Танцуйте, ребятки

      Зайдя в кабинет, молодой человек вешает пальто на спинку стула. Он подходит к рабочему столу и подхватывает пальцами лежащие на нем часы.       Обычно Паша носил их не снимая. Может поэтому ему было так спокойно. Тайна была проста к разгадке лишь тем, кто заметил, как он держится рядом с Лясей, которая ни единого шанса не упускала, чтобы посмотреть на мужчину так.       И кроилась загвоздка в том, что Павел реагировал на эти взгляды — никак. Да, он очень ценил и безмерно уважал Утяшеву, молился на ее талант, не смыкая глаз всматривался в каждый ее танец. Только и всего. Все же его мысли были заняты персоной, что подарила эти самые часы.       Пенза. Мастер-класс для начинающих стритдэнесеров. Тогда Паша с особым трепетом и заботой пояснял связки и движения, пока один уникум забитый в новомодных наушниках вытанцовывал что-то в своем ритме. Зачем тогда приходить на общие занятия если в персональном порядке можно в соседнем зале оттанцовываться?       Добровольский тогда с большим удовольствием окликнул парня, дабы объединив их усилия, показать парное движение, чем искренне хотел ввести его в ступор. Но что-то пошло не так, и блондину удалось повторить за преподавателем все в точности. А потом еще вполголоса посмеяться над тем фактом, что «сенсей» смел выдавать за свои движения скомбинированные из разных видео с ютуба.       По окончанию занятия, Паша просит краткой беседы с парнем. Тот не отказывает, даже охотно отходя за малоприметный угол длинного коридора.       — За что ты так с собой? Парень ты талантливый, того и гляди сам преподавать станешь, — всю эту речь он разматывал руки от элестиных бинтов, с самого утра кровоточат костяшки, не думал мужчина что так сильно может упасть, да еще и об зеркальную поверхность расцарапаться.       — Я за что так с собой? — переспрашивает блондин, жаждущий чем-нибудь съязвить, но тут же зависает, вглядываясь в расползшиеся по кистям раны, — за что ты так с собой? Пытался придумать нечто неординарное с колющими-режущими…       Паша усмехается. Он, вообще-то, планировал просто перевязаться, но теперь, когда пыл его собеседника поостыл от наблюдаемой картины разоблачения, он мог с легкостью донести до него необходимую мысль.       — Нет, вряд ли я стал бы экспериментировать с ножами или стеклом. Я вижу, что уровень твоих способностей на порядок выше, чем у большинства на мастер-классе. Просто ответь: зачем истязать себя нудными рассказами старичка, ничего не смыслящего в современной культуре вместо того, чтобы заняться передачей своих идей, знаний и умений самостоятельно?       Вопрос для парня оказался вполне ожидаемым. Он без особого труда оторвался от затягивающего созерцания раненых рук, самоуверенно вздернув носом.       — На твоем месте я бы вообще не вмешивался в мои дела… точнее в то, как я танцую и под что, — голос звучал ровно, размеренно, гладко, что Паша невольно заслушался, едва не упустив весьма важную часть «постановки его на свое место», — внесенные мной проходные довольно красноречивы, не находишь?       — Складно говоришь, — довольно протягивает мужчина, так и не став перематывать распутанные руки, — точно сможешь доносить информацию так, чтобы тебя правильно поняли, возможно даже с первого раза.       Казалось мужчина нарочно игнорирует откровенное недовольство парня, который уже начал подкипать немного от происходящего. Но нет, Паша ищет подходящий момент для нанесения упреждающего словесного удара.       — Ты решил завербовать меня в преподаватели? В самую неблагодарную работу из всех, что есть в этом мире? — по правде сказать, этот парень оказался не на шутку задет, о чем свидетельствовал слегка повысившийся тон голоса.       На что Добровольский лишь улыбается правым уголком губ припоминая, как примерно с такими же доводами от него отмахивался Сережа Матвиенко. А ведь тому уже прилично лет, и он сомневался в том, что-то, что ему по-настоящему приносит удовольствие, может обеспечить ему далеко не безбедностное существование.       А здесь молодой парень, возраст от силы года двадцать четыре (это даже младше горе-Шастуна, прости господи), а ворчит как старый дед.       — А тебе бы просто прославиться, так? — все же наносит ответный удар Паша, начав обматывать правый кулак эластичным бинтом, — срывать апплодисменты людей в зале, слышать их визги-писки счастья, чтобы каждым словом возносили тебя до небес, м?       Молодой человек как вкопанный застыл. Пуще прежнего. Потому что перед ним вырисовывалась эта картинка ярче солнечного света. Преподаватель был прав. На секунду даже закралось сомнение, что они не знакомы. Заветная мечта озвученная этим мужчиной покрылась неприятными белесым покрытием, вмиг становясь чем-то стыдным и наивным. Он бы сейчас многое отдал, чтобы несколькими минутами ранее не согласиться на этот разговор. Парень не смог удержать себя под контролем эмоций, о чем говорили слегка поникшие плечи. Он настолько сейчас ненавидел показанную слабость, что до боли прикусил нижнюю губу.       Павел бы и хотел торжествующе посмотреть серо-голубые глаза, да только узрев на произведенный на парня эффект, мысленно аж застыдился. Ведь он учитель, наставник, старший товарищ. Он тот, кто обязан поддерживать в своих учениках неподдельный интерес к достижению своих целей, мечтаний, пусть даже таких низкополетных, как эта. Хотя… что там говорить о низких полетах… сам ведь мечтал о том же. Именно эта картинка, так четко описанная им самим, много лет назад заставила его подняться с места и, вместо не интересующего его занятия футболом, пойти на только что открывшийся кружок классического танца.       Сейчас бы его за такие мечтания увещевать, да, Павел Алексеевич… посему мужчина тут же чувствует себя обязанным хоть как-то возместить моральный ущерб парню, одобрительно похлопав по плечу. И в ответ на это, как ни странно, молодой человек смотрит на него как-то совсем наивно и просто, без всей этой шелухи наглости и пафоса. Люди нынче прячутся под разными масками, а к такой Добровольский уже давно привык.       — Я к тому, что если ты уж и пришел на занятия и знаешь больше, чем преподаватель, то смотри на него не как на того, кто может тебя чему-то научить, а как на того, кого хочется превзойти. И делай лучше. А то ни к труду уважения нет, ни к себе, выставляя себя в подобном, неблагодарном свете.       Парень немного приободрился, не желая отрывать взгляда от учителя. И именно от этого взгляда Паше впервые за его немалую жизнь, становится неловко. Он тут же отпускает плечо молодого человека, желая уйти. Тактично улыбнувшись напоследок, он разворачивается на месте, шагая обратно по коридору, но тут же ощущает как удерживаемые бинты натянулись, не позволяя отдалиться. Его задержали за ткань, не хотели отпускать.       — Спасибо, Павел Алексеевич, — будто совсем не своим голосом проговаривает парень, — надеюсь в оставшиеся два дня мастер-класса мне удастся почерпнуть из Ваших занятий нечто для себя. Я Егор, кстати.       Глаза, их непомерная глубина, не отпускали, затягивали с той же силой, что и натяжение несчастных бинтов.       — Будем знакомы, Егор, — учтиво отвечает преподаватель, теперь без труда освобождая из плена сжатых пальцев бинты, тут же разворачиваясь полностью к выходу.       Ночь далась ему с особым трудом. Потому что впервые за несколько лет глубочайшего сна с ним случилась бессонница. Он просто бродил по своему номеру отеля, поднимая старые записи в предыдущем томе ведуемого им ежедневника. Наткнулся на запись пятилетней давности, поразился тому, как наивен был сам. В то время он был влюблен в девушку из соседнего корпуса его прежнего места жительства. Бегал к ней на встречи, вечно опаздывал, но все же добираясь до заветной цели, падал в счастье с головой. Он тогда еще не знал, что любые отношения необходимо строить. Даже если тебе показалось, что этот огонь в глазах взаимен, притягателен и прекрасен, то едва он начнет гаснуть, останется привычка, в самом лучшем случае дружба.       Так и понадеявшись на «авось», застал как-то Павел свою будущую невесту в объятьях другого. Причем даже не в постели (как потом выяснилось, они планировали оказаться), а на улице у самого подъезда. Тогда Добровольский закрылся, полностью посвятив себя работе, преподаванию, поиску единомышленников. И ведь нашел, отвлекся. Но эти воспоминания красны и по сей день.       А сейчас из-за этого взгляда его буквально беспокоило его состояние. За собой он раньше никак не замечал подобных наклонностей. Но было в Егоре то, что буквально магнитило. Возможно из-за такого очевидного сходства в движущей силе к намеченным целям. И хотя большинство начинающих танцоров именно такими же мечтами и продвигаются, только каждый жест, поворот головы, наклон шеи, ритмичный вдох, волна от груди до самых ступней в нем напоминали о его собственном начале.       Сейчас Добровольский поразился тому, что весьма отчетливо запомнил все движения парня вне преподаваемой программы, и тем краше сейчас выглядела реакция его организма на собственные воспоминания. Частое дыхание, самопроизвольно прикрывающиеся глаза, часто-часто бьющееся сердце, приятное томительное напряжение во всем теле… И как этому парню в глаза смотреть? Вдруг его в очередной раз переклинит как сейчас, что, занятие будет сорвано? Это непрофессионально. Паша убеждает себя в том, что это просто ностальгические мысли и бессонница так на него влияют, так что и завтра, и послезавтра он без особых проблем справится со своими «помутнениями».       Но он ошибается. Ошибается всякий раз, когда бросает взгляд на него. Словно ему не близко к сорока, а ровно как и этому ученику, едва не краснеет от каждого внимательного взгляда в ответ. К концу второго дня Егор буквально исчез как только Павел отпускает всех домой. И это расстраивает мужчину, необыкновенно глубоко раня его едва подтаявшее сердце.       На третий день мастер-класса парень не появляется. И это заставляет каждую клеточку в теле взволноваться. Добровольский держится изо всех сил, профессионально проводя последнее занятие. Ему невозможно жаль того, что парень сдался так рано… хоть себя не обманывай, Павел Алексеевич. Не о целеустремленности молодого человека ты обеспокоен, а о том, что его притягательный взгляд не будет тебя больше касаться.       Оставшись один в зале, выключая свет, проверяя наличие всех ключей, мужчина кожей чувствует чужое присутствие, поднимая глаза на стоящего в дверях ученика.       — Даже не спрашивай, где меня носило, — полушепотом говорит Егор, опираясь на дверную раму.       — Даже не отмазывайся, что ты не специально, просто так вышло, — улыбка предательски растянула губы произносящего эти слова Паши.       Молодой человек медленно скользит рукой по раме, подходя к мужчине как можно ближе, нарушая все границы дозволенного, изучая его так пристально, что даже сам этого смущается. Пальцы осторожно касаются виска, сползая мягко к скуле, кратко очерчивая красиво выступающий подбородок.       Один рваный вдох, один общий выдох.       Свет в кабинете резко включается. Блондин стоит на месте, сжимая в руке часы.       — Ты все же решился ко мне приехать? — слышит он обжигающий шепот на ухо, ощущает, как сильная рука прижимает его к себе за талию.       — Послушал твоего совета, учитель, — свободная рука путается в коротких волосах, — и принял твое предложение. Почему бы и не рискнуть всем и не последовать твоему примеру. Вакансия все еще свободна в твоей студии?       — Даже если бы и не была, я бы для тебя ее создал…       Паша разворачивает парня к себе, незамедлительно прильнув пригласительно приоткрытым губам, затягивая соскучившийся, сильный, страстный поцелуй, обнимая стройное тело крепко, почти собственнически. Егор отвечает неистово, скользнув языком в обжигающую глубь рта своего мужчины. Говорить не хотелось, потому как стало резко понятна главная мысль — оба готовы рискнуть, броситься в омут с головой, постараться что-то построить, пойти на уступки, только бы никогда так не разлучаться так надолго.       Где на периферии осознанности и забытья Паша отмечает, что Егор знал, когда именно лучше приехать. К отчетному концерту, дабы со всеми познакомиться ровно со стороны возможностей и способностей своих будущих коллег. Об этом позже. Пока он готов жизнь отдать за ощущение этого тепла, искреннего, чистого, большого, что заполняет его сердце до самых краев.