медь звенящая

Кто находится между живыми, тому еще есть надежда. так как и псу живому лучше, нежели мертвому льву. (Еккл. IX, 4)

в углу сидел парень, вроде неприметный, но чем-то цепляющий. именно на него юра и залип на добрых пять минут. на подобных тусовках таких находился целый легион, обдолбанных, обхуюженных, вбитых в паркет. этот же был чист, всё сразу стало понятно по ядовитому взгляду, который словил на себе юра. он вообще такие вещи не любил - грязные квартирники привлекали его исключительно из научного интереса и ради новенькой статьи в университетском журнале. стипендии на журфаке не хватало для того, чтобы ходить по клубам с богемой, но тут ему повезло, одно из таких сборищ привело его прямиком к лидеру русрепа - оксимирону, который теперь искрительно улыбался на шутливое юрино "мирон янович". он непременно хотел написать статью о том, каков окси на самом деле - простой, но очень мудрый для своего возраста, улыбчивый, часто сонный от работы, совершенно (почему-то) не испачканный роскошью жизни, совершенно...тёплый, словно давным-давно близкий. юра еле-еле удержал себя от краша на одну лысую волшебницу с адским обаянием...и неким пунктиком, запечатлённом на славке гнойном. нельзя сказать, что с миро (как он позволил себя называть на сердечном разговоре под спидами пару недель назад), было что-то не так, те же красные змейки в глазах, впалые скулы (почти красивые), те же уютные шутки, тёплые глаза. только юра по природе своей был мальчиком надоедливым, любопытным, почти как все журналисты. и сейчас маленький червяк, разгрызающий его внимательность, привлекая к себе, говорит "юрочка, ты долбаёб, тут точно что-то не то". и он внимательно вслушивался, как в микронаушник, во всё, что транслировалось в голове. однажды юра видел это. славочка уже давно кукухой по мирону поехал, это все знали и замечали, он смотрел на него, как на бога, херова идола, был готов пасть к ногам, при этом приговаривая "у тебя панчи, как у слесаря, ты похож на лысую карлицу, твои треки шлак" и перед тем, как расстегнуть штаны и вытащить приличный такой член (юра знал всё и обо всех), он приговаривал "сука, ублюдок, ненавижу тебя, господи, дай мне сил, это всё ты, боже". а потом принимался жадно заглатывать, молиться, делать всё, лишь бы миро был с ним чуточку дольше. мирон ласково поглаживал его по голове, кончиком пальцев обводил алое ухо и стонал тихо-тихо - благодарно - своему мальчику, ему одному. в соулмейтов в универе уговаривали не верить, говорили, что никто не находится, но блять; у мирона было на ладони у тебя такие глаза, словно я мамку твою ебал и недовыебал у славки было ошейником на горле ах, сонечка, отсосёшь за мармеладку? и они подходили друг другу идеально настолько, что юру каждый раз при виде них тошнило этой ебаной взаимностью, этим теплом и взглядами, потому что нельзя быть счастливыми в этом мире, это незаконно, это пиздец, это...обидно. со славкиной стороной было легко разобраться, он никогда не был равнодушен к миро, никогда, постоянно пытался привлечь его внимание и вытащить обиду/ревность/смех/смущение, ГОСПОДИ, ЧТО УГОДНО, ЛИШЬ БЫ НА СЛАВУ. сперма мирона была для него новой святой водой, он мечтал совершать омовения. мирон маскировался мастерски. и всё это было настолько богохульным, насколько можно представить. а славка...а что славка? он был грешен, да, но он был горяч, мирон видел. наверно, он просто считал, что только так сможет привлечь внимание бога, спустившегося с небес в славкины объятия. сука, но суть здесь была совершенно другой - просто было в взгляде окси на славку, с которым они тусили на общеуниверских тусовка, нечто ядрёно-снисходительное. юрочка признал, что завидует. - ты смотришь на славу, как бог снисходительно дарует взор грешнику, - злоба вырвалась у юры сама собой, его словесное недержание было главное проблемой во время учёбы. - бля, я это вслух сказал, сорян. все они были ребятами понимающими, но могли и в ебало дать. слава оторвал взгляд, и он был полон то ли слёз, то ли ярости, то ли смеха - пойди-разберись в этих ваший гнойных, может он вообще под эмкой. мирон лаского погладил славу, оказавшегося у его ног, рукой по волосам, а затем провёл по его же немного щетинистой щеке. слава млел и горел, млел и горел. по крайней мере в нём были живы эти горячие ощущения. юра помнил, как они били друг друга до крови (скорее мирон был от злости, а слава - от ревности и бессилия), до мяса, затем цеплялись за одно сознание, вылизывали друг друга, как псы ебаные, как дикие животные, как трахались до боли. юра знал, что они те ещё ебобо. но всех устраивало. юрка завидовал, блять. - что-то ты много сегодня пиздишь не по делу, дядь, - хлёсткий взгляд фаллена, сидящего на тёплых и мягких ногах рудбоя, немного поправил обстановку вседозволенности. он, как маленький чихуахуа, такой хорошенький в своём дорогом чокере, такой ухоженный, любимый, с бордовой мёртвой шеей и укусом на холке, выглядел сейчас до смешного серьёзно. - случилось чего? но рядом сидел папочка - острозубый доберман, который хоть и казался смешливым нескладным лосём, всё же оставался опасным лезвием охры. опасная собачка ласковой детки. юрка изнемогал от зависти и совсем немного желал такого. - да в универе не очень дела, забей... - они со светло всегда общались наотъебись, знали, что очень похожи по сути - стервозные девки, любящие всю грязь напоказ вынуть. чтобы ещё жёстче, ещё более мерзко. они - две беспокойные девочки - были солидарны. только одна девочка папочку всё же нашла. у ванечки на ключице было пиздец, ты что, не знаешь своё место? а у рудбоя вокруг коленной чашечки конечно знаю, дядь, моё место на твоих коленях они "разбили" друг другу лица, нежно, невесомо, а потом вылизывались как ебаные волки, как ебаные волшебники, со всей нежностью и напором, счастливчики, сука, воняли своей обречённостью, воняли друг другом. обрели друг друга. папочка заботился о своей детке. детка заботилась в ответ. сука, четыре ебанутых парня, которые попали в те жалкие семь процентов соулмейтов, которые встречают друг друга. СУКА ЮРА ИХ НЕНАВИДЕЛ, ВСЮ ЭТУ ЕБАНУЮ КОМПАНИЮ СЧАСТЛИВЫХ ЛЮДЕЙ. а юрочка был один, совсем один. - боже, вы все такие пидорасы, пиздец, господи - юра умер за столом и не желал больше двигаться. ему двадцать, он один, он гондон, он стерва, он хуёвый журналист, хуёвый друг, хуёвый писатель. все остальные были заняты друг другом и алкоголем, разве что кроме того огромного пугающего парня. юра по-девичьи (забив на то, что все всегда сравнивали его с девчонкой) согнул ноги и положил лицо на колени - те были острые, но лучше бы смертельные. как будто из-под толщи воды доносился хриплый голос: - они хулили имя Бога, имеющего власть над сими язвами, и не вразумились, чтобы воздать Ему славу, придурок ты юрка подпрыгнул, потому что именно это было написано у него под рёбрами. ‘воздать богу-мирону славу-славу’? что? он молчал, смотрел в ледяные глаза напротив, не видел и намёка на улыбку или доброту. - ты что, иисус? и получил морозную ухмылку, открывающую острые зубы, почти оскалв ответ. входная дверь захлопнулась за юрой в течение минуты. и даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно, дана ему власть действовать сорок два месяца. и теперь, кажется, ему пришёл глас божий доигрался, блять, в одиночку