О подлинном благочестии

Между собой они привыкли делить практически всё — бремя судьбы, и власть, и бессмертие... и друг друга. Ни время, ни расстояние не способны по-настоящему разлучить АльмСиВи: даже не видя, не слыша, не чувствуя гладкую кожу под пальцами, они всё равно остаются связаны тысячей бесконечно прочных, попросту неразрывных нитей. Стоит лишь потянуться друг к другу, и с головой окунуться в биение Сердца, и смело, бестрепетно выйти за рамки смертности, как Дешаан сплетётся с Аскадианскими островами, а мысли, чувства, желания заструятся свободно между живыми богами Ресдайна и потекут, слившиеся воедино, излучистой полноводной рекой... Если только кто-то сознательно не захочет себя отрезать — отгородиться, построить запруду, как сделала нынче Альмалексия. И это мучительно, почти нестерпимо: чувствовать в Айем обиду и злость, чувствовать ярость Матери Морровинда — но не её саму. Конечно, никто из Троих не нуждается в силе или поддержке друг друга: никто из них не подчинён, не зависим и не приручен. Порой они могут годами, десятилетиями не обменяться ни единым словом, и каждый из АльмСиВи — цельный, самодостаточный, неудержимый в своём могуществе. Но даже предмирная, необъятная сила отнюдь не мешает властителям Морровинда любить — и тосковать. Да и как такое вообще возможно — не тосковать по Айем? Нет ей равных ни из числа эт’Ада, ни в рядах смертных. Айем — первая средь женщин: несравненная, непобедимая, пленительно прекрасная. Королева и по праву рождения, и по заслугам — жжёт разум и сердце пламенем дивных густых волос и держит в изящных, но сильных руках судьбу всего Морровинда. В ней больше безудержной чистой силы, чем в них обоих… что, впрочем, и неудивительно, ибо Айем — Матерь и Страж, тогда как они — Поэт и Загадка. Как им не тосковать по ней? Это воистину невозможно. Айем не похожа ни на одного из них, но ей и не следует быть похожей. Каждый из АльмСиВи самодостаточен и уникален, но они дополняют друг друга, почти так же, как Страж дополняет Разделитель и Разрубатель… Айем сейчас нет с ними — ее нет в них, — и нет гармонии, нет привычного хода вещей. И оттого и Вивек, и Сил, непривычно не-полные, сильнее тянутся через пространство-время, напоминая друг другу, что все еще Есть. И оттого оба они привязывают себя друг к другу прочнее прежнего, и отныне даже в Вивеке, Вивеке-граде, можно почувствовать запах масла и металлической пыли. Узы, которыми Си и Ви дополнительно связали друг друга, прочны и почти нерушимы, и оттого оба они чувствуют другого так, как не чувствуют даже самих себя. И жажду, нестерпимую и неутолимую жажду, они делят на двоих тоже. Векх, свободный сегодня от дел — и от одежды, — может позволить себе расслабиться и не тратить силы на божественный лоск и блеск. Потому что им не нужно прятаться друг перед другом — и они не прячутся. Его голова на коленях у Сехта, а тело удобно лежит на лучшей в Ресдайне кровати, и ни в одном из миров нет ничего, пожалуй, что могло бы Вивека сейчас поднять... ...кроме, возможно, чувства застывшей неполноты, что так опасно напоминает скуку. Вивек вздыхает, чуть прикрывает глаза и произносит — тягуче, почти лениво: — Ллевул… Архиканоник Андрано… Мы можем позвать его — почему бы и нет? Я знаю, ты тоже хочешь его попробовать. — Тоже? — Сил ухмыляется хитро и будто бы понимающе, но Вивек слишком хорошо его знает и не обманывается. — Тоже, — эхом раздаётся в ответ. — В твоё отсутствие, Си, я не позволял себе ничего более скандального, чем целомудренный поцелуй в лобик, — с кошачьей улыбкой уверяет его Вивек, — хотя ему и поцелуй в лобик кажется высшей милостью. Представляешь, что будет, если мы зайдём дальше? Какой простор для экспериментов! Любезный Ллевул уж точно не будет против: конечно, он хочет большего. Дадим ему… большее? Вместо ответа Сил кладет обе ладони на щеки Вивека — холод металла жжет едва ли не сильнее, чем горячая не-смертная плоть — и склоняется ниже, почти касаясь кончиками распущенных волос. — Дадим ему столько, сколько он будет готов — и сколько сможет — принять. Получив одобрение, Вивек не мешкает: не тратя время на всякие мелочи вроде одежды, он окутывает себя плотной вуалью магического тумана и отдаёт дежурящему подле его покоев Вечному стражу строгий приказ: Воин-Поэт хочет срочно видеть архиканоника Андрано. Воин-Поэт не желает ждать. Вечный страж уходит, не задавая вопросов, и вскоре под гулкими сводами Высокого собора уже разносится эхо торопливых — и очень узнаваемых — шагов. Ллевул переступает порог, чудом не споткнувшись, и Вивек не может сдержать улыбки, потому что зрелище, представшее перед их с Сехтом очами, очаровательно — и определенно стоило того, чтобы подняться даже с самого удобного места. Архиканоник Андрано, растревоженный срочностью переданного ему поручения, является перед своими богами заспанным, не проснувшимся толком... и толком не одетым. На нём лишь стоптанные сандалии да небрежно накинутый, криво завязанный халат — красный, глубокого рубинового оттенка, что так живописно контрастирует с пеплом данмерской кожи. Сбившийся набок ворот приоткрывает чётко очерченную ключицу — и Сил, не особо тщательно скрывший свое присутствие, неосознанно облизывает пересохшие разом губы. Он смотрит, как стройные голые ноги мелькают из-под подола, когда Андрано, взволнованный и совершенно ничего не понимающий, в нетерпении переступает с ноги на ногу... Эта растерянность приоткрывает самые потаённые мысли, смывает с души всё напускное. Сердце Ллевула Андрано — такое же чистое и живое, свободное от сковавшей его ответственности, как и весь облик этого мера. Рыжие волосы заплетены в свободную косу — приятное разнообразие! Ллевулу, конечно, очень к лицу и тугой, щедро налакированный узел на затылке, что он взялся носить на новой должности, но именно сейчас он, открытый и лишенный неестественной опрятности, воистину прекрасен. И пусть свободные от лака, и оттого непослушные, прядки выбиваются из чуть сбившейся набок косы, обрамляя его лицо восхитительным нежно-рыжим ореолом, — так даже лучше. Вивек небрежно взмахивает рукой, и дверь за спиной архиканоника Андрано захлопывается резко и громогласно, словно бы отрезая его от всего остального мира. Однако Ллевул, привычный ко многим вещам, даже не вздрагивает. Служба живым богам отменно сказывается на выдержке — и как же не удержаться от того, чтобы не бросить ей вызов? Вивек, всё так же решительно-неодетый, делает окутывающий его туман чуть менее плотным, дерзко-дразнящим, и взгляд у Ллевула медленно стекленеет, а на висках проступают капельки пота. Кажется, он не заметил бы Сехта, даже если бы тот решил совсем перестать скрывать своё присутствие — хотя при любом раскладе он уже скоро должен вступить в игру. Вивек между тем начинает партию: он подплывает-подходит к Ллевулу, очерчивает лёгкими золотистыми пальцами острую скулу и гладко выбритую, окрашенную румянцем щёку, оглаживает пепельно-смуглой ладонью бедро, скрытое за тяжёлой и плотной рубиновой тканью... — Ты помнишь, почему мои руки — не руки Мефалы, Ллевул Андрано? — спрашивает Вивек, медленно отстраняясь. — Ты помнишь, почему они лишь наполовину черны? — В ваших руках — милосердие и безжалостность, мой господин, — не мешкая откликается мер, что вовсе не за красоту был назначен архиканоником… пусть даже и красота сыграла в его карьере немалую роль, — и в ваших решениях — свобода и вызов. Даже самые могущественные эт’Ада скованы сотней запретов и не способны противоречить своей природе, не способны преодолеть границы, очерченные их сферами. АльмСиВи же — божественны, но по-прежнему не забыли, каково быть смертными, и не утратили ни сострадания к нам, своим детям, ни решимости преобразовывать мир... — Ллевул, на мгновенье замявшись, облизывает пересохшие губы и подается вперед, произносит негромко, но страстно: — Двойственная природа возносит наш Трибунал выше всех, кто имеет дерзость называться богами, и наши боги достойны как поклонения, так и любви. Вивек кивает, довольный этим ответом, и золотые глаза искрятся весельем. Голос Вивека бархатно-мягок, словно кошачий шаг. — Сегодня я даю тебе шанс послужить мне, Ллевул Андрано, — почти что поёт Поэт, покачивая точёной пепельно-серой ногой, и одинокий браслет на лодыжке тихонько позвякивает в такт его золотым речам. — Я даю тебе шанс послужить АльмСиВи — так, как тебе ещё не доводилось служить, и так, как мало кому выпадало чести. Сил, поглощенный происходящим, забывается, и невидимость стекает с него, как вода. Но Ллевул, кажется, слишком поглощен маняще-дразнящим Векхом, чтобы обратить внимание на что-либо иное. — Мне не нужны от тебя доказательства верности или любви, — продолжает тем временем Вивек. — Мне ведомо твоё сердце, Ллевул Андрано, и в нём с избытком найдётся любви и верности. Мне нужен только твой выбор, свободный выбор... Впустишь ли ты в себя эту ночь, поющую Таинством и Поэзией? Впустишь ли ты в эту ночь благодать АльмСиВи? И ответом ему — чуть слышное, но твёрдое, решительное “да”. Вивек кивает, и отступает вглубь, в ласковый сумрак покоев, и бессловесно зовёт последовать за собой — тёмным медовым взглядом, лёгким небрежным жестом дымчато-серых пальцев. Ллевул Андрано, заспанный, растрепанный, но уже окончательно проснувшийся, смотрит и не может поверить своим глазам — потому что вдруг осознает, что кроме Вивека здесь есть кто-то еще… ...но эта мысль тут же ускользает вместе с остатками самоконтроля. Вивек скрепляет их вечное и священное соглашение поцелуем — таким же чувственным, чистым и искренним, как и сердце Ллевула Андрано. Ллевул вкладывает всего себя в этот поцелуй и не обращает внимания ни на что, кроме своего бога… и потому совсем не Векхову руку на своей талии он замечает далеко не сразу. Сил подходит к нему со спины — чтобы не помешать Вивеку — и цепляет механическими пальцами пояс, в спешке завязанный архиканоником не слишком прочно. Тонкая лента-шнур поддается весьма охотно, скользит и свивается на полу в змеиный клубок. Вивек довольно облизывается, а Сил, не теряя времени даром, чуть приспускает рубиново-красную ткань, приобнажая гибкую пепельно-серую спину: цепь выступающих позвонков так и манит, приковывая божественный взгляд. Тёплые органические пальцы касаются их легко, почти невесомо, но Ллевул в ответ резко, почти отчаянно дергает плечами, и этот давно уже ставший ненужным халат стекает на пол рубиново-красным потоком. Вивек проводит серыми пальцами по впалому, покрывшемуся мурашками животу — архиканоник, рьяно нырнув в работу, пропускает слишком много трапез — и ведет рукой ниже, по тонкой дорожке волос — к рыжим густым завиткам у паха, к горячему полувставшему члену, который, тут же откликнувшись на эти прикосновения, крепнет, наливается жаркой тяжестью. Сил между тем избавляет архиканоника от кожаного шнурка, скреплявшего косу: и без того слишком свободная, она распускается окончательно, и волосы солнечно-рыжей лавой текут по спине и плечам. Сил путает в них органические пальцы, чувствуя наконец их мягкость и шелковистую нежность: прикасаться к ним даже приятней, чем он представлял, когда наблюдал за принимавшей у послушника Андрано обет каноником Лаасой... Время — дракон, пожирающий собственный хвост, и времени, разделённого на троих им хватит на всё, что Ллевул Андрано будет готов принять — и на всё, что он сможет выдержать.

(Альм)СиВи умеют вознаграждать за верность.