Бесстрашие

-Он потерял много крови, — первые слова, которые я услышал, когда приходил в сознание, — завтра пойдёт седьмой день, как Фор будет в коме. А по закону Бесстрашия, те, кто не прошел инициацию, и не в состоянии её закончить, того должны немедленно дисквалифицировать. Далее я стал всё чаще и чаще слышать голоса людей, ярче ощущать запахи. -Он ничего не знает и не узнает, — последние слова, которые я услышал. А потом наступила долгая и протяжная тишина. И опять тишина. Ох, эта гробовая тишина. Иногда я чувствую себя мёртвым, иногда слишком живым. Иногда ко мне приходят силы, и я понимаю, что мои глаза сейчас раскроются, но они не открываются. Меня не слушается тело, я не могу двигать руками, ногами или головой. Я не могу что-то сказать или открыть глаза. Веки мои сомкнуты уже почти неделю. Я чувствую запах больницы. Бывает, что запах перестает быть столь навязчивым, когда открывают окно. Из окна веет теплый ветер, запах улицы и крики молодых людей. Зависть во мне просыпается. Люди используют свободную неделю, чтобы отдохнуть, а я торчу в тухлой больнице, которая, когда закроют окно, снова пропахнет лекарствами, больными. Возможно, Трис сейчас веселится с друзьями, напрочь обо мне позабыв. А Зик и остальные играют в какую-нибудь экстремальную, задорную игру. Возможно, сейчас выходной не только у новоиспеченных бесстрашных, но и у всего Бесстрашия. Возможно, я сейчас один в этой больнице, возможно, возможно это последние дни в Бесстрашии. И опять мысли улетучились. Но на этот раз я чувствую, что могу управлять положением, что я не только могу вернуть управление над своими мыслями, но и над телом. Раз, два, три. Мои веки потихоньку открываются, сначала свет слепит меня, но позже я привыкаю к нему. Во всём Бесстрашии свет не такой яркий. Я нахожусь в палате. Белый пол, белые стены, белый потолок, белая мебель — очень режет глаза. Здесь не так, как в палате, куда приводят, если сильно избили, сломали руку, нос, палец, ногу. Тут всё намного чище. Когда мои глаза полностью привыкли к свету, я увидел эмблему на двери-эмблему Эрудитов. Дыхание и сердцебиение участились. У Маркуса всегда были проблемы с Эрудитами, и похоже проблемы теперь и у меня. Почему я здесь? Для чего меня сюда привезли? Я сорвал с себя провода и иглу, вколотую в вену. По экрану, который показывал — жив я или мертв, пошла прямая полоса и начался протяжный писк. Громкие шаги в коридоре и вот в палату заходят три медсестры. Они были одеты одинаково, и выглядели, будто близняшки — светлые волосы, белая кожа, зелёные глаза, форма медсестер, небольшой румянец на щеках. -Тобиас Итон, верно? — подала голос одна из медсестёр с высоким голосом и немного писклявым. -Почему я здесь? -Тебя привезли к нам из-за тяжелого ранения ножом, медицина в Бесстрашии не могла с этим справиться. — проговорила вторая, голос её был ниже и грубее. -Как-то она справлялась ранее, почему не справилась сейчас? — я чувствовал ложь, вытекающую из этих ртов. Они мне лгали и правды рассказывать не собирались. У одной из девушек дернулась бровь, похоже она занервничала. -Ваш хирург недавно умер, и пока они не нашли нового. -Но… -Никаких «но»! Я как вижу ты совсем вылечился, раз уж уже так много разговариваешь. Одевайся, ты едешь домой. — женщина с низким голосом перебила меня. Похоже, они разозлились от того, что я задавал вопросы. Они очень ярко выдали себя, но это отходит на второй план. Сейчас мне надо одеться и ехать в Бесстрашие. Одевшись, я подошел к зеркалу. Щетина, глубокие синяки под глазами, взлохмаченные и грязные волосы — прекрасно выгляжу. Волосы я немного уложил, пройдясь по ним своими руками. Закончив с волосами, я решил поднять футболку, чтобы посмотреть на своё ранение. Там была повязка, и чтобы взглянуть на подарок от Питера, мне надо было приподнять повязку. Но когда я её подвинул, там ничего не было. Ничего кроме старых шрамов и нескольких синяков не было. Будто меня и не ударяли ножом. Это вызвало много вопросов.