Aiseirigh

США, Нью Йорк. Третья неделя января. Ломка началась внезапно. Хотя Брюс точно знал, что ему её не избежать. Скорее его удивляло, что она пришла так поздно, зато сразу с ноги открывая дверь его разума и разваливаясь в его голове, как переваренная рыба. И воняла так же. Брюс только надеялся, что он единственный чует этот запах. Скорее всего так и было, потому что, когда всё началось, никто не начал смотреть на него, как на подстреленной животное. Брюс же надеялся добраться до квартиры, как можно быстрее. Это единственное, что заставило его держаться первое время, а вот уже на месте ничто не могло помочь ему. Резко стало холодно, желудок свело, как от голодных спазмов, только хотелось обратного. Брюс еле дошёл до туалета, врезаясь в каждый угол, потому что глаза начали слезиться. Руки и ноги пронзило колкой болью, как будто кто-то взял ледяные тонкие прутья и вонзил в каждый сантиметр его конечностей. Когда содержимое желудка оказалось снаружи, мужчина понял, что ко всему прочему добавилась ещё и головная боль. Промыв рот и ополоснув лицо холодной водой, Брюс постарался взять себя в руки мысленно и буквально, потому что шатало ужасно. Мозг отказывался соображать, распадаясь на куски, как стеклянная чашка при падении, и болел он так же. Но это всё ещё было не смертельно. Пока. Мужчина был уверен, что это только начало и завтра, если он ничего не придумает, станет только хуже. Мысли ускользали из сознания, как склизкие медузы, умирая, они жалили всё тело. Словно в бреду, Брюс добрёл до кровати и упал на неё, не раздеваясь, чувствуя тяжесть собственного тела. Его колотило, кажется, если задержать дыхание и присмотреться, можно было увидеть, как он трясся. Грудная клетка ходила ходуном, сердце, ударяясь об рёбра, пыталось вырваться наружу, облегчить тем самым страдания. Кровь отлила от конечностей, оставляя их мёрзнуть под натиском окружающего мира, который окончательно расплылся в глазах шотландца. Кое-как забравшись под одеяло, замотавшись им, Брюс попытался придумать, что делать. Вопрос застрял в его голове, как стрела застревает в стволе дерева. Завтра на работу, но он явно не сможет прийти – нужно позвонить Марте, нужно предупредить, как-то оправдаться. Ему было жутко холодно и горячо одновременно, как при резкой смене температур. Казалось, что в кости залили расплавленный металл, а само тело опустили на дно замёрзшего озера. Послышался поросячий визг, Брюс попытался заткнуть уши руками, но только нервно запутался в одеяле, ругаясь и шипя от боли во всём теле. Брюс весь был как ватный. Знобило. Тошнило. Калейдоскоп перед глазами не прекращался. Иногда шотландец выпадал из реальности, погружаясь в только ему известную темноту. Она мягко оплетала его разум, успокаивая ненадолго горящее в агонии тело. Когда мужчина выныривал из этого темного океана, свет и цвет пронзали его голову через сетчатки открытых в страхе глаз. Он не слышал, как хрипел и кричал, то в страхе, то в гневе. В какой-то момент ему стало казаться, что за ним гонится тот самый хряк – в голове так некстати всплыла информация о том, что свиньи едят мясо – и Брюс бежал, что есть сил, задыхаясь и хрипя. По крайней мере ему так казалось, на самом же деле он просто перебирал руками и ногами в судорогах, цепляясь за края одеяла, комкая его, открываясь холодному воздуху. Когда погоня в голове мужчины прекратилась, по его телу прошлась противная склизкая дрожь. Она вызвала противное чувство где-то у самого горла, как будто ком застрял в нём, забивая дыхательные пути. Мужчина давился им, задыхаясь от невозможности сделать с ним хоть что-то. Слух обострился настолько, что каждый шорох, издаваемый в комнате, каждый вдох и выдох оглушали Брюса. Сердце билось заполошно часто, болезненно ухая сразу во всём теле – от кончиков пальцев до горла. Каждый удар оглушал его настолько, что уши закладывало. Шум начал переходить в какое-то странное чувство, как будто маленькие лапки насекомых топтались по всему телу, даже внутри него. Их хотелось сбросить себя, стянуть с себя кожу, чтобы избавиться от этого ощущения. Мужчина задёргался, заёрзал на кровати, пытаясь почесаться всем телом о постель. Руки начали судорожно блуждать по всему телу, расчёсывая каждое место, до которого могли дотянуться. Захлёбываясь слюной, Брюс хрипел и выл, отчего голова гудела ещё сильнее, но остановиться он не мог. Боль и жар смешивались в абсурдный ком в районе диафрагмы, создавая почти убийственный коктейль вкупе с почти ледяными, постепенно теряющими чувствительность конечностями. Брюс начал беспомощно всхлипывать, когда чесотка прекратилась, и он понял, что она сменилась на льдистое оцепенение. Вспотевшая разгорячённая кожа быстро мёрзла. Вместе с холодом приходила бесчувственность. Мужчина застывал, как вода в море зимой. Сначала буря разбивала его изнутри, ударяясь о берега его сознания, а теперь его всего сковывало белеющей толстой коркой страха. Горло перестало слушаться, его перетянуло канатами боли, так что даже говорить сил не было. Перед глазами всплыло воспоминание, когда Брюс сам позволял забирать у себя дыхание во время секса. Похотливый жар обжигал лёгкие, плавя тело, и когда ему казалось, что ещё немного и возбуждение сожжёт мужчину, он перетягивал горло верёвкой. Тогда огонь желания вместе с воздухом оставался в теле дольше, концентрируясь в нём, вырываясь только с безумным оргазмом. Сейчас сдавленное спазмом горло лишь саднило. Движение стало невозможным, судороги волнами проходили по телу. Все чувства будто резко атрофировались, оставляя только ощущение пустоты внутри и снаружи. Дыша через рот, хрипя ругательства, Брюс тонул в болоте собственных мыслей. Хотелось пить, хотелось согреться и остынуть. Боль пульсировала в каждой клетке, притупляемая лишь бредовым состоянием мужчины. Ему казалось, что у него температура, но проверить это было Брюсу не по силам. Он весь стал бледно-зелёным, под глазами залегли тёмные мешки. Вены на руках вздулись, выделяясь темными линиями на них. Он почти ни о чём не мог думать. Зато Брюс вдруг понял почему «ломка» так называется. Мужчине казалось, что именно это с ним происходит: его ломает, каждую кость, каждую его часть, а потом на их место заливают какую-то жуткую кашу из расколотых осколков и плавящейся магмы, горячей черной грязи его внутренностей. Контраст температуры тела и воздуха в комнате делал это ощущение болезненным вдвойне. Брюс чувствовал, как постель намокла от его пота, как потемнело в комнате, хотя перед его глазами вертелась карусель. Грудь вздымалась в бешеном ритме, судороги усилились. Горло высохло от невнятных бормотаний, и дыхание теперь болезненно шаркало по нему. Хотелось пить и выть. Но сил не было. Брюс надеялся, что, когда он проснётся либо всё пройдёт, либо он не проснётся совсем. В какой-то момент мужчина просто отключился, не выдержав всего, что с ним происходило. Когда он очнулся, желание умереть снова вонзилось в его почти неработающую голову гвоздём, пробивая череп насквозь. Во рту будто образовалась пустыня, в которой кто-то сдох. Наверно, сам Брюс. Хотя всё говорило об обратном. Мужчина не хотел, да и не мог открыть глаза, и без этого в голове плясали черти. Руки всё ещё тряслись, но уже были более послушными – мужчина даже смог выпутаться из одеяла, сразу жалея об этом, потому что головокружение усилилось. Желудок, наполненный желчью, свело от голода и тошноты. Сил на то, чтобы встать, не было, открыть глаза казалось величайшим подвигом, на который Брюс сейчас был не способен. Мужчина повозился в кровати, пытаясь сопоставить ощущения с действительностью, в которой сейчас находился, но оставил это дело, когда болезненные ощущения вернулись. Он пролежал в постели еще некоторое, отмечая про себя, что в его жизни стало слишком много неопределённого. Он не знал, сможет ли пережить ещё один приступ, сможет ли сейчас заставить себя встать и позвонить всё-таки Марте, сможет ли продолжить тянуться к жизни, как в тот раз. Сейчас это решение казалось ему огромной чёртовой ошибкой. Как и всё, что было после Кэрол. Когда первый шок организма прошёл, Брюс всё же смог открыть глаза. Первое, что он хотел увидеть было время, потому что мужчина надеялся, что всё прекратится, как только он поймёт где он и кто. Как в этом должен был помочь круг с цифрами – не ясно. «14:32». Он провалялся так почти сутки, может двое. Тело всё ещё болело, но не так сильно, как это было до вынужденного сна. Кое-как собравшись с силами и привыкнув к режущему глаза свету, Брюс попытался встать, тут же хватаясь за голову. Наверно, это было худшее похмелье в его жизни. С этой мыслью его снова вырвало прямо на пол. Мужчина еле успел наклониться, чтобы не заляпать себя, когда горький привкус появился во рту. Желчь и кашель разъедали его изнутри. Давление упало и сердце сбилось с ритма – Брюс чувствовал это по тому, как его руки дрожали и мёрзли, как мышцы в теле совсем не повиновались разуму. Он попытался встать, игнорируя рвотные позывы и качку. Как в бреду мужчина двинулся в сторону кухни. Вода – источник жизни на земле, сейчас она могла спасти ещё одну в лице Брюса. Опираясь на стены, он брёл до желанной комнаты, ноги были слабы и то и дело подкашивались, когда шотландец переносил вес с одной на другу. В его голове уже журчали ручьи, когда он всё же смог подойти к раковине и найти кружу, вода плавными переливами звучала внутри, лишь усиливая засуху во рту. Когда непослушными руками Брюс включил кран, потратив, как ему казалось, на это последние силы, и наполнил ёмкость холодной водой, он долго не мог заставить себя начать пить. Мужчина чувствовал, что, если сделает хоть глоток, его снова вывернет, вязкая горечь сводила челюсть, а сбитое дыхание рвалось через рот. Поборов себя, мужчина поднёс трясущейся рукой воду ко рту и сделал первый глоток. Внутренности свело от холода, но остановиться было уже невозможно. Брюс, задыхаясь и давясь, позволяя воде стекать по вновь отросшей щетине вниз, испытывал чувство сродни мазохистическому удовольствию, когда тебе делают больно, но от этого становится только приятней. Это смешанное чувство приводило мужчину в себя. Ему даже стало хорошо. Но ровно до тех пор, пока вместо воды в кружке не оказались медузы. Они проскальзывали внутрь с каждым глотком, больно жаля изнутри. Их склизкие полупрозрачные тела не имели вкуса и запаха, но мужчина точно знал, что это они. Брюс хотел прекратить, но не мог, его внутренности жгло от противоречивых чувств. Руки совсем ослабли, и кружка выпала из них, ударяясь о пол, останавливая пытку. Мужчина и сам осел на кафель, не в силах больше стоять на ногах. Он мысленно уговаривал себя потерпеть, чтобы не умереть от обезвоживания. Но организм, видимо, считал, что это лучший способ детоксикации и, похоже, единственный ему доступный. Когда Брюсу удалось совладать с собой, а голова встала на место, он понял, что так и не сообщил Марте или Эду о том, что он не придёт сегодня, хотя ему казалось, что не только сегодня. Они, наверно, уже и сами догадались, но хотелось в этом убедиться. Решив, что необходимо как-то прочистить голову, Брюс пополз в ванную, надеясь умыться и хоть чуть-чуть привести себя в порядок. Захватив телефон, который почему-то был на кухне, мужчина двинулся в сторону уборной. Взглянув на экран мобильного, шотландец отметил, что последний пропущенный был более пяти часов назад, что означало, на него забили. Брюсу бы хотелось думать иначе, но он был слишком опустошён и раздражён, так что теперь видел негатив во всём, что его окружало, а эти звонки сейчас походили на целое предательство. Шипя от злости, он набирал сообщение Марте трясущимися руками. Брюс был так взвинчен в этот момент, что только огромным усилием воли и пониманием того, что ему ещё рано в лечебницу, заставил себя написать более-менее не подозрительное сообщение. Горло всё ещё болело и сил разговаривать почти не было, да и желания. А ещё Брюс боялся, что его голос выдаст ложь и девушка всё поймёт, но такого нельзя было допускать. Ни Марта, ни Эд не должны знать, что у него ломка, что он, сука, бывший наркоман, а может и не бывший. Это пугало его даже больше – Брюс не хотел оставаться в этом ужасном состоянии, он не хотел снова видеть все эти галлюцинации. Мужчина понимал, что дело не только в наркотиках, но зато он знал, что употреблял психотропы, а значит подкармливал Свина и остальных. Странно, что никто из троих ещё не показался ему за период ломки. Не считая эпизода с хряком, который имел непосредственное отношение к происходящему. Он думал, что они займут всё его сознания, вытесняя мужчину из его собственной головы. Брюс уже начинал понимать механику своего бреда, поэтому старался избегать «красных зон», как он называл их про себя – тем, которые делали его разум нестабильным. Кажется, его мозг вообще закалился за эти несколько недель – Брюс стал больше фиксировать себя в реальности, когда видел, что очередная иллюзия хочет взять верх, быстро отмечая где и с кем он, чтобы понимать, что реально, а что не очень. Пожалуй, огромным плюсом было то, что его мозг выдавал лишь определённые образы, которые не отличались разнообразием, что делало их узнаваемыми. Нет, мужчина всё ещё дергался, когда доктор Росси появлялся из-за его спины, нашёптывая о том, что все вокруг предатели, и сейчас его посадят. Брюс все ещё боялся заходить в магазины с женской одеждой, ведь желание порадовать Кэрол новым изумительным брючным костюмом никуда не девалось. Единственное в чём мужчине пока везло – желание снова исчезнуть из этой реальности больше не появлялось, точнее сознательно давилось шотландцем. Брюс жутко хотел выпить, ему не хватало этой хмельной лёгкости, но зато он безумно радовался, что уже почти забыл, как выглядит его истинная сущность. Определённо, это лучшее, что с ним произошло. Мобильный завибрировал в руках, отчего Брюс его почти выронил, пугаясь резких ощущений. От кого: Марта « Я так и думала, что тебе стало плохо. Ничего страшного, если ты пару дней посидишь дома, мы справимся пока без тебя, благо выходные ещё далеко. Если станет совсем плохо, обязательно звони врачу, ну или нам. Пока)» Брус улыбнулся, представляя с каким лицом девушка писала всё это. Хотя она была явно моложе него, мужчина часто чувствовал себя её младшим братом, а может просто Марта, как настоящая хозяйка, привыкла всё держать под контролем и на людей это распространялось в виде мамочкиного поведения. Брюс не знал, но был благодарен ей за это. После этого сообщения злость внутри поутихла, как бешеная собака под снотворным – сопротивляясь, но безуспешно. Брюс смог привести себя в порядок, и даже не потребовался ещё один сеанс объятий с туалетом. Нужно было что-то придумать, так как после завтра ему точно придётся возвращаться, а его вид совсем не соответствует тому, как выглядят больные обычной простудой. Больше похоже на отравление, учитывая, что это оно и есть. И мужчина был бы рад сказать, что это оно, вот только Марта уже думала, что он простудился и сейчас валяется с температурой, которая сегодня вроде пришла в норму. Брюс глянул на себя в зеркале: бледность прошла, но всё ещё была слишком отталкивающей. На лице остались только красные, опухшие глаза и отросшая снова борода. Всё ещё было жутко холодно, поэтому шотландец решил залезть под горячий душ, тем более, что воняло от него ужасно. Брюс не помнил, что делал после душа. Вся реальность превратилась в сплошной калейдоскоп, его снова накрыло. Очнулся он на полу спальни замёрзший и безумно голодный. На этот раз всё закончилось гораздо быстрее, потому что очнулся он в час ночи. Его почти не шатало, и температура тела быстро пришла в норму. Брюс даже мог сказать, что ему хорошо, учитывая, что ломота прошла, оставлял только после себя только лёгкую слабость во всём теле. Голова гудела, как пчелиный рой, но больше не хотела разваливаться на части. Всё ещё было плохо, но уже терпимо. В конце концов, человек ко всему привыкает – даже к постоянной боли. Весь следующий день прошёл в попытках восстановить себя. Брюс всё же смог поесть, хотя в большей степени предпочитал пить, желательно кофе, как будто организм пытался заменить один наркотик на другой. У него даже получилось сходить в ближайшую аптеку за обезболивающим и новой пачкой сигарет, потому что никотин стал его вторым лучшим другом, сразу после кофе. Так же он получил несколько новых сообщений от Марты и Эда, чему был даже рад. Они не жалели его, просто волновались. Такая забота, почти позабытая Брюсом, разливалась теплом внутри, даря успокоение. Так что мужчина знал, что на следующий день он обязательно вернётся в строй. Он не хотел подводить их. Кажется, шотландец привязался к ним. Он даже не понял, как это произошло. Просто в какой-то момент Брюс перестал воспринимать их обоих, как угрозу. Доктор Росси тогда даже присвистнул от удивления, скептично ухмыляясь. Привык к манере речи Эда, его постоянно приподнятому настроению, к напористости Марты, её проницательности, что делало общение с ней почти опасным, но очень лёгким. Эд постоянно шутил и рассказывал интересные история о кофейне. Марта обладала способностью становиться близкой почти для любого человека, которая помогла ей сблизиться с Брюсом, ставшим нелюдимым после переезда. Она помогала ему с мелочами по дому, которые ставили мужчину в тупик. Кажется, она даже знала, где примерно он живёт. И парень, и девушка спокойно относились странным заскокам Брюса по поводу людей, закрывая глаза на редкие приступы паники, говоря о том, что у всех свои тараканы. Они не давили на него, как будто чувствовали, что прошлое приносит Брюсу лишь боль и горечь, разбавляя их постепенно своим горячим кофе и сладостями. *** США, Нью Йорк. Последняя неделя февраля. Они всё ещё молчали. Сиси так и не выходила из квартиры, а даже если делала это, то в тайне от брата. После того случая в кофейне Брендон стал бегать ещё больше, ещё усерднее, как будто это могло помочь решить все его проблемы. Сейчас его спокойно можно было отправлять на соревнования или на марафон, Брендон бы с большим удовольствием поучаствовал. Эти прогулки заменили мужчине и общение, и удовольствие. В это время его голова становилась пустой, и давление окружающего мира пропадало. Это было странной заменой сексу, не такой приятной, но зато менее кратковременной. Наверно, именно из-за этого Брендон бегал так много – ему было мало, его телу не хватало этой приятной разрядки в конце. Мышцы гудели, голова была легка, но удовольствие не выстреливало, оставляя после себя лишь оглушающую пустоту. Скорее появлялась тяжесть, от которой сон наваливался тёмным давящим покровом. Дни приобрели особенный оттенок серого с синевой вперемешку. В этом мареве будни тянулись долго и бестолково. Сиси оставалась всё такой же бледной и молчаливой. Сталкиваясь с ней по утрам на кухне, Брендон молча ел и старался, как можно скорее покинуть квартиру, а вечерами вернуться сразу перед сном. Девушка не пыталась его остановить, заговорить с ним тоже. Она стала замкнутой, такой же серой, как и жизнь мужчины. Иногда Брендон замечал за ней странное состояние, как будто она задыхалась в его квартире, как в болоте, но стойко продолжала оставаться внутри. Лишь глаза её становились влажными, а по утрам опухали. Брендон тоже чувствовал, как его засасывает в это жуткое месиво. Поэтому пытался сбежать. Он снова и снова мысленно возвращался к тому месту, к тому бариста с пронзительным взглядом. Этот мужчина, казалось, завладел его разумом, было что-то цепляющее в нём, что-то заставляющее остановиться, застыть и смотреть на него в ожидании, когда тот набросится на тебя. Бариста напоминал напуганного зверя – угнетённый и побитый, но всё ещё опасный. Брендон не интересовался мужчинами, хотя спать с ними доводилось, но он мог отличить возбуждение от интереса или ещё чего-то. Нынешнее желание было ему не понятно. Брендон не мог классифицировать его - бариста не вписывался в привычную картину мира. Мужчину одновременно пугало это желание и будоражило, как прыжок с парашютом. Ему казалось, что, если они снова встретятся, и им удастся поговорить, определённо придёт облегчение. Это было странным предчувствием, почти нереальным, ведь Брендон не думал, что его постоянно дремлющая интуиция проснулась, поэтому мысль о неудаче, о надуманности всё же крутилась в его голове. В некоторые дни, когда в голове становилось совсем пусто, и Брендон отдавал тело в подчинение инстинктам, ноги сами несли его в ту кофейню. Он понимал это только тогда, когда жёлтый медовый свет уже показывался из-за угла. Мужчина не понимал, а точнее отказывался понимать, что именно тянуло его в этот уголок уюта. Иногда он прибегал туда достаточно поздно и заставал всю компанию, расходящуюся по домам. Тогда Брендон резко менял направление, как будто боялся, что его заметят. Чем ближе он подбирался к кофейне, а особенно к бариста, тем яснее мужчина понимал, что желание в нём снова пробуждается, отдаваясь в кончиках пальцев горячим покалыванием. С каждым разом оно становилось всё больше, перетекая в нём во что-то новое и непонятное. Брендон не думал, что такое произойдёт так быстро, но организм как будто просыпался после зимней спячки, разгораясь похотливым жаром, который смешивался с чем-то тёмным внутри него, превращаясь во что-то более сильное. Он не просто хотел этого бариста, точнее не только. Брендон надеялся узнать, что сделало его таким. Захваченный этими ощущениями, он боролся с самим собой. Похоть боролась с любопытством. Мужчину пугало это состояние. Он не хотел возвращаться к тому, что было до случая с Сиси, и каждодневный бег был прекрасен, но отнимал гораздо больше времени нежели связь на одну ночь. Он решил, что в эти выходные точно пойдёт в какой-нибудь клуб, ему необходимо было найти выход этому тлеющему огню. Иначе кто-то пострадает, либо Брендон сам, либо этот чёртов бариста с его жуткими глазами. Пожалуй, именно его взгляд запомнился мужчине сильнее всего. Он с трудом мог вспомнить всё остальное, но глаза остались в памяти, наверно, потому что он видел такие же каждый день в собственном зеркале в ванной. От этого становилось не по себе, удивительно, что этот мужчина был все ещё жив. Он всё ещё существовал в этом мире. Но если подумать Брендон тоже всё ещё топтал землю. Он определённо заинтересован в том бариста. Возможно, после того как он сбросит лишнее напряжение, мужчина сможет прийти в кофейню, не боясь убить кого-нибудь. Осталось дождаться выходных. *** США, Нью Йорк. Последние выходные февраля. Брендон хотел пойти в клуб ещё вчера, но какое-то внутреннее предчувствие заставило его остаться дома, чему была очень удивлена Сиси. Они даже смогли поужинать вместе, хотя всё ещё не произнесли не слова. Даже после этого напряжение – вязкое и колкое – между ними сгладилось. Брендон, будто чувствуя, что скоро сможет освободиться от него, почти не реагировал на внешние раздражители в лице сестры и хаоса, ею производимого. Девушка же, расслабившись, старалась найти что-то среднее между «нам не о чём говорить» и «мы должны обсудить всё». Она решила пойти путем невербального сближения, поэтому вечер пятницы они провели перед телевизором. Сиси аккуратно устроилась рядом с братом, стараясь лишний раз его не тормошить, как будто пристраивалась к мине. Брендон же просто не реагировал на действия девушки, предпочитая ещё раз обдумать происходящее. Анализ своих чувств всегда был для него большой проблемой, а когда они стали такими запутанными, превратился в эстафету с препятствиями на марафонской дистанции. Долго, тяжело и, в его случае, одиноко, но всё ещё почти спокойно. А вот на следующий день Брендон почти рычал и скалился по любому поводу в ожидании вечера. Как голодный тигр, он не мог найти себе места, постоянно передвигаясь по квартире, как по клетке, которая давила и раздражала. Сиси тоже была в каком-то странном состоянии возбуждения, которое, видимо, передалось ей от брата. Она старалась оставаться на месте, но всё чаще вскакивала с облюбленного дивана и отправлялась по пятам за Брендоном, ища что-то или просто пытаясь успокоить его. Только вот её мельтешение перед глазами выводило его ещё больше, так что мужчине пришлось заставить себя успокоиться, по крайней мере внешне, и привести себя в порядок. Они оба не заметили, как пришёл вечер, и мужчина почувствовал, что наконец-то можно выходить. Брендон, как ночное животное, с заходом солнца потянулся на улицу. Мужчина придумал, куда пойдёт ещё прошлым вечером. Ближе к окраине города был один клуб на грани законности, хотя Брендон был уверен, что за деньги там возможно всё, как во времена его молодости. Это именно то, что ему было нужно. От лёгкого возбуждения вперемешку с напряжением мужчину уже слегка вело, но эти чувства делали его жизнь ярче, а понимание того, что он не собирается уходить оттуда в одиночестве заставляло его поторапливаться. Каким образом Сиси увязалась за ним, Брендон не понял, но не отказывался от её компании, почти сразу забыв о девушке. Проведя почти 20 минут в метро, Брендон был счастлив оказаться на улице, где воздух не был таким тяжёлым, и запах других людей не начинал сводить с ума. Вечер к тому моменту уже полностью вошёл в свои права. Закрывались магазины, гасли их уютные витрины, вместо них загорались неоновые вывески ночных заведений, разукрашивая серый бетон улиц в свои яркие кричащие, почти скалящиеся, цвета. Мир вокруг как будто замедлился и ускорился одновременно. Тёмные закоулки перемежались с неприветливым светом из круглосуточных магазинчиков, где уставшие продавцы пытались не заснуть, а некоторые и не пытались. Машин на дорогах стало немного меньше, но свет от их фар и шум их моторов теперь разрывал уютную атмосферу приходящей ночи. Всё это оставалось позади мужчины, где-то на задворках его сознания, когда он подошёл к необходимому зданию. Он ждал этого вечера, будто предчувствуя, что обязательно произойдёт что-то, что изменит его. Даже незнание того, как именно это произойдёт и что станет другим не делало это предчувствие хуже. Он хотел быть готов к любому повороту. В нём сталкивались сразу несколько разных чувств, как два встречных течения: с одной стороны, он боялся этих изменений, а с другой, совсем не хотел мешать им, позволяя всему произойти самостоятельно. Его штормило от этих чувств, как кораблик в бурю – он хотел сопротивляться, но, видя тщетность этих попыток, просто ждал, когда всё закончится. Брендон знал лишь одно – он не сможет больше терпеть свою нынешнею жизнь, и вскоре она оборвётся, сразу после бури. Брендон торопливым шагом шёл к заветному входу в здание. Возбуждение уже начинало гулять по его телу теплыми волнами, хотя внешне это почти никак не проявлялось. Сиси шла чуть поодаль, будто боялась приближаться к брату, помня его дневное состояние, но не отставала, еле успевая рассмотреть окружение. Они продолжали держаться на расстоянии друг от друга, не разговаривая, как если бы это было их маленькой договорённостью, до самого клуба. Пройдя пару кварталов, они вышли на широкую улицу, в конце которой были слышны звуки клубной музыки, а яркие краски на дороге и радостные крики людей оповещали о том, что веселье уже началось. Подойдя ближе, Брендон уже отчётливее слышал монотонную музыку с чётким ритмом, но абсолютно никакой мелодией и таким же бестолковым смыслом. Его совсем не смущало, что на улице уже было несколько групп подростков, только дорвавшихся до таких мест и явно незнающих меры. Они громко разговаривали, смеялись ещё громче, хотя опасными не выглядели, только пугали своими голосами, что как взрывы разносились в тишине улицы. Сиси, смотря на это, поспешила за Брендоном, который уже приближался к небольшому спуску, который служил парадной дверью для клуба, который, переливаясь неоновыми огоньками, отбрасывал неровный свет на темный асфальт. Уже у входа они всё же поравнялись, но, пройдя своеобразный фейсконтроль, снова расстались, влетая в густую толпу. Сиси постаралась найти более безопасное место рядом со стеной ближе к углу. Она слишком давно не видела людей, запертая в квартире брата, и теперь вдруг растерялась, не зная, как себя вести. Ей было не уютно, но природное упрямство заставляло её оставаться на месте. Уже через пару отвратительно одинаковых песен девушка вспомнила, как надо веселиться и забыла о брате, стараясь не думать о плохом и просто расслабиться. Мужчина же в свою очередь сразу двинулся в самую глубь зала. Басы били его по ушам и отдавались в ногах дрожью. Переливы цвета то ослепляли, то оставляли в темноте, а запах пота смешивался с чем-то сладковатым и алкогольным. Возбуждение простреливало Брендона от каждого случайного касания. Тело, так привыкшее к сексу и так давно его не получавшее, сейчас плавилось в ощущениях, но мужчина всё еще не чувствовал, что нашёл то, зачем пришёл. Он оглядывался по сторонам, ища кого-то в толпе. Каждая клеточка тела, возбужденная, металась, как при пожаре, и горела так же. Брендон не знал, сколько времени провёл в дёргающейся под ритм толпе в поисках, но его взгляд всё ещё не за кого не цеплялся. Иногда он оглядывался в поисках сестры, вспоминая о том, что он не один, но это чувство быстро пропадало. Пару раз мужчина смотрел на барную стойку, подумывая о том, что ему не помещало бы выпить, но Брендон боялся, что перестанет контролировать себя. Он держался на одном желании тела, которое само вело его в поисках добычи, как аромат крови ведет хищника к жертве. Запах пота и алкоголя начинали сводить с ума, и гормоны ударяли в голову на раз-два, но мужчина всё ещё выжидал, сидел в засаде, ожидая своего часа. Когда Брендон понял, что снизу почти ничего не видно в постоянно двигающейся толпе, мужчина решил подняться на второй этаж и уже оттуда осмотреть всё помещение ещё раз. На верху музыка звучала ещё громче, но свет слепил не так сильно, так что Брендону было легче разглядеть толпу на первом этаже. В ней он увидел Сиси, которая уже забыла обо всё и двигалась в так музыке, улыбаясь кому-то. Кажется, ей стало лучше. Брендон видел, как вспышки света передвигались по людям внизу, старался рассмотреть всех за те короткие мгновения. Мужчина старался не дышать, потому что сердце билось дикой птицей и мешало сосредоточиться на поиске. Его вело от запаха, от ощущений, от предвкушения. Брендон продолжил бы свой осмотр, если бы его взгляд не обратился к барной стойке, которая переливаясь огнями в очередной раз привлекла его внимание. Только сейчас мужчина решил не сопротивляться желанию выпить и направился прямиком к бару. Уже подходя к нему, он снова осмотрел зал, и тут Брендон наткнулся на тот самый взгляд, который пробудил в нём это жаркое, горящее желание снова. Бариста сидел в самом углу, так что неон почти не доставал до него, оставляя в темноте. Мужчина что-то пил, вертя бокалом в руке. Он задумчиво глядел куда-то перед собой, не обращая внимания на окружение. Брендон ускорился, замечая этот взгляд. Кажется, бариста тоже заметил его, потому что продолжил следить за тем, как Брендон уже планомерно двигался к нему. Когда мужчина подошёл достаточно близко, бариста встал, они несколько мгновений смотрели друг другу в глаза, пытаясь найти в них какие-то ответы. Никто не произнес ни слова. Воздух между ними словно наэлектризовался, когда Брендон подошёл совсем близко. Он даже мог учуять запах мужчины, и это странно возбуждало его, сильнее чем случайные прикосновения в толпе. Он всё ещё продолжал смотреть в глаза напротив, разглядывая мельчайшие детали от переливов синевы вперемешку с яркими лазерными цветами клуба до реакции зрачков на изменения освещения. Судя по ним, бариста уже успел выпить что-то, находившееся в его бокале, но всё ещё был во вполне адекватном состоянии. Он был менее напряжён, чем в тот раз в кофейне, но выглядел гораздо хуже, чем всегда. А может это была игра света. С ним явно было что-то не так, с ними обоими. Последнее Брендон не увидел, а скорее ощутил, как будто все его чувства резко обострились рядом с этим мужчиной. Брендон сделал ещё шаг, оказываясь совсем близко. Они всё ещё молчали, как будто им хватало простых взглядов и медленных движений, которые в переменчивом свете клуба казались дёрганными. Поцелуй тоже вышел таким же. Мужчины продолжили смотреть друг другу в глаза, когда их губы столкнулись. От кого исходил этот импульс было не понятно, они будто оба в один момент двинулись навстречу, как слаженный механизм. Это не был страстный танец или что-то подобное, скорее они изучали друг друга, мягко двигаясь, пробуя. Брендон не мог вспомнить, когда последний раз делал это так осторожно, он вообще мало сейчас соображал. Он не чувствовал ни вкуса, ни температуры, просто касание. Тело двигалось само по себе, но при этом его не охватывало первобытное пламя желания. Сейчас он был полностью спокоен. Брендон рукой придерживал мужчину, имя которого до сих пор не знал, но ему казалось, что это и не важно, ведь он уже всё понял по его глазам, запуская ладонь в мягкие чуть вьющиеся волосы. Не чувствуя сопротивления, Брендон смял прядки под рукой, притягивая мужчину ближе, приобнимая его за талию, чувствуя жар его тела через одежду. Тот же полностью отдался поцелую, застыв на месте, пытаясь куда-то деть руки, но ничего не выходило, они лишь сильнее начинались трястись, так что он просто сжал их в кулаки. Брендон почему-то совсем не чувствовал опасности в этих жестах, лишь понемногу углублял поцелуй, радуясь, что всем вокруг плевать на них. Он уже делал это с мужчиной, но в тот раз Брендон находился в состоянии полного раздрая, просто цепляясь за удовольствие, как за спасательный круг. Он не особо помнил ощущения, но повторение его не пугало, тем более, что сейчас его партнёр вызывал какое-то странное чувство сродни доверию, но Брендон скорее назвал бы это знанием. Как будто они имели один секрет на двоих и это заставляло их быть открытыми друг перед другом, беззащитными. От этих чувств жар проходил по всему телу застревая в районе паха. Брендона снова повело, как от алкоголя, а он всё не мог оторваться от бариста. Мужчина тоже не спешил отстраниться, и, взяв себя в руки, теперь как-то неловко пытался прижаться к Брендону. Когда им всё же удалось остановиться, хотя явно чувствовалось, что, если бы не нехватка воздуха, мужчины продолжили бы это занятие, Брендон снова смотрел только в глаза бариста, замечая, как расширились его зрачки, как покраснела кожа. Под своими руками он чувствовал лихорадочный жар, что жутко контрастировало с ледяными пальцами мужчины в его волосах. Ещё пары взглядов хватило, чтобы понять - больше терпеть сил не было. Они оба, так же, не говоря ни слова, двинулись в сторону туалетов. Им было всё равно на окружающих, мир будто сузился и стал конкретным и чётким, как от наркотиков, для них двоих. Как в бреду, они дошли до туалетов, где уже почти не сдерживаясь накинулись друг на друга. Брендон затолкал мужчину в первую попавшуюся кабинку, почти закидывая его внутрь. Как голодные истощённые животные, они столкнулись друг с другом, срывая одежду и почти не дыша. Они оба не искали ласки, их захлестнуло страстью. Она бурлила и кипела в них, как вода в чайнике, отражалась в их расширенных от возбуждения зрачках и билась в их венах. Звуки перестали существовать, их погрузило в подобие вакуума, где никто не мог нормально дышать. Вместо стонов сбитые хрипы, вместо поцелуев неловкие укусы куда придётся. Брендон больше не чувствовал напряжения, оно изменилось, превратилось в горячую, как огонь, похоть. Он бы даже не стал называть это страстью: в них обоих сейчас не было любви, только тоска и голод, которые они пытались заглушить. Брендон задрал зеленоватую кофту бариста до самого верха, почти лишая того возможности двигаться, и прошёлся ладонями по оголённому телу. Кожа отозвалась дрожью и было видно, что мужчину это заводило, она вибрировала под умелыми руками. Кажется, бариста вытянулся весь, как струна, надеясь продлить касание. Было видно, как он превращается в животное: его глаза заволокло пеленой, они казались совсем чёрными, всё его тело напряглось, грудь вздымалась с бешеной скоростью, отзываясь на каждый его порыкивающий выдох. Ещё немного и он сорвался бы, впиваясь в мужчину зубами. Бариста был возбуждён настолько, что не контролировал себя, слегка потираясь о бёдра Брендона. Тому же было не до реакций собственного тела, хотя вставший член говорил о многом, он просто хотел снова испытать это чувство лёгкости, возникающее на пике страсти. Бариста еле дышал, капельки пота скатывались по его вискам, Брендон хоте лих слизать, прочувствовать его вкус. Они вели себя тихо, но не потому что им было дело до того, что их могли застукать, скорее они оба боялись напугать друг друга, показывая себя. Когда огонь пылал уже во всем теле, и мозг, захваченный этой лихорадкой, полностью перестал анализировать происходящее, включились инстинкты. Они знали, что и как сделать, чтобы было хорошо. Каждое движение Брендона – грубое, но такое необходимое – оставляло на бариста еле заметный красноватый след, как будто его кровь резко приливала к местам соприкосновения. Перед глазами плыло от возбуждения, и казалось, что, если разрядка не придёт в ближайшее время, мужчина свихнётся. Бариста нервно оглаживал своими холодными руками мужчину через одежду, а когда Брендон задевал неожиданно чувствительные места, судорожно впивался пальцами в него почти до синяков. Мужчине было не до этого, лёгкая боль лишь заставляла похоть сильнее разгораться в нём. Он с трудом расправился со своими брюками, расстёгивая ремень и спуская их вместе с бельём, сразу прижимаясь бедрами к бариста. Тот подавился очередным полурыком - полустоном и стал стягивать с себя джинсы, Брендон помогал ему с этим. Было странно заниматься этим в толчке, почти не разрывая зрительный контакт, почти не закрывая глаз. Они не целовались, сгорая от страсти, только трогали друг друга, пытаясь унять голод. В глазах темнело от возбуждения, но сорваться было непростительной роскошью. Брендону хотелось наслаждаться этими ледяными руками, от который кожу почти сводило огнём. Было жарко и мокро, особенно в районе паха. Член истекал смазкой и требовал внимания, а каждое неловкое прикосновение к нему доводило Брендона до предоргазменных судорог. Поэтому, когда с тряпками было покончено, он сразу взял всё в свои руки. Брендон придвинулся к бариста ещё ближе, втискиваясь между его бёдер, сжимая их члены в своей руке. Удовольствие прострелило от паха до затылка, отзываясь во всём теле волнами жара. Мурашки пробежались по спине, когда бариста своими всё ещё холодными руками коснулся головки чужого члена. После этого желание захлестнуло его с головой. Брендон с трудом понимал, что делал, когда закинул бедро мужчины себе на поясницу, придерживая свободной рукой. Резко вжимая его в стенку кабинки, мужчина грубо провёл по всей длине, царапая чувствительную кожу. Услышав в ответ полноценный стон, он продолжил манипуляции, оглаживая внутреннюю сторону бедра, проводя красные борозды на нём. Бариста от удовольствия откинул голову назад, ударяясь о пластик и открывая шею, на которой сейчас бешено билась артерия. Брендон тут же впился в неё, оставляя влажный, чуть красный след, слыша над ухом шипение на пополам со стоном. Он хотел бы поставить много своих меток на этом теле, но что-то сдерживало его. Смрад туалета стал перебиваться запахом смазки и пота. Они дышали, как загнанные животные, но остановиться не могли. Было жарко и влажно, липко. Брендон не мог остановиться, ему казалось, что прекрати они хоть на секунду, они разбегутся. Он не хотел этого, не сейчас, когда разрядка так близка. Бариста запустил свободную ладонь в волосы на затылке Брендона, массируя и поглаживая, отчего мурашки стремительно бежали вниз, сталкиваясь в районе поясницы с волнами возбуждения. Оно тугим узлом свернулось в паху, обжигая все внутренности. Брендон облокотился на плечо мужчины и стал покусывать его через ткань, вызывая новые довольные стоны. Через пару фрикций их всё же захлестнуло жгучей волной оргазма. Брендон почувствовал, как мужчина под ним напрягся, толкаясь в его ладонь, уже почти не сдерживая стонов. Когда Брендон огладил большим пальцев его головку, тот кончил, сдавленно шипя и сжимая ладонь на затылке. Это хватило и ему самому, чтобы спустить себе на ладонь, чувствуя лишь пустоту и удовольствие. Слишком быстро, чтобы полностью распробовать, слишком медленно, чтобы притвориться, что всё это неправда, да и не было желания врать. Не было больше никаких желаний. Перед глазами всё плыло, а дыхание не хотело восстанавливаться. Потребовалось несколько минут, чтобы заставить враз ослабевшие ноги снова работать. Наслаждение, резко ударившее в голову, постепенно сходило на нет, а мозг вдруг заработал неожиданно бесстрастно. Как будто перезагрузка системы. К Брендону снова вернулись его чувства: он увидел этот ужасный зелёный, почуял жуткий запах мочи и ощутил приятное тепло под своими ладонями, слышал отдалённые басы музыки. Он смог вернуться к жизни. Снова. Он слышал тяжелое дыхание у себя над ухом, видел, как кожа на животе покрывалась мурашками от холода, как снова дрожали руки. Ему самому не мешало бы одеться, потому что в поясницу неприятно дул сквознячок, но тело было всё ещё ватным. Оно слишком долго было лишено всего этого и теперь, отвыкнув, полностью отдалось этим ощущениям. Когда контроль был восстановлен, Брендон так же молча натянул брюки и вышел из кабинки, оставляя бариста приходить в себе. Он мыл руки, когда мужчина всё же вышел, на ходу поправляя ремень. Его чуть шатало, и движения были заторможенными. Было видно, что он всё ещё не до конца отошёл от произошедшего. Он привалился к раковине, останавливаясь на некоторое время, резко крутанул кран и принялся отмывать руки, но в процессе остановился, зависнув. Несколько секунд спустя, когда Брендон уже закончил со всем и решил, что готов идти домой, бариста вдруг резко отпрянул от крана. Его лицо вдруг стало злобным, как будто что-то довело его. Он подбежал к мужчине и врезал ему кулаком куда-то в грудь. Поправив волосы, которые после всех манипуляций растрепались, он вышел, оставляя Брендона мучаться от боли. Он был ошарашен этим ударом. Было больно, и Брендон несколько секунд просто пытался сделать вдох. Разгорячённое после секса тело было слишком чувствительным для таких дел. Брендон не мог понять этого действия. Ему казалось, что они всё решили ещё у бара, соглашаясь на всё, что произошло в кабинке, что они оба были не под чем-то, хотя бариста пил до его прихода. Вопросы сыпались из его головы, как песок с берега моря. Бариста не вписывался в его картину мира. *** США, Нью Йорк. За день до происходящего в клубе. Он продержался больше месяца, всё же он был жутким упрямцем. Брюса накрывало волнами: он то чувствовал, что снова готов лезть в петлю, а вся троица в его голове плясать канкан на его могиле, то снова окунался в серую жизнь, где недоверие к людям росло вместе с количеством секунд, проведённых в кофейне. Он то просыпался с чувством полной покинутости, то не мог вспомнить ложился ли он спать вообще. Брюс стал чаще видеть и слышать, то чего не происходило совсем. В нём как будто начали жить два человека, и оба душевные инвалиды. Несколько раз он пытался накинуться на особо не понравившихся ему посетителей, благо что-то всё время его останавливало, а он просто продолжал выживать. Так же, как делал это всегда. Больно было только первую неделю, потом эта часть ломки легко заглушалась большой дозой обезболивающих и ещё большей кофеина. А вот с психологическим аспектом проблемы справиться было гораздо труднее. Возбуждение сменялось апатией, заставляя мужчину то не спать сутками, то желать уснуть навечно. Он приходил на работу, но ничего не мог вспомнить по возвращении домой. Всё будто затянуло дымкой, которая жгла глаза и выедала мозг. Каша в его голове тоже не помогала бороться с депрессией и апатией. Ему чудились косые взгляды посетителей, он видел их злость, но ничего не мог поделать, стараясь держать себя в руках даже, когда вся спина покрывалась мурашками страха. Брюс почти не ел в худшие дни, только спал, но всё равно не мог отдохнуть. Когда апатия отступала, мужчина не мог найти себе места, на него давила паранойя и доктор Росси. Иногда его накрывало на работе, он спешил уйти домой, надеясь переждать, а если не получалось, то просто глотал много таблеток, от которых мозги плавились, но было гораздо легче переносить контакт с людьми. Марта несколько раз порывалась помочь ему, явно догадываясь в чём именно проблема, но каждый раз натыкалась на бронированную стену, которой Брюс отгородил себя от всех. Он не хотел, чтобы ему помогали, от этого мужчина чувствовал себя слишком беззащитным и открытым. Доктор Росси в такие моменты сравнивал его с моллюском, который открывает раковину не перед теми людьми. Жалкий и беспомощный, ведомый течением моллюск. Без прав и возможностей. Ну, он хотя бы больше не был паразитом, живущим за чужой счёт. Брюс всё ещё ощущал себя вором, недостойным этого теплого мира, которым с ним поделились, но ничего не мог поделать со своей жадностью. Он желал этого тепла и уюта. Он ужасно устал от постоянной опустошенности. Этот месяц Брюс ходил по грани между жизнью и смертью, пребывая в каком-то забытье, где уже ничто не важно. В нём ничего не осталось: ни сил, ни желаний, ни мыслей. Он просто существовал, как это делают ненужные вещи на полке в шкафу – их ни разу не носили, но выкинуть жалко. Только в случае с Брюсом его уже успело изъесть время, прогрызая до дыр. Когда апатию сменяло безумное возбуждение, мужчина не знал, куда себя применить. Чувство ускользающего времени и полное недоверие делали его рассеянным и импульсивным. Брюс научился бороться и с этим: больше успокоительного, меньше реального сна. Он ходил как нервный труп в такие дни, но не пытался врезать кому-нибудь или выругаться – просто не было сил. Его еле хватало на рабочий день, а в квартиру он приходил уже готовым ко сну. В таком коматозном состоянии Брюс проводил почти каждый день. В какой-то момент ему стало абсолютно всё равно на Кэрол и её указы-соблазнения. Она скорее стала раздражать своим поведением и неуёмными намёками, хотя вначале они были очень даже ничего. Доктор Росси, кажется, переквалифицировался из психиатра в биолога, потому что каждый раз придумывал новое тотемное животное для Брюса. Мужчина же окончательно запутался в своей эволюции, поэтому перестал обращать внимание на эти сравнения. Лишь когда Росси снова начинал копаться в его воспоминаниях, Брюс не мог сдержаться. Тогда злость вскипала в нём, порой, совсем не вовремя. Мужчина кое-как оправдывался на работе и старался не часто выходить из дома без надобности в такие моменты. Но эти двое были лишь малой частью всех проблем, которые свалились на него в последнее время. Хотя его больше не ломало настолько, что еле хватало сил встать с кровати, галлюцинации усилились так, что мужчина проводил каждый день в попытках не сорваться в искусственный мир, созданный собственным разумом. Марта всё сильнее волновалась, почти выгоняя Брюса домой. Что удерживало её от сдачи мужчины врачам оставалось загадкой. Эд тоже явно что-то понимал, и его подозрения, как змеи, обвивали шею Брюса, душа его. Он слышал их шипение и чувствовал их прохладные чешуйки, но никак не мог избавиться от них. В другое время Брюс обязательно поговорил с Эдом, хотя бы намекнул ему, но сейчас он чувствовал себя, как в ловушке, которая захлопнется сразу же после того, как они откроет рот. Квартиру в Шотландии всё же удалось продать, хотя и дешевле, чем Брюс рассчитывал, но даже этого хватило, чтобы продлить аренду на год. Пожалуй, это было единственным хорошим, что с ним произошло в этот период. Однако, самой большой проблемой стал Свин. Теперь он появлялся каждый день, Брюс видел его по утрам в зеркале, слышал его визг, когда кто-нибудь заходил в кофейню. Когда приходила лихорадка и ломота, ему часто виделось, как он ест самого себя, как свиная голова отгрызает куски плоти от его рук. Он ощущал привкус крови во рту, а после того, как его отпускало, видел укусы на руках. Свин преследовал его даже в те короткие моменты, когда мужчине удавалось нормально поспать. Вместе с ним он прошёл через пламя лихорадки и лёд одиночества. Этот месяц был личным адом Брюса. Когда февраль начал подходить к концу, мужчина растратил все свои силы. Он осунулся от почти постоянной голодовки, кожа стала совсем бледной, была нарушена координация движений, что не помогало в работе. Брюс стал много курить, чтобы хоть как-то успокоиться, но с каждой новой сигаретой эффективность их становилось всё меньше и меньше. Под конец мужчина курил уже чисто по инерции, делая сразу большие затяжки и медленно выпуская дым наружу. Удивительно, что люди ещё не начали от него шарахаться, потому что сейчас он выглядел почти мертвым и точно больным. Брюс будто превратился в пустой сосуд: в нём не осталось ничего, ни злости, ни апатии, ни желания жить. Он настолько отвык чувствовать, что, когда ломка отпустила, мужчина даже не заметил, как стало гораздо легче. Он всё так же по инерции продолжал ходить на работу, выживать в толчее людей и встречать новый день. Всё вокруг него истончилось и стало полупрозрачным, неважным. Мир окончательно потерял цвет. Брюса больше не трогало то, что происходило вокруг, он будто покрылся корочкой льда, которая защищала его от окружающих. Никто не мог пробиться через неё, Марта и Эд долго пытались, несколько раз звали погулять вместе, но Брюс всегда находил повод для отказа. Кэрол и Росси тоже остыли, перестали пытать его, оставляя, наконец, в покое. Только один раз произошло нечто странное, чему Брюс не мог дать объяснения, совсем никакого. У него была очередная ремиссия, мужчина надеялся, что последняя, так что он даже походил на человека, а Марта перестала постоянно напряжённо поглядывать на него, но всё ещё не позволяла ему выходить в зал. Рабочий день подходил к концу, на улице холодало, а внутри зажигался уже привычный желтый свет. Людей становилось больше, они приходили компаниями после тяжёлого рабочего дня, наполняя зал весёлым гудением. Вся эта счастливая шумиха почти не трогала Брюса, он без интереса принимал заказы, автоматически выполняя их. Брюс старался не смотреть на людей, он всё ещё слышал мерзкие похрюкивания. Он пытался не обращать внимание, на, как ему казалось, колкие взгляды посетителей, максимально абстрагируясь от происходящего. Мужчина старался не вслушиваться в голоса, оставляя сами слова и их значение, поэтому, когда он в очередной раз повернулся, чтобы узнать на что ему придётся потратить пять минут своей жизни, Брюс не увидел перед собой никого, смотря куда-то вниз. Услышав «Чёрный кофе и два сахара», мужчина прильнул к спасительной кофе-машине. Он не разобрал ни голоса, ни интонаций – ему было всё равно. Просто выполнить заказ и выдохнуть, если выдастся минута отдыха. Голова начала болеть ещё полчаса назад, отбивая мерный болезненный ритм внутри, и мужчина понимал, что может не дотянуть до конца работы, несмотря на то, что осталось меньше часа. Обезболивающие не помогали уже давно, а желудок, испорченный таблетками, напоминал минное поле. Как в тумане Брюс выполнял заказ, когда почувствовал, как его почти препарируют взглядом, пытаясь проникнуть куда-то внутрь, вглубь. Терпеть это было почти невозможно, доктор Росси вдруг встал рядом с ним, облокотившись на аппарат. Он ничего не говорил, просто смотрел, выпучив глаза и растягивая улыбку на пол-лица. Это бесило даже больше, чем взгляд, который похоже уже несколько раз облапал его всего, на что психиатр лишь гадостно хмыкал. Так что, когда Брюс закончил, его раздражение уже кипело, что сразу отразилось на его лице, оно придало ему сил. Брюс впервые за день не был напуган тем, что придётся посмотреть кому-то в глаза. Поэтому, когда он всё же повернулся и увидел за своей спиной мужчину, Брюс был особенно зол. Он почувствовал в нём что-то, что делало его похожим на него самого. Как будто встретились два хищника, которые уже были слишком стары, но всё ещё боролись за выживание, стараясь не сдаваться под ударами судьбы. И сейчас Брюс был готов к нему, он был готов снова защищать себя. Но этого не произошло. Они встретились глазами, и мгновения хватило, чтобы испытать странное понимание по отношению друг к другу. Мужчина, наверно, испугавшись, сразу выбежал из кофейни, так и не забрав свой кофе, а Брюс будто окончательно замёрз. Он видел что-то промелькнувшее во всей сущности мужчины, отчего ему самому стало не по себе. Брюс был бы рад сейчас тоже убежать, вот только всё его тело будто превратилось в камень, он был напряжён, но не мог сдвинуться с места. Брюс не запомнил конец дня, всё снова погрузилось в дымку. Очнулся он уже утром, когда солнечный свет заставил его жмуриться, борясь за последние крупицы сна. Когда битва была окончательно проиграна, а муть перед глазами прошла, тело всё ещё было слабым от слишком долгого сна. Некоторое время он не мог сориентироваться, просто оглядывая комнату, пытаясь прийти в себя. Брюс потёр лицо руками, ощущая, как под закрытыми веками пляшут цветные пятна, как борода мягко колет ладони. Он ощутил тёплый солнечный свет, который грел его кожу до мурашек, мягко ложился на него. Брюсу было холодно, но теперь он почувствовал тепло, как будто его тело проснулось от долгого сна, после той встречи в кофейне. Следующая неделя проходила в каком-то странном предчувствии пробуждения. Брюс все чаще ощущал, что снова хочет жить, как будто он вернулся в тот момент, когда болтался почти лишённый жизни на шарфе. Только сейчас он не был в одном шаге от смерти, что, безусловно, делало все происходящее менее опасным. Брюс будто снова знакомился с самим собой. Он не знал, что такое вообще возможно, после месяца, проведённого в бункере, который отделял его тело и разум от мира, что он сможет снова начать чувствовать что-то. Его разом накрыли и физические и ментальные чувства, будто тот взгляд разбудил его. Брюс наслаждался каждым днём. Это было видно настолько, что Марта снова начала беспокоиться, но, когда поняла, что с мужчиной всё хорошо, принялась с новыми силами строить с ним отношения. Ей казалось огромной дикостью, работать в одном месте и при этом не иметь ничего общего с кем-либо. Пожалуй, это было одной из главных фишек кофейни – здесь все были друзьями. Такой маленький, идеальный мир, в котором почти не бывает происшествий. Брюс наконец-то смог прочувствовать это место, его тепло и мягкость, он купался в этом всём. Каждый день становился каким-то особенным, живым. В какой-то момент Брюс понял, что вся та жизнь, что проснулась в нём после той встречи, уходила от него снова. Ему всё ещё было хорошо, гораздо лучше, чем несколько дней назад, но эйфория прошла. Брюс снова становился наркоманом, точнее открывал новый, ещё более мощный наркотик. Однажды оказавшись на пороге жизни, стараешься навсегда остаться в её доме. Именно это и делал сейчас Брюс – искал новую комнату в её особняке, если она снова захочет выгнать его, или он сам – уйти. Желания становились всё более сильными, он уже не мог обойтись обычными радостями жизни. Теперь же внутри горел огонь, пока медленно, но верно, захватывая всю его сущность. Сначала, он даже не мог понять, что это было за чувство. Ему казалось это жадностью, он хотел чего-то больше, чем уже имел. Брюс снова почувствовал страх, потому что он уже однажды поддался этому соблазну, тогда он и обзавёлся всеми этими «соседями» в своей голове. Больше он не хотел их кормить, а уж заводить новых и подавно. Этот страх начал поглощать его. Брюс стал нервным, резко реагируя на любое случайно касание, которых при его работе было достаточно. Он будто снова возвращался к ломке, только теперь вместо того, чтобы затухнуть он сгорал, отвечая на любое действие. Огонёк внутри начинал превращаться в пожар. Брюс метался в лихорадке и снова не мог понять, чем вызвана его болезнь. Мужчина чувствовал, что если не решит эту проблему, то в один момент его просто разорвёт от противоречивых чувств, которые бурлили в нём. Брюс до сих пор не мог понять, почему он раз за разом возвращался к той встрече. Что-то этот взгляд в нём будоражил, вот только мужчина всё никак не мог понять что именно. Однажды, когда Брюс снова прокручивал у себя в голове тот вечер, жар снова окатил его волной - горячей и густой. Этот жар мужчина ни с чем не мог перепутать, и это пугало пуще прежнего. Потому что это была похоть. Она обжигала его, как неукрощённый дикий огонь. Когда Брюс думал о том, что проснулся, он не подозревал, что тело сделало это так и уж тем более, что причиной послужил чей-то взгляд. Теперь к возбуждению примешивались злость и раздражение. Мало того, что он сейчас морально не мог себе позволить секс, хотя бы потому что Кэрол в его голове явно была против этого, а она умела давить на мозг, и ко всему прочему у мужчины явно были проблемы с доверием, и даже яркое начало новой жизни не делало эти проблемы меньше. Но самое большое количество агрессии Брюс испытывал, когда понимал, что это произошло из-за мужика, которого он видел всего единожды и мельком. Он не понимал, что происходит с его организмом, отчего он решил так бунтовать, а в том, что это произошло именно из-за него сомневаться не приходилось. Брюс всегда потешался над геями, он считал это их грязной слабостью, поэтому очень рад был этим пользоваться, как, например, с Инглисом или с Блэйдси, хотя в случаи с последним это было сделано забавы ради. При воспоминании этих моментов жизни какая-то чёрная масса снова заворочалась в мужчине, явно намекая на прошлое самого Брюса. Шотландец снисходительно относился к голубкам, скорее считая их ущербными, как больных на голову, потешаясь над ними, но сейчас сам рисковал стать одним из них, и это безумно злило его. До красных пятен перед глазами, до стиснутых кулаков и глухого дыхания где-то в глотке. Он не желал прослыть педиком, потому что для него это было равно его сумасшествию, о котором никто не должен знать. Брюс чувствовал, как его кровь начинала бежать быстрее от одного воспоминания, а агрессия лишь добавляла в этот коктейль новых оттенков. Мужчина был напуган этой смесью, нужно было срочно найти выход из этой ситуации. Было несколько путей решения проблемы: либо Брюс продолжит игнорировать своё возбуждение, и оно само пройдёт, затухнет, либо мужчина решит всё самым простым путём – переспит с кем-нибудь. Только вот это простой путь не был таким уж лёгким. Он всё ещё боялся того, что, если переступит грань, то уже не сможет вернуться. Брюс не был уверен, что ему хватит сил не сорваться и не уйти в запой или ещё хуже. Наверно, именно страх потерять жизнь заставил Брюса долго сомневаться в принятом решении. Когда терпеть уже было невыносимо, а дрочка перестала помогать, Брюс всё же решил пойти в клуб. Он долго искал место, чтобы никто не смог найти его там, чтобы даже те немногие, кто видел его в кофейне, не могли выйти на него. Брюс пытался успокоиться, понимая, что в нём говорила паранойя, но не мог преодолеть себя. Он знал, что никому нет дела до того, где и с кем он проводит вечер, но, только представив осуждающие взгляды окружающих, Брюс готов был скалиться раненым зверем, пытаясь защитить свою свободу. Мужчина не хотел зависеть от них. Ему казалось, что, спрятавшись от всех, он сможет освободиться, но то, что испытывал Брюс скорее напоминало другую клетку. Он даже не мог сказать стала ли она больше или меньше, возможно, просто поменяла свою форму, оставаясь в сущности точно такой же. Он знал, что его побег - не показатель силы, а явный символ его слабости, неспособности подняться с колен, чтобы достойно встретить свою судьбу. Всегда проще начать сначала, чем пытаться изменить то, что уже есть. Кое-как дождавшись выходных, он отправился в то место, которое посчитал самым подходящим для своих целей. Клуб пользовался определённым спросом и был явно не таким уж белым и пушистым, каким казался с первого взгляда. За неоновым светом и ритмичной музыкой скрывалось что-то дикое и развратное. Здесь можно было снять проститутку и приватную комнату, чем и собирался заняться Брюс. Он жутко нервничал по дороге туда и пришёл даже немного рано, так что пришлось сделать несколько кругов по кварталу с сигаретой в зубах. Это не помогло расслабиться, но зато оттянуло время до, как Брюсу казалось, точки невозврата. С самого утра его преследовало странное чувство напряжённости и спокойствия, как затишье перед бурей, которую уже предсказали. С этим чувством он устроился в самом углу бара, инстинктивно ища наиболее выгодное для защиты место. Брюс не спешил напиваться или уходить в отрыв. Он хотел немного осмотреться, привыкнуть. Мужчина всё ещё вздрагивал и напрягался, словно пружина, от случайного касания, а чужие взгляды горячим металлом обжигали, оставляя следы на теле. Дёрганный ритм музыки и яркий свет заставляли Брюса напрягать глаза, желая рассмотреть окружение. Он старался не пялиться слишком сильно, боясь вызвать подозрения, будто он снова коп под прикрытием. На эти мысли Брюс лишь хмыкал и попивал заказанный ранее скотч. Он старался не торопиться – не хотелось напиваться, да и двигаться особо тоже. Звуки доходили до его головы будто через слой воды. Он видел девушек в танцующей толпе, слышал их смех, но всё это происходило будто не с ним. Ему снова стало холодно, будто алкоголь затушил тот пожар, что горел в нём последние дни. Брюс не мог вспомнить зачем пришёл в это место, мечтая теперь лишь о том, чтобы снова оказаться дома. Его начало мутить, хотя он даже не допил первый бокал, всё заплясало перед глазами вместе с танцующей толпой. Брюс несколько минут пытался прийти в себя, протирая холодными руками лицо, надеясь успокоиться. На некоторое время мужчина выпал из реальности, погружаясь в себя, когда мир вокруг него перестал распадаться на части и соединился, Брюс открыл глаза, чтобы снова осмотреть зал, в котором веселились люди. Из толпы было трудно выделить кого-то одного, она будто стала одной общей массой, единым организмом, двигаясь в такт чудаковатой музыке. Запах алкоголя и пота перемежался с каким-то сладковатым, словно карамель, ароматом от свечей, отчего хотелось только скорее забыться или воспользоваться уборной. Брюс старался не концентрировать этом внимание или на ещё паре изрядно раздражавших его мелочей. Сейчас они были не важны. Когда он увидел, как к в его направлении шёл какой-то смутно знакомый мужчина, глаза Брюса уже начали побаливать от постоянно меняющегося освещения, так что ему пришлось несколько раз прикрыть их, давая им успокоиться. Приведя зрение в порядок, Брюс снова заглянул в толпу, и теперь он не сомневался, что тот мужик шёл не просто в его направлении - он шёл к нему. Только вот до Брюса никак не доходило почему. Он не мог вспомнить ничего связанного с этим странным мужчиной, прокручивая последние дни в голове, он приходил к выводу, что не сделал ничего за что мог получить. Если это было что-то другое, то оно было ещё загадочнее, чем предположение Брюса. Когда мужчина подошёл настолько близко, что Брюс наконец-то смог увидеть его глаза, осознание прилетело в его голову, будто молния в дерево. Он вдруг вспомнил почему он сейчас здесь. Мужчина почувствовал злость и возбуждение одновременно уже в который раз за вечер, только теперь к этой жуткой смеси добавился новый ингредиент – подозрение. Брюсу казалось странным, что человек, который после первой же встречи убежал, даже не дождавшись заказа. Но это было даже не так загадочно, как всё остальное. Брюс и его паранойя создали жуткий, внимательный ко всему тандем. Он стал приглядываться ко всем и каждому, больше не осознанно, почти сразу забывая то, что видел, но, видимо, не насовсем. Сейчас Брюс мог чётко вспомнить те несколько раз, когда он снова видел этого мужчину. Он надеялся, что просто путал его с кем-то в те вечера, когда ощущал пристальный взгляд на своей спине после завершения рабочего дня. Оборачиваясь, чаще всего мужчина видел только спину. Тогда он просто заставил себя думать, что это кто-то из этого района, какой–нибудь любитель побегать ночью. Он отчаянно надеялся, что это не маньяк и не сталкер, каждый раз почти убегая к себе. И вот теперь этот же мужчина был здесь – в том месте, где Брюса никто не должен был знать. Кажется, мужчине послышался голос доктора Росси, который опять пытался что-то ему рассказать о прогнившем мире. Вот только мужчина уже был здесь, и он не сводил глаз с Брюса, как и он сам. Шотландца затрясло, ему было жаль, что он уже опустошил свой бокал – сейчас бы не помешало расслабиться. Они приглядывались друг к другу, как перед боем, не могли отвести взгляд. Брюсу казалось, сделай они это, драка начнётся прямо здесь. Он был напряжён настолько, что не заметил, когда возбуждение начало покалывать где-то в пояснице, пробегая по все спине. Движение вышло до боли естественным, так что Брюс даже не захотел ему сопротивляться. Ему вдруг стало слишком спокойно, он снова почувствовал, как где-то зарождается буря. Огонь внутри снова разгорался, но всё ещё не мог выбраться наружу. Но мужчина это будто почувствовал, разрывая поцелуй. Им хватило взгляда, чтобы прочитать всё в глазах друг друга, поэтому Брюс сразу двинулся в сторону сортира, какое-то внутреннее чутью подсказывало, что это именно то, ради чего он пришёл сюда. Он думал, что это будет битва, но был не прав, поэтому слегка опешил, когда вместо того, чтобы начать драку, они начали что-то отдалённо похожее на секс. Брюсу было дико, его начало трясти ещё сильнее, руки совсем замёрзли, но оторваться было невозможно. Шотландца обжигали горячие ладони. Он настолько потерялся в этих ощущениях, что сначала даже не мог собраться. Руки судорожно сжимались и дергались в поиске чего-нибудь, за что можно было ухватиться. Когда мужчина лишил его движения, задрав кофту так, что по оголённому торсу пробежался холодок, Брюса уже поглотил жар возбуждения. Мир плыл перед глазами. Хотелось получить больше этих ласковых касаний, хотелось почувствовать этот огонь полностью. Брюс думал, что лучше уже быть не может, но, когда до его сознания донеслись звуки похожие на бряцание пряжки ремня, а по телу прошлась волна удовольствия – стремительная и горячая, как удар молнии – в голове не осталось ни одной мысли. Чувствуя, как чужие ладони гладят его член, Брюс наконец-то смог найти точки опоры, цепляясь за плечи и шею, помогая расправиться с пламенем в районе паха. Сейчас его ничего не волновало. Он не боялся Свина, его крик больше не мог отвлечь мужчину от дела. Кэрол и Росси остались где-то на задворках его сознания, не вмешиваясь в процесс. Он слышал свои стоны, заводясь от этого ещё больше. Он чувствовал, как чужие руки оглаживают его рёбра, задевая соски. Брюс плавился от этих ощущений. Тепло, идущее от чужого тела, пьянило его, он прижимался к нему сам, потираясь о его бёдра, и прижимал мужчину к себе, зарываясь рукой в волосах, массируя основание шеи. Всё было, как в тумане, поэтому Брюс совсем не мог сдерживаться, когда движения стали более резкими и грубыми, намекая на близкий конец, вырезая его из этой сладкой дымки. Разрядка пришла совсем неожиданно. Брюса будто опалило огнём, который до этого лишь приятно грел, а теперь решил разгореться в полную силу. Он почувствовал, как ласки стали более агрессивными, добавляющими в наслаждение капли боли, которые предсеменем смешивались в чужих руках. Этот контраст довёл его до полного безумия. Брюс уже не сдерживала стонов, плавно подмахивая в такт ладони на члене. Когда мужчина в порыве страсти укусил его, Брюс спустил почти сразу, издавая протяжный воющий звук. Это было слишком много для него за один раз, особенно после того, как его тело отвыкло от подобного. Когда пустота в голове перестала звенеть, а перед глазами расплываться цветные круги, Брюс кое-как отдышался. Тогда он понял, что уже стоит в кабинке в одиночестве, полуголый, со спущенными штанами, наверняка раскрасневшийся. Возможно, что он даже выглядел немного торчком, получившим новую дозу. Только вот шотландец явно ничего не принимал, а эффект от оргазма прошёл слишком быстро, яростно обрушиваясь на мужчину всей своей свинцовой тяжестью. Он быстро привёл себя в порядок, выскакивая из кабинки. В голове проносились мысли, но не одна из них не оставалась там надолго. Ноги были слабыми после всего, голова пустая. Чёрт, чёрт, чёрт. Он только что сделал это с мужчиной. Было хорошо. Чертовских хорошо. Непростительно. Брюса разрывало от этих ощущений. Снова. Он на некоторое время буквально завис, стоя посреди туалета. Очнувшись, мужчина направился к раковинам, чтобы умыться и остудить голову. Холод привёл мысли в порядок, и Брюс смог проанализировать свои ощущения. Его определённо не радовало то, что произошло, хотя сам процесс был очень приятным. Это безумно злило. Красная пелена резко появилась перед глазами, так что Брюс просто поддался порыву, отпуская себя. Всё произошло быстро и, наверное, сильно. Шотландец сразу выбежал из туалета, а затем и из клуба, направляясь домой. Он не чувствовал боли руке почти до самого приезда. Только дойдя до квартиры, он вдруг осознал, что почти избил человека, а может и не почти. Брюс снова выпал из реальности, а, вернувшись, обнаружил ссадины на костяшках и трясущиеся от напряжения ноги. Он лишь хмыкнул, сползая по стене на пол. Всё это походило на какую-то глупую, безумно жестокую шутку, где посмеялись над ним. Брюсу казалось, что всё подстроено, спланировано кем-то. Он перебирал в голове варианты, но каждый из них казался совсем нереальным и безумным. Никто не мог знать о нём. Он ушёл ото всех. Он один. По квартире разнёсся смех. Отчаяние и страх снова завладели сознанием Брюса. Он знал, что никто не будет гнаться за ним, но ничего не мог поделать со своим недоверием. Облегчение от разрядки окончательно отпустило, оставляя после себя лишь тяжесть реальности. Ужасно. Сейчас именно так себя чувствовал Брюс, будто снова началась ломка, только галлюцинаций почти не было. Тело всё ещё горело, хотя руки снова начали мёрзнуть. Голову разрывало от мыслей. Брюс радовался только тому, что завтра выходной и не придётся идти на работу. У него будет время разобраться со своими мыслями и телом. Брюс пытался уговорить себя, что это просто физическая реакция, потому что у него ничего давно не было. Это было бы лучшим объяснением. Только где-то внутри, гораздо глубже, чем могли заглянуть все три его глюка, Брюс понимал, что это не было подставой, только если от судьбы. И вот это уже пугало его гораздо больше, потому что он не знал, чего ожидать. Была ли это запоздалая карма или, наоборот, спасительный подарок судьбы. В любом случае мужчине было не по себе. Он решил, что оставит это на завтра. Ведь так легко заставлять себя избегать плохих мыслей. Этим Брюс занимался с самого побега в Нью Йорк.