Aiseirigh

Шотландия, Эдинбург. Через несколько дней после Рождества. Брюс Робертсон – погрязший в интригах, алкоголе и наркотиках, сексуальный маньяк. У него все не как у людей. Его бросила жена, на работе происходит бардак, все люди, окружавшие его, отвернулись. Он был разбит и опустошен. Физически и морально. Ни наркотики, ни секс уже не помогали ему, не могли вернуть его в этот мир, он погрязал в своих галлюцинациях. Он становился одной из них. Вспышки адреналина и удовольствия смешивались с чувством отвращения и апатии, доводя до безумия и неспособности контролировать себя. А стыд после того, как его нашли одетым в женскую одежду, избитым на каком-то заброшенном складе, разрушал изнутри. Его гордость была задета, да и не только. Он весь был задет, причем так, что от того места, где это произошло по всему внутреннему миру мужчины, проходили трещины, через которые сочилась грязь его души, отравляя окружающих и его самого. Он уже почти захлебнулся в ней. Брюс решил, что больше не может так жить. Он хотел избавиться от давящего груза ошибок, которые сотворил, которые не способен был забыть. Он хотел бороться со своими желаниями, но раз за разом они оказывались сильнее него, а после трагедии с дочкой, падение было лишь вопросом времени. И оно не заставило себя ждать. Он стал свиньёй, глистом, которого видел в своих сеансах галлюцинаций, барахтался в грязи. Она застилала всё: нормы морали, чувства, разум. Брюс больше не мог никому верить, даже себе, тем более себе. Пытаясь забыться, он поглощал пьянящие жидкости и дурманящие вещества, врал всем, застилая всем глаза пеленой из лжи, чтобы никто не мог разглядеть его раны. Но с каждым днём держать эту наркотическую броню становилось всё труднее, кровавые полосы на душе болели всё сильнее, а осознание правды резало похуже ножа, добавляя к имеющимся ранам новые. С каждым днём его жизнь всё сильнее превращалась в катастрофу. Ошибки происходили одна за одной. Брюс с трудом вспоминал что и кому врал, старался уклоняться от точных ответов, становился раздражительнее и агрессивнее. Дурман окутывал его с ног до головы, он уже не принадлежал этому миру, не хотел принадлежать. Он увидел и сотворил достаточно грязи, чтобы забыть о прощении и освобождении. Брюс всё для себя решил. Как бы он не кичился тем, что шотландцы - сильнейшая нация, сейчас Брюс был сломлен, потому что даже сильнейших можно сломать, если знать, как. А жизнь знала, она умело это проделывала со многими до него, иногда играясь, иногда делая это намеренно. Брюс не знал, чем провинился перед ней, что она сотворила с ним такое. Он был болен, он чувствовал себя больным, он хотел быть больным. Тогда у него был бы шанс. Ведь врачи бы обязательно придумали бы какое-нибудь лекарство через год, два, десять, но Брюс готов был ждать хоть вечность, если бы это позволило вернуться назад, вернуть жену и дочь. Он желал очиститься, вернуться в прошлое, чтобы не допустить ошибок, которые делал. Брюс думал, что тогда, возможно, у него был бы шанс стать снова собой, тем кого он уже почти не помнил, но кого отчаянно хотел вернуть. Но мужчина знал, что это невозможно. Осознание этого факта почти убивало его. И он сам лез в петлю, понимая, что уже не может ничего изменить, что он уже погряз во лжи настолько, что давно захлебнулся в грязи этого болота. Даже если бы он попытался начать сначала - ничего не вышло бы. Единственный друг никогда не смог бы простить, несмотря на то, каким недалёким и простым он является, а последняя женщина, которая видела в нём добро, быстро бы разочаровалась и сбежала, потому что не захотела бы рисковать ни своей жизнью, ни жизнью ребёнка. И была бы полностью права. Кэрол в его голове на это только довольно хмыкнула, соглашаясь с мыслью. Она вообще являлась частой гостьей галлюцинаций Брюса. Он боялся, что каждый раз, когда он видел её в своей голове – он просто смотрел на себя в зеркале или ещё где-то. Мужчине даже страшно было представлять это, потому что где-то в глубине его души, он всё ещё цеплялся за свою гордость, хотя понимал, что это абсолютно ни к чему не приведёт. Ему уже нечего терять, потому что ничего не осталось. Брюс попытался сделать хоть что-то полезное в конце своей жизни, записывая наставления для Клиффорда Блэйдси, своеобразный прощальный подарок. Он хотел остаться в памяти людей, как добропорядочный гражданин, истинный шотландец, а не как избитый кусок мяса в платье, каким его нашли Инглис и Драммонд. Он надел парадную форму, привёл себя в порядок. Смотря в зеркало, он всё ещё казался себе свиньёй, но уже не так сильно. Ему казалось, что он был готов покончить со всем этим. Он устал. От лжи, от опьянения, от грязи, от самого себя. Но и тут у него случился полный провал. Сначала, когда он уже встал на стул и затянул на своей шее шарф, той самой женщины, он увидел, как к двери подошли люди, они позвонили в звонок. Брюс понял, что это Мери и её сын, его сердце дрогнуло на миг, но было уже поздно: не дождавшись ответа, они ушли, а стул под ногами мужчины качнулся, падая, оставляя мужчину мучаться в предсмертной агонии. В этот момент он почувствовал, как хрустнула шея, заболела перетянутая трахея. Брюс начал инстинктивно дергаться, пытаясь высвободиться из плена, но ничего не получалось. Руки сразу потянулись к чёртовому шарфу. Мужчина чувствовал, как теряет сознание, слышал, как начинает хрипеть, беспомощно барахтаясь в воздухе, пытаясь ослабить удавку. - Чёрт! – подумал Брюс, - И это после того, как я всё решил! Глупое тело цепляется за жизнь! Он начал истерично порыкивать от бессильной злобы и, бесясь, дёргался всем телом на куске ткани. Перед глазами стали появляться мушки, противно пища, разъедая мозг. Брызнули слёзы. Он уже почти перестал сопротивляться, сипя, давясь слюной, его начало бить судорогой, Брюс мелко задрожал. Лицо стало почти фиолетовое, на нем вспухли вены, по подбородку побежала вязкая слюна. — Вот сейчас, - подумал он, приготовившись заснуть навечно. Послышался толи хруст, толи треск - мужчина не мог разобрать, окончательно теряя сознание. Он почувствовал, как хватка на шее ослабла, а затем боль во всем теле, которая сначала почему-то резко ударила по коленям и сразу кинулась к голове, проходя по позвоночнику разрядом молнии. Потом была лишь сладкая тьма. Когда Брюс проснулся, он надеялся, что это был ад. Он знал, что если все те вещи, о которых проповедует церковь существуют, то ему ни за что не попасть в лучшее из мест. Иногда мужчина думал, что даже лучшим из них не попасть в Рай. Даже Блэйдси, после общения с ложей, обрюзгшей и потерявшейся в фальшивом лоске, и уж тем более после общения с Брюсом, ему уже нет пути наверх. Мужчина же уже давно погряз в своих грехах, даже не пытаясь выбраться из них, просто сбегая. Плевать, что самоубийство тоже грех. Одним меньше одним больше – ему не спастись. Наверно, Брюс был отвратительным человеком, понимающим это и пытающимся сделать всех равными себе, сделать их такими же грязными и порочными. Он мог бы быть демоном, если бы не был человеком. Хотя ему самому казалось, что от этого не лучше, скорее он начинал ненавидеть себя ещё сильнее. Голова свиньи в отражении уже не пугала его так сильно, потому что Брюс знал, что внутри он ещё хуже и он боялся того, что он прав. С такими мыслями он окончательно пришёл в себя. Почти сразу поняв, что он лежит на полу в коридоре, где недавно пытался покончить с собой. Звон в голове почти прошёл, но сердце в груди ухало, как безумное, стараясь вырваться из тела мужчины. Он озверел, зарычал. Резко вставая, почти не чувствую головокружение, тошноту и боль в коленях, Брюс яростно скинул с себя проклятый шарф, почти задушив им себя в процессе, накинулся на стул, что лежал неподалёку, схватился за него и кинул куда-то в сторону. Послышался треск и звон. Возможно, он разбил вазу, стоящую на комоде, вместе с зеркалом. В попытке избавиться от напряжения, сковавшего его всего, он кинулся к тому самому комоду и попытался добить несчастный предмет мебели. Осколки сразу врезались в ладони, мягко проходя вглубь. Брюс не чувствовал ни боли, ни страха. Он уже ничего не чувствовал. Тупо бил голыми руками по всему, до чего может дотянуться и остановился только тогда, когда тошнота стала невыносимой, а в глазах снова начало темнеть. Реальность мелькала перед глазами, как разноцветный калейдоскоп. Брюс резко вдохнул и посмотрел на осколки, в них он увидел лишь себя. Послышался тихий, почти истеричный смех. Мужчина сполз по остаткам мебели на пол. Его пробила лихорадочная дрожь, слёзы сами собой потекли из его глаз, руки окатило волной боли. Он на секунду закрыл глаза, оказываясь в плену красной, как кровь из порезов на ладонях, безысходности. В тот миг Брюсу казалось, что от него осталась лишь оболочка, которая ничего не может сделать сама, он мечтал, чтобы его кто-нибудь добил сейчас, прекратил его странные потуги остаться в этом мире, как добивают страдающее животное. Ему всё надоело: чувствовать злость, отчаяние, ощущать боль и похмелье, стыдиться себя, притворяться. В мечтах его уже давно не существовало на этой планете. Зато в реальности он был, и всё, от чего он хотел избавиться, всё ещё было с ним. Но открыв глаза, он почувствовал, как сквозь его пальцы уходит жизнь, бардовыми ручейками стекая на пол. Брюс смотрел на это с минуту, потом, почувствовал приступ тошноты, он вдруг понял, что не хочет умирать. По крайней мере не так. Осознавая, что у него явно не хватит сил ни моральных, ни физических, для того чтобы повторить попытку, он снова засмеялся, как безумный, но стих через несколько секунд, тихо хрипя, потому что ладони вдруг стали безумно чувствительными, прожигая нервы огнём, а трахея болезненно саднила. Мозг начал лихорадочно соображать, как и что делать. У него оставалось не так много времени на всё, поэтому он попытался встать и найти аптечку где-то в ванне. Он поднялся, чувствуя, как голова начинает кружиться, привалился к стене, чтобы не упасть, и поплёлся в направлении заветной комнаты. Дойдя до неё и даже порывшись в шкафчиках, Брюс вдруг осознал, что снова подумывает о суициде - было бы легко вытащить сейчас какой-нибудь особо крупный осколок из ладони и провести им вдоль запястья - но тут же одёрнул себя. Страх и противоречия мешали соображать, а боль заглушала последние разумные мысли, кутая сознание в алое покрывало. Брюс сам не помнил, как промывал раны, вытаскивал осколки, как уговаривал себя не падать в обморок, стискивая челюсти и шипя проклятья, но нашёл он себя уже в гостиной, сидящим в кресле с бокалом скотча. Крепкий напиток растекался по его горлу, обжигая желудок, расслабляя разум. При резких движениях ладони, перевязанные кое-как, начинали пульсировать болью, от чего лицо мужчины искажалось гримасой, но мысли о наискорейшей кончине больше не посещали его голову. Брюс решил, что он не хочет больше оставаться в этом городе, в этой стране. Сделав глоток из бокала, мужчина закашлялся, содрогаясь всем телом, от чего руки свело тупой болью, а голова стала тяжёлой. Стакан выпал из рук, ударяясь о пол, но не разбиваясь, оставшееся содержимое вылилось на пол, расползаясь по нему коричневатым пятном. Когда кашель ушёл, а руки перестали судорожно сжиматься, ища избавления, Брюс поднялся из кресла и ушёл в спальню. Зайдя в комнату, мужчина мельком глянул на кровать, боясь снова попасть в плен к очередной иллюзии, торопливо оглядел беспорядок, царивший здесь. Такой же творился в его голове, сбивая с мысли, путая действия. Он ещё не решил, куда отправиться, но уже начал собирать вещи. В его плане был только один пункт: спрятаться от людей. Посчитав, что дерево легче всего спрятать в лесу, Брюс решил отправиться в один из самых многолюдных городов – Нью Йорк. Быстро собрав всё самое необходимое в какую-то дорожную сумку, найденную в потемках шкафа, он купил ближайший билет и просто сбежал из дома, города, прошлой жизни. После сборов, Брюс отправился в аэропорт, где почти сразу поспешил на рейс. Впереди был долгий перелёт, за который мужчина надеялся найти квартиру в аренду, благо не все деньги он успел спустить на дешёвое удовольствие, и договориться с агентством о продаже квартиры в Эдинбурге. Стараясь не смотреть в отражающие поверхности и не заглядывать в лица окружающих, он переступил порог зала ожидания, ища, где спрятаться до отправления самолёта. Время ещё оставалось, так что Брюс надеялся провести его с пользой. Он хотел обрубить все возможности возвращения, он не хотел оставлять себе отступных путей, потому что боялся, что не сможет идти вперёд, не оглядываясь назад. С такими мыслями он сел в самолёт. *** США, Нью Йорк. Один долгий перелёт спустя. Брюс не смог уснуть в самолёте, так что путь показался ему бесконечностью, за которую он всё же успел найти среднюю квартиру в неплохом районе Нью Йорка, а также написал нескольким агентствам недвижимости в Эдинбурге. Мужчина не волновался о том, что его буду искать в участке, потому что думал о том, что его уволили ещё тогда, когда нашли в том злополучном здании. Брюс не хотел больше иметь дел ни с копами, ни с Шотландией, поэтому решил избавиться от всего, что может связывать его с этими двумя вещами. В идеале, он хотел бы избавиться ещё и от Кэрол, но она явно никуда не торопилась, сладко улыбаясь и поправляя очередной слишком сексуальный наряд. Брюс с горечью осознавал, что начинает бояться этих ведений, каждый раз проверяя где он и как он выглядит, надеясь не осознать себя где-то на незнакомой улице в женском тряпье. Он уже сопоставил каждое своё видение Кэрол с тем временем, когда именно он пропадал из этой реальности. Это было не трудно понять, но очень тяжело принять. Приземлившись и дождавшись своего небольшого багажа, шотландец сразу поймал такси и, назвав необходимый адрес, отправился в то место, которое вскоре придётся называть «домом», если вообще получится. Полуденное солнце успело ослепить его своими лучами так, что слишком светлые глаза Брюса сразу стали влажными, он почти радовался, когда увидел тонированные стёкла у задних сидений. Сидя в машине, мужчина размышлял о своём будущем: Брюс не был оптимистом, он смотрел на вещи реально и понимал, что впереди его ждёт много проблем. Он уже чувствовал, как его начинала накрывать волной ломка - мужчина почти мечтал успокоить нервы бокалом скотча и накуриться чем-то по серьёзнее обычных сигарет, но стойко держался. Брюс не хотел снова уходить в запой, он боялся, что видение свиньи вернётся опять. Эта иллюзия преследовала его до сих пор, хотя без алкогольного опьянения она не решалась показаться на глаза. Мужчина мечтал, чтобы так и продолжалось. Водитель, смотря на тяжёлый, направленный внутрь себя, взгляд пассажира, не задавал вопросов, просто включил какую-то не напрягающую музыку, за что Брюс был ему безмерно благодарен. Его мозг сейчас не выдержал бы и пары минут обычного разговора, пытаясь продумать дальнейший план действий: мужчина понимал, что несколько дней уйдет на то, чтобы привыкнуть к новому месту и прийти в себя, если такое вообще было возможно, так же необходимо найти работу – но у него нет машины, и нет денег на неё, значит, она должна быть не далеко от дома. Брюс имел смутное представление о том, как вести себя в коллективе, где необходимо подчиняться - в участке у него была относительная свобода от начальства - он этого не хотел, это было не в его природе, но вместе с тем он понимал, что не хочет высовываться, как если бы он совершил побег и вынужден был скрываться. Кэрол в его голове вдруг преобразилась и теперь представляла собой образец полицейского из какого-нибудь дешевого порно, приговаривая: «Тебе не сбежать, сладкий! Если любишь меня – останешься со мной навсегда». Сказав это, она мягко рассмеялась, как самая счастливая девушка на свете, и защёлкнула один конец наручников на своей руке. - Приехали! – раздалось с переднего сидения в этот момент, и Брюс резко выскользнул из своего видения, отчаянно надеясь, что он ничего не говорил и не делал, погруженный в свои мысли. За размышлениями и бредом дорога проскользнула мимо сознания шотландца совсем незаметно, чему тот был очень рад. Быстро расплатившись с таксистом и забрав свой багаж, мужчина постарался, как можно скорее добраться до квартиры, где договорился встретиться с агентом, чтобы утрясти все вопросы сразу. Брюс понимал, что вид у него не самый презентабельный, но ничего не мог с этим поделать: он уже несколько суток держался без наркотиков и прочего, и столько же дней ничего не делал с собой. Его причёска, сделанная перед попыткой самоубийства, уже давно растрепалась, борода отросла, под глазами залегли тёмные мешки, да и сам он успел чуть осунуться и побледнеть ещё сильнее, а одежда, которая была надета по принципу «что первое выпало из шкафа» явно создавала впечатление раздолбая, который ничего не добился в жизни. Брюс хотел бы возразить на это замечание, но сам понимал, что совсем недавно своими руками угробил всё, что имел до этого. Сбежав, мужчина отчасти чувствовал себя более свободным, но отчасти он боялся того, что прошлая жизнь побежит за ним вдогонку, найдёт его, как охотничьи псы находят подстреленного зайца по кровавому следу, и убьёт, перекусив шею. Написав агенту о том, что он уже в здании, Брюс глубоко вдохнул и сделал шаг в лифт, чтобы добраться до квартиры. Агент уже был на месте, когда мужчина подошёл к двери. Осмотр занял полчаса, ещё полчаса мужчины разбирались с документами и обговаривали условия проживания. Расставшись с агентом, имя и внешность которого Брюс сразу забыл, он разложил свои небольшие пожитки по местам. Решив, что проголодался достаточно и что его уже трясёт от ломки, он отправился на поиски ближайшего магазина. Когда он вернулся, вечер вступил в свои права, стало прохладно. Разогрев готовой еды в микроволновке, Брюс сел на крохотной кухоньке и принялся есть. Он почти не помнил остаток вечера: мужчина чувствовал себя ужасно уставшим, его еле хватило на то, чтобы принять душ и дойти до кровати. Зато он почти не слышал нежный голос Кэрол, когда она, склонившись над ним, так что её светлые кудри касались его лица, шептала ему что-то о бесполезности его действий. В ту ночь он не видел снов. Проснувшись слишком рано, Брюс не смог нормально проанализировать своё состояние: он чувствовал себя лучше, но вместе с тем его жутко трясло, перед глазами всё расплывалось, голова была какая-то мягкая и ватная, но жутко тяжёлая, как если бы её залили бетоном. Желание выпить стало совсем невыносимым, так что мужчина решил как-то освежиться. Он кое-как встал поднялся на локтях, попеременно хватаясь то за голову, то за изголовье кровати, чтобы не свалиться. Дойдя до душа, он понял, что его тошнит. Проведя несколько минут в обнимку с туалетом, мужчина всё-таки добрался до ванны. Почти четверть часа Брюс провёл под горячими струями воды, наслаждаясь тем, как его бледная кожа, слишком чувствительная, почти сразу стала красной. Он ощущал, как дрожь отступает, а разум становится более собранным. Из душа он вышел уже прежним Брюсом, ещё тем, который был копом, настоящим копом, а не продажной тварью. Мужчина с опаской прошёл мимо зеркала, стараясь не смотреть в него, ища в сумке хоть какое-нибудь полотенце и нижнее бельё. Воздух неприятно холодил кожу, но приводил в сознание ещё лучше, чем время, проведённое под водным потоком. Брюс, найдя всё необходимое, быстро вытерся и оделся. Только после этого, он осознал, что встал слишком рано, глянув на часы, которые висели в небольшой спальне над выходом, он увидел, как маленькая стрелка часов начал приближаться к цифре «5», а большая указывала на «47». Сев на кровать, Брюс пригладил растрепавшиеся после душа волосы и снова погрузился в раздумья. Он понимал, что необходимо найти работу, как можно скорее, потому что его сбережений, чудом не пропитых, не так уж и много, и большую часть он потратил на аренду квартиры за 3 месяца. Оставалась надежда на то, что недвижимость в Шотландии продастся быстро и желательно дорого, хотя он был готов к любому исходу. Также ему необходимо было привести себя в порядок и раздобыть всё необходимое для квартиры. Чтобы решить, чего именно ему не хватает, шотландец решил ещё раз осмотреть жилище – вчера не было ни сил, ни желания. Это была маленькая, но достаточно удобно сконструированная квартирка. Небольшая кухня, совмещенный санузел и скромная прихожая, почти сразу переходящая в комфортную спальню, которую при желании можно было разделить на кабинет и спальную зону. Всё было сделано скромно, но со вкусом, ничего лишнего - видно практичность бывших хозяев, желающих сохранить, как можно больше пространства. Кухня, сделанная в голубых тонах, имела почти всё необходимое для жизни, санузел не имел изысков, но и не вызывал отвращения ржавчиной на кранах или плесенью по углам. Спальня чувствовалась неуютной, потому что всё было стерильно белым, кроме мебели, выполненной из темного дерева, даже удивительно, что хозяева оставили её здесь, и тех мест, где валялись вещи Брюса. Если присмотреться на стенах были видны маленькие серебристые гвоздики, видимо для картин. Большие окна давали много света, что делало кухню и спальню более приятными для глаз. Брюс не разочаровался в своём выборе, хотя и делал его в не совсем адекватном состоянии. В планах было посетить ближайший гипермаркет, закупиться всякой мелочью и необходимыми в хозяйстве вещами. Нужно было приобрести местную сим-карту и получить доступ в интернет, чтобы работать с шотландскими агентствами, да и найти работу так будет гораздо легче. Но сегодня ему бы хватило и простого похода по магазинам – чуть успокоившийся отходняк выматывал сильнее, чем физические нагрузки на учениях в академии. До тошноты хотелось есть и не хотелось ничего делать. После горячего душа голова пришла в норму, но руки всё ещё не хотели слушаться. Брюс, понимая, что можно никуда не торопиться, разогрел остатки вчерашнего ужина и всё утро провел в тишине, приводя мысли в относительный порядок. Мужчина, после случая с доктором Росси, не доверял мозгоправам, какими бы хорошими рекомендациями и отзывами они не обладали – ему хватало того, что вышеназванный доктор теперь тоже был частью галлюцинаций Брюса. Он радовался, что Кэрол и Росси каким-то чудом ещё не пересеклись в его разуме. Тогда он в шутку даже подумал: «Насколько же там пусто?!». Потом он пришёл к выводу, что каждый из них отвечает за определённые части его личности, но пока он не мог понять за какие. Что-то провоцировало появление то Кэрол, то Росси, то Свина в его мозгу, но что? Пожалуй, это был один из главнейших вопросов, причина, вирус, зная который можно было придумать вакцину, осталось разгадать штамп болезни. Кэрол была похожа на призрак прошлого, на то, что утратил Брюс: семью, любовь, чувства вообще. Кэрол вывернула всё это наизнанку, всё его нутро, всё кем он был: их любовь, смерть дочери, его работу и даже его самого, сделав женщиной. Брюс представлял, чем провоцировались эти срывы. Любой разговор о семье становился настоящей пыткой, потому что мужчина врал всем и врал настолько хорошо, что сам верил, а потом, возвращаясь в реальность, не мог с ней смириться. В какой-то момент чувство одиночества становилось слишком невыносим, и он делал то, что делал, не отдавая себе отчета в этом, блуждая в своём мире, где прекрасная Кэрол была с ним милой, а смерть дочери не весела над ними обоими грозовой тучей, снежной лавиной, убивая их обоих. Сейчас, в новом месте, Брюсу было легче смириться с реальностью, с тем, что он остался один. Он понимал это, надеялся, что когда-нибудь сможет принять всё как есть. Воспоминания о прошлой жизни всплыли в сознании мужчины теплыми волнами накрывая его, так что глаза увлажнились, а в носу защипало, но он справился с этим так же, как и всегда справлялся и не важно, что это чертовски тяжело давило на него. Доктор Росси – порождение паранойи, натравляющий Брюса на всех окружающих, как голодного волка на дичь. Мужчина не знал, что именно заставляло его появляться, но он точно чувствовал, что тоже стал жертвой собственного голода. Психиатр был отражением недоверия, злости и страха, определенно, потому что именно эти чувства шотландец испытал на приёме у Росси. И продолжал их испытывать в участке, с любовницей, со шлюхами, в шумной компании или в тишине своей квартиры. Он просто не чувствовал себя в безопасности, когда был рядом с кем-то, даже рядом с самим собой. Брюс уже чувствовал, как начинает гнаться за собственным хвостом, когда говорил, что никому нельзя доверять, даже себе. Особенно себе. Не после того, как он начал ловить галлюцинации и теряться в пространстве и времени. Брюс не знал, как бороться с этим, доверие очень хрупкая штука – однажды потеряв, очень сложно вернуть, но это необходимо сделать. Хотя бы ради того, чтобы не оглядываться каждый раз, проходя мимо кого-нибудь, и не искать подвох в каждом слове, случайно обронённом в разговоре с малознакомым человеком. Брюс всё ещё боялся смотреть в зеркала, потому что именно там его встречал Свин. У мужчины было подозрение, что это его «тотемное» животное, которое вылазило наружу, чтобы побарахтаться в грязи, которую создавал сам Брюс вокруг себя. Ему казалось, что с ним придётся бороться дольше всего, потому что хряк явно сидел глубже всех, как будто Брюс был лужей, в которой Свин уже почти тонул. Он противно визжал каждый раз, когда шотландец, пытаясь заглушить свои чувства и разум, тянулся к выпивке или наркотикам, погружая в забытье. Каждый раз, когда гордость Брюса задевали, когда он подставлял кого-то, когда вся его чернота вылазила наружу вместе с оскорблениями, рвотой от выпитого или приходами от препаратов. Свинья, как показатель захламлённости его сознания, становилась его лицом и показывалась в любой отражающей поверхности, как будто они могли видеть его насквозь. Брюс боялся того, что кто-то заметит это в нём, его животное, перестанет относиться к нему как к копу, как к человеку, хотя иногда он сам не хотел больше оставаться ни тем, ни другим. Стоило сознанию чуть-чуть погрузиться в лёгкий туман опьянения, забытья, как через молочную дымку начинала проступать черная, вязкая жижа – душа Брюса, отравляя и медленно убивая всех и всё, что было возможно. Именно так он себя и чувствовал: комком грязи, без хребта, чёрный и противный, ни на что не способный. Он надевал форму только, чтобы эта субстанция не растекалась по всей округе, оставаясь внутри, прячась за аккуратной формой блюстителя закона. А ведь раньше всё было по-другому: мир был полон красок, у Брюса было всё, чего можно пожелать, он не гнался за повышением, просто делал свою работу и чувствовал себя от этого прекрасно. Любящая и ждущая его Кэрол, добрая и мягкая, но страстная и активная, дочь – наивная и до безрассудства честная, мечтающая завести большую собаку и научиться играть на гитаре, что радовать маму исполнением её любимых песен. Работа, которая заставляет гордиться, в меру опасная, иногда нудная, но весёлая. Не жизнь, а мечта. В какой момент всё пошло не так? Брюс не знал, потому что, когда это произошло, и всё стало плохо, он уже потерялся в своих иллюзиях и больше не принадлежал миру, гоняясь за призраками. На глазах мужчины проступили слёзы, но он в очередной раз сдержался, откинувшись на кровать, смотря в белый потолок, в котором сейчас отражалась синим и фиолетовым вся холодность и болезненность этого мира. Слёзы так и застыли в его глазах, от чего стало сложно различать окружение, но этого и не требовалось. Ещё некоторое время он просто лежал, пытаясь не думать, отдаваясь ощущению пустоты, которое стало привычным за всё это время, но после этого разбора наполнилось скорее лёгкостью и пониманием чего-то нового. Брюс пытался отсечь всё то, что было с ним последние месяцы, как отсекают лишние куски мрамора от будущей скульптуры. Только вот мужчина сомневался, что у него выйдет шедевр и скорее чувствовал, что ампутирует конечность, заражённую и обречённую на отмирание. Он понимал, что в будущем его ещё долго будут мучать призраки всех троих его гостей-иллюзий, но уже был готов бороться с ними – всё же он был силён духом, хоть и почти потерял себя в этом личном кошмаре, его собственной трагедии. Пока Брюс наслаждался своим часом Волка, солнце уже встало из-за горизонта, окрашивая небо в кроваво-красный пугающий оттенок. Оно ещё не светило в окна, но уже заявляло свои права, намекая на то, что день уже начался - удивительно рано, пугающе быстро. Брюс глянул на часы: 6:22. Было всё ещё слишком рано, но уже за окном слышалась первая утренняя возня, ещё неторопливая, но шумная. Брюс лишь усмехнулся, ему некуда было спешить. Его прошлая жизнь только что дала ему сильнейший пендаль и вышвырнула за порог, так что идти ему было попросту некуда. У него не было особой цели, он просто хотел больше не возвращаться. Только понимание того, что ему ещё надо где-то жить и что-то есть, заставили его встать с кровати и начать медленные сборы в магазин. Брюс не делал никаких списков и уже успел пожалеть об этом, подходя к магазину за пять минут до его открытия. Ужасно хотелось курить, и мужчина тут же затянулся, радуясь, что не оставил пачку в квартире, отойдя от входа в здание. Дым жёг легкие, наполняя их горьким теплом, расслабляя. Руки почти перестали трястись после одной, быстро скуренной, сигареты. Мужчина облокотился на стену и делал последнюю затяжку, чуть задерживая дым внутри, давая ему пропитать внутренности. Брюс провёл рукой по волосам, приглаживая их, и огляделся вокруг. Огромное здание за его спиной было испещрено хвалебными надписями в духе: «У нас всё самое лучшее». Перед ним была такая же большая парковка, где уже стояли несколько автомобилей, скорее всего служебных, и, судя по ним, это была администрация, которая явно уже ждала начала рабочего дня – коп включался в Брюсе в неожиданные моменты. В остальном, всё было, как обычно, только суета спешащего города уже начинала давить на уши и мозг. Брюс надеялся найти работу в более тихом месте, чтобы не глотать обезболивающее каждый чёртов день. К такому он уже мысленно был готов, но это совсем не значило, что мужчина этого хотел. Его размышления прервал звук открывающейся двери гипермаркета. Снова жалея, что не сделал список, Брюс выбросил окурок в мусорку, зашёл в зал, где его встретила молодая девушка с темными кругами под глазами и натянутой улыбкой, принялся бродить по ещё пустым залам магазина, надеясь не забыть какой-нибудь пустяковый, но важный элемент. Взгляд его неторопливо бродил от одной полки к другой, цепляясь за вещи из прошлого. Через час блужданий он купил всё, что смог вспомнить, надеясь, что ему не придётся вскоре бежать сюда снова. Он уже ненавидел это место, несколько раз пройдя рядом с отделом спиртного, Брюс почти купил какое-то пойло, но каждый раз останавливался, вспоминая Свина и его режущий крик. Мужчина не хотел слышать это ещё хоть раз. На кассу он почти бежал, надеясь, что на его лице не отражалась вся та паника, которой он был переполнен внутри. Люди уже сновали внутри магазина с утра пораньше, прибавляя шумихи в магазине. На кассе Брюса обслужила милая девушка лет 25 с каштановыми кудрями до лопаток, темными глазами и белой, мягкой даже на глаз кожей. В любое другое время Брюс обязательно бы пофлиртовал с ней, а пользуясь своей властью копа, возможно, даже договорился бы о встрече, но сейчас всё его сознание было заполнено желанием вернуться в квартиру и успокоиться, желательно не принимая веществ. Хотя мысль о том, чтобы нажраться начинала колотиться в его сознании всё сильнее. Быстро расплатившись по карточке, он пошёл к себе, уговаривая тело не бежать. Подходя к дому, Брюс всё же сорвался на бег, последние сто метров до подъезда казались ему горящей лавой, опаляющей ноги до костей. Мужчина почти летел по лестнице, несмотря на то, что в его руках было по несколько нелёгких пакетов. Как только дверь за его спиной закрылась, даря спасительную защиту от внешнего мира, шотландец почувствовал тяжесть своей ноши, усталость в ногах и просто сполз по двери, садясь на пол. Потребовалось несколько минут, чтобы взять себя в руки, подняться самому и отправиться в комнату с пакетами. Брюс не мог позволить себе много, поэтому старался обходиться минимальным набором самого необходимого без роскоши и изысков. Разбор пакетов и расположение всего в квартире заняло ещё час, но после этого стало гораздо уютнее, хотя всё равно чувствовалось то, что сюда только заехали. Сам же мужчина всё больше ощущал, что начинает что-то новое, возможно даже ему становилось легче от того, что теперь на кухне имелось красивое белое в синюю крупную полоску полотенце, а на подоконнике в комнате стоял кактус. Брюс не представлял, зачем приобрёл растение. В магазине он вспомнил, что кактусы отгоняют плохую энергию и ему показалось это достаточным поводом для покупки. Когда последние вещи были разложены по своим местам, шотландец, наконец, смог расслабиться. Вспомнив, что ещё необходимо что-то сделать со связью, Брюс достал сим-карту и начал разбираться с подключением и прочим. Через десять минут, он уже получил доступ в Интернет и проверил почту, на которую пришло несколько сообщений от агентств и одно с работы. Последнее сообщение Брюс не хотел открывать. В остальных, мужчине обозначили условия продажи его бывшей квартиры, на которые тот не мог согласиться, осталось лишь одно, которое готово было сделать всё для того, чтобы помочь своим клиентам. Связавшись с ними, Брюс обговорил условия и, попросив оценить квартиру самим, поблагодарил за помощь. Он не хотел больше возвращаться назад и хранить вещи, которые могли связывать его с прошлым. Мужчина нуждался в небольшом начальном капитале, который он мог получить, продав квартиру. Он не считал нужным цепляться за то, что у него было, если вреда это приносило больше, чем пользы. С такими мыслями, Брюс закончил разговор с агентом, ожидая, когда придут бумаги на почту. Он даже нашёл, где можно распечатать бумаги и отсканировать их, после подписи. Так что целый день он провёл в местном копировальном центре, где несколько раз сначала неправильно сканировал документы, а потом просто сидел, ожидая ответа, так как не хотел идти обратно. Ему казалось, что эта та часть его прошлого, которую лучше не тащить к себе. Молодой парень работающий там странно косился на него всё то время, пока Брюс тупо смотрел в экран, почти не моргая. Сначала шотландец не мог понять причину такого опасения, а потом он вспомнил как он выглядит: не выспавшийся, взъерошенный, в странной одежде, которая явно видала много дерьма в своей жизни, и ноут, который на фоне всего этого хаоса выглядел слишком дорогим. Наверно, последнее выглядело в его руках, как сверхмощное оружие. Брюс лишь хмыкнул на это. Вместо того, чтобы вернуться к себе, мужчина отправился куда-то вперёд в поисках какого-нибудь парка или зелёного сквера, брёл, не разбирая дороги. Когда что-то похожее на парковую зону показалось в радиусе взора мужчины, Брюс вдруг осознал, что всё это время он почти не различал цвета, не запоминал их. Если бы его спросили, какого цвета его обувь он бы ответил, но он не был бы полностью уверен, что это тот цвет, он бы не понимал, что это за цвет, хотя был бы уверен в точности ответа. Оглядев парк, Брюс не мог найти хоть один предмет, который бы выделялся на фоне этой серости. С сожалением, он признал, что сам идеально сюда вписывался с его серыми спортивными штанами, черной курткой и такой же шапкой. И, как на зло, люди, сидевшие на лавочках, тоже сильно не отличались от него, только дети носились в ярких кричащих вещах, наверно, потому что они сами были такими, взрослые же уже не могли позволить себе быть такими искренними и открытыми. Беззащитными. Брюс снова хмыкнул, кажется, Кэрол в его голове тоже. Он поспешил в квартиру, мужчина больше не мог смотреть на это, ему нужно было остаться одному и, наконец, хотелось есть. Брюс обрадовался этому чувству, как дети в парке радовались тому, что догоняли друг друга, словно это придавало его жизни смысл, как будто он ещё был жив. Так же он радовался, когда, задумавшись, споткнулся на лестнице и, проехав несколько лестниц вниз на всех конечностях, почувствовал боль в коленях и ладонях. Поднеся руку к лицу, он увидел, как проступает красная яркая кровь в том месте, где белая кожа стёрлась от падения. Он лизнул её, почувствовал резкий, как контраст цветов, вкус металла и поднялся, продолжая свой путь, легко улыбаясь, как будто узнал тайну вселенной. Зайдя в квартиру, Брюс быстро избавился от одежды и отправился в ванну. Он хотел обработать рану и смыть с себя пыль, как если бы он был в долгом путешествии. Хотя ему казалось, что так и было: новые места выматывали его почти разрушенную личность со скоростью света. Брюс не представлял, что будет, когда придётся общаться с людьми напрямую, а не по телефону или в переписке. Он был уверен, что жить в городе, кишащем людьми, и не разговаривать с ними, у него не получится. Переезд уже не казался ему такой гениальной идеей. Брюс надеялся, что вскоре у него появится желание поговорить и тогда всё произойдет само собой, без насилия, но этот шанс таял у него на глазах, когда он вспоминал поход в гипермаркет. Помывшись и промыв рану, мужчина решил, что нужно что-то изменить в себе, начать можно с внешнего. Борода уже сильно отросла и начинала выглядеть скорее отталкивающе, чем солидно, так что Брюс не ощущал никакого дискомфорта, сначала отстригая лишнее, а затем сбривая остатки, единственной проблемой стало то, что снова пришлось смотреть в зеркало. Руки от волнения начали нервно подрагивать, а кончики пальцев покалывало. Когда с растительностью на лице было покончено, Брюс резко выдохнул и перевёл взгляд со своего подбородка на глаза, боясь увидеть в них отблеск безумья. Напряжение отпустило его в тот момент, когда он понял, что не увидит ничего кроме самого себя пусть и уставшего морально так сильно, что даже после всех манипуляций с бородой, которая добавляла ему пару лет, он всё ещё выглядел слишком измученным и старым, только теперь это было странно видеть. Дикое сочетание моложавого бледного, сейчас даже слишком, лица с яркими губами, большими глазами, заглянув в которые можно было увидеть только ничего, потому что это то, что в нём осталось. Эта пустота прослеживалась в напряжённой складке между бровей, тяжёлых морщинках вокруг глаз, поджатых губах. Брюс был опустошён, но всё ещё был полон черноты. Возможно, его иллюзии были той самой грязью, от которой он пытался избавиться, но если думать, что они часть него, то он пытался избавиться сам от себя. Ментальный суицид. Выбравшись из ванной, Брюс заварил себе лапши, купленной сегодня, и весь вечер потратил на то, чтобы найти хоть какие-то предложения по работе, которые могли соответствовать его запросам. Сидя в кресле с ноутбуком на коленях, мужчина медленно просматривал каждое объявление, мысленно отправляя в закладки хоть сколько-нибудь подходящие из них. Он не заметил, как остыла, так и нетронутая, лапша, как квартира погрузилась в синий, а затем в чёрный вперемешку с желтым - цветом от уличных ламп. Он не включил свет, не задёрнул шторы, сконцентрировавшись на поисках, стараясь не думать. Кажется, заснул он прямо за ноутом, потому что проснулся он с затёкшей шее от неудобной позы. Слишком рано. Снова. «5:41» - сообщили ему часы. Есть не хотелось, ничего не хотелось. Брюсу казалось, что он затухает в одиночестве своей квартиры, что она слишком чужая ему, что он не должен быть здесь. «А где же тогда ты должен быть, Брюс?», - голос доктора резко врывается в его сознание, как порыв холодного ветра в открытое окно, так же вымораживая всё, что есть внутри. У Брюса не было ответа. В его голове всё смешалось, сделалось каким-то туманным и неясным, как запотевшее окно, через которое ничего нельзя увидеть. Сейчас Брюс смотрел на своё будущее через него. Он знал, что можно попробовать протереть его, но не был уверен, что у него хватил сил и смелости для этого. Подобрав ноутбук, он пошёл к кровати, улёгся, устраиваясь в ней, и стал снова просматривать варианты. Выходить на улицу не хотелось совсем, хотя пара вариантов находилась всего в десяти минутах ходьбы и на первое время могла быть идеальной. Но было слишком рано и туда необходимо было идти, разговаривать, а ещё придумывать, что говорить, потому что сейчас даже Брюсу показался бы странным человек за тридцать без всего, как подросток после школы. Мужчина даже не мог сказать был ли у него опыт работы, потому что тогда последовали бы другие вопросы, отвечая на которые можно было лишиться не только вакансии, но и свободы. Что не входило в смутные планы Брюса. Пожалуй, вариант с кофейней, о которой мужчина не имел никакого понятия, был самым приемлемым: ни особых знаний, ни опыта работы, просто желание стать независимым. По крайней мере, так говорило объявление, и Брюс просто надеялся, что оно не врало. Узнав расписание кофейни и сверившись с картами, Брюс начал собираться. Умывшись, он подошёл к окну и закурил, рассматривая город, который уже просыпался. Люди ещё не сильно торопились, машин на дорогах было уже много, видимо, сейчас уезжали те, кто не хотел опоздать, потому что через пол часа будет не протолкнуться. Пара девушек, одетых в спортивную одежду, пробегала по тротуару напротив дома Брюса и что-то весело обсуждала. На улицу выбегали клерки и бизнес леди, торопясь отправиться на работу, родители и дети заскакивали в машины и уезжали в даль. Все куда-то шли, бежали, ехали. У них была цель, ежедневная задача. Ничего не было у Брюса. Дым обжёг изнутри его в этот момент, и мужчина закашлялся, как подросток, впервые дорвавшийся до сигарет. Чуть отдышавшись, он ещё раз затянулся и понял, что успел замёрзнуть, стоя у приоткрытого окна. Затушив остаток сигареты, он закрыл окно и подошёл к шкафу. Брюс решил, что нет нужды надевать что-то официальное, хватит просто опрятного, хотя Кэрол хотела возразить, желая втиснуться в какое-нибудь прелестное платьице. Мужчина успел поверить в Бога, сказать ему спасибо и снова перестать верить, когда Кэрол поняла, что у него нет ни одной женской вещи. Брюс надеялся, что его не накроет где-нибудь в магазине, что он сможет не смотреть на женскую одежду, прикидывая, как она будет смотреться на нём, что он не притащит это всё в квартиру. Остановившись на простых синих джинсах, белой футболке и каком-то старом темно-сером кардигане, шотландец пригладил волосы, собрал документы в сумку и постарался впихнуть в себя кофе, потому что на большее его бы не хватило. Напиток не столько бодрил, сколько грел и наполнял желудок хоть чем-то, потому что есть всё ещё не хотелось. Так и не придумав что и как отвечать, Брюс покинул квартиру, надеясь сообразить что-то по ходу дела. Дойдя до кофейни, шотландец почувствовал приступ паники и нервозности, туго скрутившейся где-то в желудке, заставляя руки подрагивать, хорошо хоть кофе не попросился наружу. Брюс снова почувствовал себя подростком, идущим на свою первую работу, кажется, так же он нервничал, впервые зайдя в полицейскую академию. Это жутко раздражало его, потому что он не был подростком, не был сопливым юнцом, он знал себе цену, хотя сейчас с трудом тянул на неё. Когда Брюс зашёл внутрь, он уже кипел от злости, которая заглушала приступ паники своим огнём. В нос резко ударил приятный кофейный запах вперемешку с какими-то пряностями, отчего в районе живота стало тепло. Бариста дружелюбно улыбалась, протирая кофе-машину. Она была не высокая, фигуристая и темнокожая. Её кудри даже собранные в высокий хвост вились совсем беспорядочно, делая её хоть немного выше. Когда Брюс глянул ей в глаза, он сразу понял, что она легко разглядела его за это мгновение, он поспешил отвести взгляд, но она уже шла к нему. - Здраствуйте! Вы впервые у нас? – сразу начала она, - Не видела вас здесь до этого. - Я по объявлению, - как показалось Брюсу, прозвучало жалко, и он надеялся, что она не станет расспрашивать его. Он попытался собраться, радуясь тому, что давно разучился показывать эмоции на лице, но всё же этот раздрай внутри выматывал. Брюс не был высоким, но даже так возвышался над девушкой на голову. Это давало ему хоть какое-то психологическое преимущество. - О! Здорово! Я Марта, скоро ещё подойдет Эд. Нам нужен был ещё один человек в зале. Если ты понравишься Эду, то мы возьмём тебя, - радостно сообщила девушка, потягивая руку для знакомства. - Брюс Робертсон, - мужчина ответил на рукопожатие и попытался улыбнуться, надеясь, что вышло не слишком угрожающе. Осмотревшись, Брюс отметил, что зал не такой уж и маленький, каким показался ему вначале, но очень уютный, гораздо приятней квартиры шотландца. Лёгкая, ненавязчивая музыка, аромат свежей выпечки. Деревянные столешницы, приятного тепло-коричневого цвета, барные стулья с яркими сидушками, пластмассовые раскладные стулья различных расцветок и кресла-мешки рядом со столиками у окон, ковёр посреди зала, много разных мелочей, которые мужчина назвал бы милыми, если бы не чувствовал себя таким чужим в этих стена. Он снова вспомнил прошлое: походы всей семьёй по магазинам - почти праздник для дочери, который так легко устроить. Они обязательно заходили в какую-нибудь пекарню, где Кэрол выбирала им всем вкусности. Нет, в тех воспоминаниях не было кофе - они предпочитали чай. Там не было всего этого, там он не был один. Брюс понял, что отвлёкся, когда услышал мелодию колокольчика, оповещавшую, что кто-то зашёл. Судя по всему, это был тот самый Эд. Марта сразу кинулась к нему, обнимая и помогая раздеться. С виду Эд ничем особым не отличался: средний рост, обычное телосложение. Вот только нос с горбинкой и зелёные глаза были тем, что делало его узнаваемым. Он сразу заулыбался, увидев Брюса, а когда подошёл к нему, протянул руку, так же, как и Марта ранее: - Я Эд, Эдманд, надеюсь ты любишь кофе! – мужчина крепко сжал ладонь шотландца, - пошли присядем, - добавил он, направляясь к столикам у окна, - Марта, сделай нам напиток дня. - Но мы его ещё не выбрали. - Тогда я полагаюсь на тебя! Эд, улыбаясь, плюхнулся в кресло-мешок, жестом предлагая сделать Брюсу тоже самое. Ему было не куда деваться. Мешок под ним расправился, принимая форму его тела. Брюс вдруг почувствовал, что тонет, его руки задрожали, а в глазах отразилась паника. Он хотел было попытаться подняться на ноги, но резко осадил себя, вспомнив зачем он здесь, хотя приятного от этого не прибавилось. На мгновение Брюс снова погрузился в себя, услышав голос психиатра, который что-то быстро тараторил о том, что для сбора некоторых ягод нужно рискнуть и отправиться к болотам. О! Именно так себя ощущал Брюс – ягоды были его средством к существованию, но место, эта кофейня, было опасным, как болото или торфяник. Дальше всё было, как в тумане: Эдманд задавал вопросы, Брюс отвечал по мере возможности. Марта, подсевшая к ним после того, как сделала всем по кофе, иногда задавала уточняющие вопросы, но чаще просто кивала и мягко улыбалась, соглашаясь со словами партнёра. Кажется, Брюс даже смог выпить эту злосчастную чашку кофе, потому что желудок сводило от нервов настолько сильно, что, придя домой, он был вынужден снова сидеть у туалета. Марта и Эд оказались очень хорошими друзьями, буквально с пелёнок. Их матери были подругами, так что дети тоже всегда были вместе и росли почти, как брат с сестрой, а после школы решили создать собственное место, которым управляли самостоятельно уже несколько лет, но сейчас решили, что им необходима помощь. Брюс был благодарен им за то, что они не расспрашивали его о прошлом, просто поверили в его слова о новой жизни и прочей чепухе, которую тот быстро придумал. Он понял, что его приняли, только когда пришёл домой и вывернул желудок. Это казалось сумасшествием, хотя последние несколько месяцев сплошь состояли из таких безумных припадков, когда всё происходящее казалось дикой фантазией больного человека, лихорадочным видением, от которого не спасают лекарства. И огромным чудом, за которым обязано наступить что-то очень плохое, потому что не может ему так свезти. Это предчувствие ослабляло его небольшое счастье, ему казалось, что это затишье перед бурей, которая может убить его, если он не соберётся сейчас. Кажется, в тот день Брюс так и не смог поесть, уснув на закате, когда солнце, отразившись от соседнего здания, окрасило белые стены его квартиры золотистым цветом. Следующие несколько дней всё больше походили на сон. Мужчина не мог даже понять, чего было больше приятного или кошмарного в этих днях. Брюс меньше времени проводил в квартире, где чувствовал себя застоявшейся, заилившейся водой, но, приходя на работу, он ощущал себя, как во сне, в котором его бы пытались догнать: ты торопишься, но ноги не двигаются, они ватные, и всё доходит до сознания, как через слой воды. Марта обучала его работе с кофемашиной и маленьким хитростям подачи, Эд рассказывал о том, что и как делается на кухне, потому что выпечкой они занимались сами. Брюс слушал, вникал, пытался вжиться в это место. Первые дни он почти не мог есть, вливая в себя литрами чай и кофе, каждый вечер мужчина чувствовал себя раздавленным эмоционально, он отвык доверять людям, а здесь их было слишком много. И всем нужно было улыбнуться, сказать что-то, чему сам Брюс с трудом верил, а вынужденная банальная вежливость уже начинала раздражать. Видимо, Марта разглядела это в нём и стала чаще давать ему работать с кофе-машиной, выходя в зал сама. Эд не возражал, но порой неодобрительно косился на шотландца, когда тот менялся с Мартой в разгар рабочего дня, оставляя тяжёлую работу на хрупкие плечи девушку. Не важно, что таковой она не являлась. Так прошло несколько недель, Брюс почти втянулся, хотя всё ещё старался меняться сменами с девушкой, как только становилось совсем невыносимо. Мужчина уже всё подсчитал: его нынешнего оклада едва хватит, чтобы откладывать деньги на жизнь, потому что почти всё будет уходить на оплату квартиры. Радовало, что недвижимостью в Шотландии заинтересовались люди, и, возможно, вскоре получится её продать, тогда вопрос денег на некоторое время снова уйдет на второй план. Но это совсем не отменяло того, что помимо жилья необходимо ещё многое, как минимум еда, которая всё же вернулась в жизнь Брюса. Так прошёл месяц и неделя с того дня, когда старый Брюс почти умер, а новый решил уехать в другую страну. *** США, Нью Йорк. Середина февраля. Прошло несколько дней после того, как Сиси попыталась покончить с собой. Она уже очнулась и была в более -менее нормальном состоянии, даже пыталась шутить, как будто забыла о том, что ещё недавно была полностью разбита и подавлена настолько, что решилась сделать это снова. Девушка явно была слабее Брендона психологически, он понял это ещё в детстве, когда они оба были нелепыми подростками со своим букетом комплексов и страхов. Тогда Сиси первый раз поднесла лезвие к своим запястьям, точнее это даже не было лезвием - ножницы. В тот раз она сделала это импульсивно, поссорившись с братом из-за какой-то глупости, которую Брендон сейчас даже не мог вспомнить. Хотя тогда ему казалось, что этот случай навсегда останется в его памяти, как напоминание о том, где лежат мины, на которые не стоит наступать. Но причины стёрлись из сознания, возможно, Брендон забыл их ещё там, в маленькой серой ванне, окрашенной в дикий красный, ещё тогда, когда он, зажимая окровавленные запястья сестры в своих ладонях, благодарил Бога, что не ушёл из дома в тот день сразу после ссоры. Зато он отлично помнил чувства, которые испытал в этих красно-серых кафельных стенах: страх, от которого тупеешь почти сразу, шум в ушах, как от резкого изменения давления или погружения в воду. Он почти не мог дышать, его грудную клетку сдавило так, что первые несколько секунд он тупо открывал рот, пытаясь втянуть воздух. Он чувствовал, как горячая кровь искала выход из тела Сиси, как вместе с ней вытекала жизнь из её тела, как сестра начинала расслабляться в его руках, видимо, теряя сознание. Он кричал, пытаясь позвать хоть кого-нибудь, зная, что никого нет. Тогда он кое-как переборол подступающий приступ паники, чтобы помочь сестре, которая уже становилась бледной от потери крови. Он не помнил, как пытался перевязать запястья, как набирал дрожащими руками номер скорой. Сиси в его руках уже не сопротивлялась, обмякнув, и всё, о чем Брендон просил её в тот момент – не закрывать глаза. Он не был уверен, что она слышала его, но продолжал держать её руки в надежде, что медики успеют. Звук сирены, врачебные халаты и запах лекарств – всё это смешалось в его сознании в поток расплывчатых образов, вызывающих лишь панику и тошноту. Брендон не помнил, что говорил родителям, когда они узнали о произошедшем. В тот день он долго сидел у кровати Сиси, ожидая, когда она проснётся, надеясь, что она проснётся. Он старался не смотреть на её бледное лицо, родинки на котором теперь контрастировали слишком жутко, на её руки, перевязанные от ладоней до локтей. Врачи тогда сказали, что ей очень повезло: она не повредила сухожилия, резала не в том направлении, так что с его помощью у них было достаточно времени, что помочь глупышке. В тот день Брендон впервые понял реальную ценность жизни. И то как легко её можно лишиться – одним неосторожным движением вдоль вен на руках. Наверное, именно из-за этого, когда жизнь мужчины превращалась в существование, он не спешил сводить с ней счёты. Он был напуган этим открытием, как будто это было его слабостью. Теперь у него перед глазами всегда был пример того, как жизнь легко и часто менялась. Так было и в этот раз. Сиси быстро шла на поправку, а о случившемся ей напоминали лишь белые полосы на запястьях. Она больше не возвращалась к этому, как будто начала новую жизнь и явно ею наслаждалась, пока всё снова не становилось настолько плохо, что Сиси не могла придумать другого выхода. Вся её жизнь была похожа на лабиринт, в котором она блуждала, радуясь, когда при очередном повороте могла продолжить путь, и поднося нож к запястьям, когда заходила в тупик. Сиси точно знала, а может ей просто везло, как порезать себя, но не умереть при этом. Она всё ещё делала надрезы не в том направлении, и Брендон каждый раз радовался этому, как безумный, боясь, что когда-нибудь её запас удачи иссякнет, и он найдет лишь труп. Для Сиси же это было как нажать кнопку «рестарт», а точнее «сдаться и попытаться снова», только её ресурсов с каждым разом становилось всё меньше, а цена за проигрыш всё больше. Брендон, наблюдая за этим не в первый раз, всё равно чувствовал панику и страх, а затем огромное облегчение, когда сестра, лёжа на больничной койке, открывала глаза и почти сразу начинала радостно улыбаться, словно, не чувствуя боли и горечи, которые толкали её на это. Так произошло и теперь. Врачи заверили его, что девушка в полном порядке, а лёгкая анемия пройдёт через пару дней, если она будет соблюдать режим. Сиси снова перебралась к нему. За те дни, которые она была в больнице, ничего особо не поменялось, всё такой же беспорядок, всё такая же грязь. Кажется, девушка нисколько не расстроилась, что ничего не поменялось, беззаботно располагаясь на оккупированном ранее диване. Зато Брендон эти несколько дней ходил, как в тумане. Работа, не приносившая никакого удовольствия, превратилась в пытку длиною в день. Привычные развлечения, вроде просмотра порно или секса с проститутками, стали напоминать о том вечере, когда Брендон чуть не потерял сестру. В какой-то мере это нежелание даже радовало его, как будто он смог слезть с иглы, где главным наркотиком была эйфория от очередного оргазма. Ему бы следовало сходить к врачу, правда он не знал к какому идти сначала: психиатр или венеролог? Удивительно, что он ничем не заразился до этого. Удивительно, что его сестра до сих пор жива. Просто невероятно, что в тот вечер, интуиция Брендона будто проснулась от долгого сна и сразу включилась на полную, буквально крича об опасности. Тогда он бежал, как безумный, а когда добрался до дома, не мог дождаться лифта, понимая, что бежать по лестнице нисколько не выигрышно, нервно оглядываясь в ожидании. Это было сказочным везением – успеть. Слишком много удивительного в его серой безжизненности. Сиси вела себя как всегда, но гораздо тише, что было странно, потому что обычно она зажигалась по новой после таких инцидентов. Лёжа на больничной койке, первое, что сказала Сиси: «Идиот». Больше она не произнесла не слова. Но мужчине казалось, что она попала в самую точку. Он будто отупел от постоянного возбуждения настолько, что перестал обращать внимание на окружающий мир, потерялся в этом мареве из экстаза и серой пустоты. Девушка продолжала молчать. Когда мужчина забрал её из больницы, Сиси так и не произнесла не слова, просто делала то, что её скажут, не сопротивляясь. Брендону даже показалось, что она загрустила, а потом его посетила мысль о конечности человеческих ресурсов. Он надеялся, что это не оно, потому что, если Сиси сейчас снова поддастся отчаянию, возможно, это будет её концом. Брендон впервые за долгое время так точно почувствовал чужое настроение, понял, что именно не так. Но ничего не мог предпринять. Он не знал, что делать в таком случае. Когда Брендон чувствовал, что серое в его жизни начинает темнеть, превращаясь во что-то более неприятное и ужасное, мужчина просто заказывал проститутку. Секс был его единственным лекарством, даже алкоголь не давал ему столько ощущений. Кажется, на прошлой неделе он пошёл в разнос, когда спал вообще со всем, что движется. Но это его нисколько не пугало, не было ничего страшного в том, чтобы получать удовольствие от жизни, хотя бы и таким способом. Зато действия Сиси пугали его до дрожи в конечностях и мурашек по спине. Она не могла жить так же как он, не могла цепляться за материальное, хотя бы потому что у неё ничего не было, а секс без чувств её не интересовал. Даже с его боссом она сделала это, потому что он ей понравился. Она не умела абстрагироваться и просто ощущать, для Брендона же это был единственный выход, как получить что-то похожее на любовь. Кажется, когда Сиси первый раз пыталась покончить с собой, Брендон перестал выражать свои чувства открыто, переживая всё настолько глубоко внутри себя, что сам больше не мог принять свои чувства и эмоции. Он убивал их ещё в зародыше, как губят семена, садя в мертвой, неплодородной земле. Поэтому рядом с такой живой и постоянно радостной Сиси Брендон срывался, потому что он был лишен чувств, не мог наслаждаться жизнью, как все. Возможно, это стало причиной, почему мужчина не был способен на долгие отношения, на какие-либо отношения. Сиси была, как ребёнок, она слишком наивна, слишком чувствительна, слишком радостна. Все эти «слишком» выводили Брендона из себя, потому что он повзрослел слишком рано. В тот момент, когда увидел на грязном полу ванной алые разводы. Из-за этого все его внутренности сгорели куда быстрее, чем это происходит со всеми остальными, и, как назло, с его сестрой этот процесс видимо вообще не начинался. Она до сих пор наступала на те же грабли, как будто опыта и знаний у неё совсем не прибавлялось, а инстинкт самосохранения отсутствовал почти полностью. И сейчас, когда девушка впала в хандру, столь ей не свойственную, Брендон был растерян. Он не понимал, как и чем помочь, она не говорила ни слова. Кажется, они даже не смотрели друг на друга. Сиси не рассказывала, что с ней произошло тогда, Брендон молчал о том, где и с кем провёл тот вечер. Это неловкое, тяжёлое молчание отдавало вязкой горечью во рту. Кажется, они так и не поговорили в тот день, им просто не очень было заводить беседу. Они знали друг друга слишком хорошо. На следующий день жизнь пошла своим чередом: Сиси отлёживалась дома, нарушая все возможные мысленные правила брата, тот в свою очередь ушёл на работу, надеясь, что к вечеру девушка всё же соизволит куда-то уйти или хотя бы убрать за собой. На работе Брендон умело соскальзывал с темы Сиси, когда босс вспоминал о ней, говоря, что всё нормально, и она просто устала. Впервые у него действительно получилось только работать, не пытаясь залезть на очередной сайт, под натиском которого рушилась защита компьютера, не заигрывая с девушками на общей кухне. С Мэрианн мужчина старался не пересекаться – ему было стыдно перед ней, а ещё девушка своими принципами давила на его совесть сильнее, чем родная сестра, которой тоже не нравился подход Брендона к жизни. Было в ней что-то, что заставляло мужчину сомневаться в выбранном пути, что показывало ему всю ничтожность его жизни. Но он не злился, скорее это было похоже на разочарование. Брендон не надеялся, что его поймут, но и быть отвергнутым он не хотел. Ещё он боялся выходить из своей зоны комфорта, зоны, в которой секс на одну ночь был вполне себе нормален., зато утром не было никаких выяснений отношений, и мужчине не приходилось нагружать себя лишними излияниями чувств, которых у него не осталось. Когда мужчина пришёл домой, всё осталось таким же каким было ещё утром: беспорядок, Сиси на диване, смотрящая телевизор, даже запах крови, не выветрившийся за эти дни, всё ещё был здесь. Девушка, похоже так и провела весь день перед экраном, находясь в каком-то подобии транса. Брендон не сразу смог дозваться до неё, а когда она всё-таки вернулась в реальность и повернулась на голос, он увидел её красные опухшие глаза, словно она целый день провела в рыданиях. Сиси силилась что-то сказать, уголки её губ дернулись на секунду вверх, но из горла донеслось только хрипение, как если бы она молчала целый день. Брендон тогда подумал, что она действительно провела целый день в тишине, прерываемой лишь шумом телевизора. Он не стал с ней разговаривать. Не его проблемы, что она снова сорвалась, что она не умела бороться. Брендон не собирался помогать ей, так же, как Сиси не собиралась взрослеть. Хотя где-то внутри него совесть больно кольнула пустоту в груди, говоря, что он обязан был заметить, как Сиси снова тонет, он ведь уже видел, как это с ней бывает. Он должен был позаботиться о ней, как старший, как брат. Но он устал. От всего. Даже от этой серой жизни. Он ушёл к себе в комнату, оставив девушку в гостиной пытаться совладать с собой, и радовался, когда она не стала заходить к нему, чтобы разобраться со всем, что её явно волновало. По мнению мужчины, не с чем было разбираться, они уже много раз это проходили: Сиси продолжала вести себя, как ребёнок, не заботясь о своём будущем, а когда жизнь давала ей небольшую взбучку, тут же бежала к брату и творила этот кошмар. Он безумно устал этот такого раздолбайского отношения сестры ко всему. Брендон считал себя нормальным, даже его тяга к сексу не была столь ужасной, как тяга сестры к смерти. «Мы не плохие. Мы просто вышли из Ада», - кажется, так она сказал за день до очередного срыва. Брендон не знал почему, но эти слова засели у него в голове, как будто они были ключом к решению какой-то огромной вселенской проблемы, решить которую был способен лишь он. От них свербело в затылке, и ужасно хотелось почесаться или вскрыть себе череп, чтобы вытащить слова из мозга. Брендон не был верующим, для него не существовало ни Рая, ни Ада, была только серая скучная жизнь, которую мужчина старался разбавить хоть какими-то радостями жизни. Он понимал, что у всего есть конец, и это понимание делало его существование особенно бессмысленным: зачем что-то делать, если в конце мы все умрём? Почему же тогда он не может жить так как хочет он, а не общество, не тратя драгоценные часы, минуты своей жизни на кого-то ещё? Зачем цепляться за кого-то, когда по существу он пришёл в этот мир один и уйдёт так же в одиночестве? Именно поэтому он не хотел отношений, не хотел зависеть от кого-то и чего-то, но был вынужден прогибаться под систему, находя в беспорядочных половых связях сомнительную, но отдушину. Словно они могли дать ему краткий миг свободы, когда он оставался один на один с собой и снова чувствовал, что живёт. В остальные моменты для него существовало лишь материальное, как показатель того, что он не просто исчезнет после своей смерти, а оставит в доказательство то, что можно будет ощутить. Его не интересовали чувства, потому что их нельзя было потрогать, они были не осязаемы, а значит не могли быть правдивыми. Пожалуй, именно факт того, что нельзя было проверить наличие чувств, их силу, делал Брендона жестоким по отношению к другим людям – он просто не верил им. Сон пришел к мужчине совсем неожиданно. Следующие дни прошли в тяжёлом смоляном молчании. Брендон вёл себя так, будто ничего не произошло, не обращая внимания на потуги сестры поговорить. Он как будто погрузился в тёмную холодную воду моря – не слышал и не видел ничего, что происходит вокруг, шагая по илистому дну. Ему казалось, что он застыл и застрял, как это бывает с кораблями в океане, скованном льдом, чтобы избавиться от этого ощущения мужчина каждый вечер отправлялся на длительную пробежку. Брендон не хотел признавать, что таким образом он просто избегает разговора с сестрой, бегая до изнеможения до самой ночи, чтобы прийти домой и быстро уйти спать. С каждым таким забегом мужчина удалялся всё дальше и дальше от дома. Брендон мог пробежать несколько кварталов подряд, рассматривая людей и здания, пытаясь за несколько секунд прочувствовать окружение. Почти невыполнимая задача для того, чья душа была атрофирована и прикована к инвалидной коляске с отрочества. Она перестала быть важной, как рубашка, которая износилась, которую легко было заменить. Брендон перестал полагаться на неё, главным стал разум, расчёт. Он снова вернулся к тому с чего начал: разбитая Сиси, пустой он и неясность впереди. Сегодняшняя пробежка началась слишком рано. Вечер пятницы Дэвид предложил провести в каком-то клубе, но Брендон отказался – в последнее время он совсем не хотел проводить время в душном и шумном помещение, где всегда пахло чем-то жутко сладким, но совсем не перебивало запах тел. Возможно, мужчине придётся зайти в какой-нибудь бар или кофейню, чтобы недолго отдохнуть и чуть-чуть согреться – февраль всё же не самый теплый месяц в году, а как только заходило солнце подмораживало заметно. Странно, что за всё это время Брендона не разу не посещала мысль о сексе, как будто кто-то нажал рычаг, отвечавший за либидо в его организме. Он был больше, чем уверен, что, если ему приспичило бы, он смог что-нибудь придумать. Его не смущал секс в кабинке туалета местной кафешки, он мог позволить себе снять номер в отеле, даже притащить шлюху домой – наличие сестры в квартире не смутило бы Брендона, так же, как и не смутило её в тот раз с боссом. Но этого желания просто не было. Не было и сил. На препирательства с боссом, на разборки с Мэрианн, на то, чтобы выставить Сиси, наконец, из дома, которая уже чувствовала себя, судя по всему, полноправной хозяйкой его гостиной. Кажется, она даже не выходила из дома, питаясь тем, что находила на кухне. Когда дышать от холода уже становилось тяжело, а ноги начинали подрагивать от напряжения, Брендон заметил впереди, на углу улицы, приятную на вид кофейню и, решив, что не отказался бы от чашки горячего кофе или даже чего-нибудь покрепче, он направился в сторону призывно горящих мягким тёплым светом окон уже пешком. «Вечер пятницы», - напомнил себе Брендон, когда, не смотря на позднее время, зашёл в шумный и полный зал кофейни. Компании друзей громко что-то обсуждающие и сладкие парочки по углам, где мягкое освещение создавало уютный полумрак. Тепло. И для тела, и для души тепло и, пожалуй, уютно. Тихая ненавязчивая мелодия лишь добавляла всей обстановке очарования и ощущения домашнего очага, делая тишину не такой грустной и пустой. Запах кофе и сладостей заставлял думать лишь о хорошем. По помещению сновала то тут, то там маленькая девушка с подносом в руках и ласково улыбалась каждому посетителю, как если бы все они были лично с ней знакомы и вообще являлись старинными друзьями. Брендон вдруг увидел, даже скорее, почувствовал цвет, как - будто тепло разлилось внутри: желтый свет ламп, медовая поверхность деревянных столов, кожа официантки цвета темного шоколада, сочная зелень растений на подоконниках и темная, синяя ночь за окнами. Он даже не заметил, как начал улыбаться – мягко и обворожительно – направляясь к барной стойке. Мужчина чувствовал себя заторможенным, как будто резкая смена температур сбила настройки его тела, и мозг теперь не знал, как привести себя в норму. Он на мгновение забыл, что буквально несколько минут назад был готов выть от отчаяния. Подойдя к витрине со сладостями, Брендон увидел бариста, который нервно улыбнулся ему и попытался принять заказ, но делал это так неохотно, будто мужчина хотел выведать у него его самый потаённый секрет. На полголовы ниже, бледный и худой с рыжей бородой и темно-каштановыми волосами, ярко контрастирующими с лицом. Он не поднимал глаз и старался не смотреть в лицо, поэтому разглядеть что-то ещё было сложно, а форма прятала его тело под свой тканевый покров, даже приблизительно возраст определить было нельзя. Зато можно было услышать забавный говор, выдавший в мужчине кого-то не местного. Заказав себе чёрный кофе с двумя ложками сахара, Брендон принялся наблюдать за тем, как бариста справляется со своей работой. Хотя это было ужасно глупое оправдание того, что мужчина просто заинтересовал Брендона своей нервозностью и холодностью. Сперва мужчина просто подумал, что это переутомление – вечер явно был нагруженным, но затем Брендон заметил взгляд бариста, когда тот, явно почувствовав, как его почти ощупывают глазами. Этот взгляд чем-то зацепил Брендона. Он не был таким, как у всех остальных, он не был теплым и уютным, этот взгляд напоминал о том, что Сиси сидит сейчас дома одна, возможно, она даже не поела, потому что Брендон давно не покупал продуктов и теперь не уверен, что оставлял что-то к ужину в холодильнике. Мужчина не дождался своего кофе, выбежал на улицу, расплатившись. Кажется, именно поэтому бариста не смотрел ему в глаза – он знал то же, что знал сам Брендон. Его льдисто-голубой взгляд, кажется, пронзил его насквозь, болезненно отзываясь во всём теле, застревая холодом в сознании. Кажется, не нужно было заходить в эту кофейню. Кажется, теперь ему срочно нужно расслабиться. Кажется, он не знал, как переживёт эти выходные.