоте принятого решения. И молчать вместе с ним так приятно.       Однако молчание было прервано появлением медсестры с охапкой пестрых цветов в руках. Молодой человек оживился, забрал букет и отпустил медсестру. Анна заерзала, пытаясь сесть чуть выше, чтобы разглядеть цветы: их было так много, и все разноцветные, словно кто-то принес в палату кучу банок с красками и наляпал кистью кучу веселых пятнышек. Красиво! Незнакомец, услышав, что ей нравится букет, предложил выбрать себе один какой-нибудь цветок. После чего встал со стула и пересел к ней на кровать – аккуратно, на самый краешек, словно боялся, что она сочтет такое поведение невежливым и отодвинется. Но он теперь так близко, что можно рассмотреть крошечные морщинки в уголках губ, четкие линии густых темных бровей и, самое главное - цвет глаз. Анна собрала все силы и чуть сдвинулась в сторону молодого человека. Глаза оказались серыми, почти прозрачными, когда на них попадал дневной свет, отчего зрачок казался меньше, чем был на самом деле, и практически угольно-черным, в тон волос. Молодой человек протянул Анне букет; девушка подумала и показала на желтый дубок. Желтый был ее любимым цветом, но кого это когда-либо волновало? Ловкие пальцы быстро вытащили цветок из охапки. Анна подумала, что надо бы попросить принести вазочку или на худой конец стакан, чтобы поставить его в воду.       Потом вернулся Миша, сказал, что Лиза спит, и молодой человек собрался уходить. Стоя у выхода, он сравнил больничные коридоры с лабиринтом из греческого мифа, но ошибся, и Анна сочла своим долгом его поправить. По-видимому, это произвело на незнакомца определенное впечатление. Прощаясь, он спросил, как ее зовут, а потом назвал свое имя – Владимир. Точно! Друга Лизы звали Владимиром! Когда за мужчинами закрылась дверь, Анна тихонько вздохнула, проводя кончиками пальцев по поверхности цветка. Крошечный кусочек солнца, которого ей сейчас так не хватает. Стул, на котором сидел Владимир, так и стоял у окна, и Анна попыталась представить, что он все еще там, молча смотрит в окно, иногда убирая со лба челку. Стало грустно: ей понравилось молчать вместе с ним, и в кои-то веки она не чувствовала себя одинокой.       Когда на следующий день в палату во время обхода зашла Лиза, Анна сказала, что видела ее друга. Лиза кивнула:       - Да, он звонил мне потом. Сюрприз, видите ли, хотел сделать, - улыбнулась сестра. – Лучше бы просто в гости зашел.       - Он такой занятой?       - Не то слово! Ужасно деловой, - усмехнулась Лиза. – Смотри-ка, это он тебе подарил? – она указала на дубок в стакане. – А почему только один цветок? Мне Мишка целый букет притащил, чего он его тебе не оставил?       - Он ведь хотел отдать его тебе, - сказала Анна. – Мне и одного достаточно.       - Ты все такая же скромница, - тепло улыбнулась Лиза, гладя девушку по руке. – Кстати, Игорь Сергеевич – помнишь, который заходил к тебе несколько раз, он тебя оперировал – сказал, что в понедельник можно будет встать. Купим тебе тросточку и платочек, будешь, как настоящая бабулька!       - Хорошо, - покорно согласилась Анна.       Лиза нахмурилась:       - Аня, ну чего ты скуксилась! Все же замечательно, ты быстро идешь на поправку, трещины еще, конечно, какое-то время поболят, но и они заживут. Тебе нужно что-нибудь?       Девушка отрицательно помотала головой. Ни к чему Лизе знать, что ей бы очень хотелось снова увидеть Владимира, хотя бы на десять минут, чтобы вновь ощутить исходившее от него спокойствие, которое обволакивало теплой пеленой, словно говорило: «Здесь тебе ничего не угрожает». Как же случилось, что за эту короткую встречу он так ее заинтересовал? Всю жизнь Анна старательно пресекала любые попытки парней познакомиться или позвать на свидание: сначала потому, что боялась неодобрения матери, а в Москве – потому, что ни один не внушал доверия, да и не до того было, все время заполнено учебой, не хотелось отвлекаться. А Владимир пришел, как к себе домой, даже внимания поначалу на нее не обращал. Эгоист? Вроде нет, эгоисты не дарят незнакомым девушкам цветы. Он просто не походил ни на одного из ее знакомых молодых людей из академии, и это… привлекало. Даже нет, не так: это притягивало. Но, увы, больше он тут не появится, а если и приедет, то уж явно пойдет не к больной худышке, а сразу к Лизе.       Анна понуро брела к своей палате, опустив голову, погрузившись в воспоминания о Владимире, когда вдруг услышала голос Марины, ее медсестры:       - О, Аня, смотрите, к вам гость!       У двери с номером 17 стоял высокий темноволосый молодой человек в элегантном черном костюме и, улыбаясь, смотрел на нее. Сердце захлестнула волна непонятно откуда взявшейся радости, ударив по нервным окончаниям, как звонарь по колоколу.       - Похоже, кто-то тут явно идет на поправку, - довольно сказал Владимир.