Миссия невыполнима

       — Дорогой, надеюсь, ты покушал сегодня? — поинтересовался взволнованный голос из телефона, принадлежащий женщине средних лет (может, та была и старше, но голос ее все еще оставался мягким и спокойным, словно морская волна), — ты же знаешь, что стоит мне узнать, что ты пренебрегаешь своим здоровьем — я приеду. — Я знаю, мамуль, — устало выдыхает мужчина и прикрывает глаза от усталости, — я поспал, поел и все в таком духе. А сейчас собираюсь на работу. И нет, заранее, я не пытаюсь избавиться от твоего внимания, я люблю тебя. Просто у меня злой начальник, а я опаздываю. — Хорошо, хорошо, выключаю! Люблю тебя, малыш, — произнеся со звонким смехом, женщина наконец отстала от родного сына и выключила телефон, решая больше не мешать, как никак, он все же работал, а создавать проблем совсем не хотелось. Как только мать сбросила вызов, Перри выдохнул чуть легче. Он не был маленьким ребенком, нет, но каждый раз, слыша родной голос, мысли отчего-то подрывались к источнику, желая подольше насытиться. Надо было все-таки съездить к родителям, проведать и успокоить душу младого ребенка, соскучившегося по мамочке и папочке. — И с каких пор это я «злой начальник»? — раздался неожиданно громко голос в тишине — говорящего не было нигде видно, а значит, он снова взломал благодаря своим компьютерным крысам магнитофон водителя. — Я должен был придумать оправдание, иначе мать еще часа два убеждалась бы, поел я или нет, — фыркает агент и тихо заливается смехом, обнажая острую улыбку — всему виной были зубы, — что-то случилось? Обычно, вы делаете так, когда что-то экстренное. — Делаю как? — с насмешливым тоном спрашивал майор, но удивительным это совсем не являлось, он почти всегда так и говорил, чертова привычка безумного, а еще безумнее было, когда к насмешке прибавлялась надменность. — Врываетесь в личное пространство, сэр, — отвечает рыжий без всякого смущения — уже привык, да и характер такой, в лицо высказывать, за что Френсис его и любил. Монограмм задумчиво хмыкнул, словно обдумывал над сказанным. А после задумье в его голосе прошло, видать, вспомнил, чего хотел: — Старший Фуфелшмерц должен выступать сегодня на площади, но каким-то удивительным способом площадь испарилась. Мы думаем, что это козни нашего полоумного доктора, вам следует отправиться и проверить, в противном случае — искоренить корень всех бед, — серьезным тоном, не терпящим никаких возражений, сообщает мужчина. — Не надо называть его так, он не полоумный, — голос Перри раздражен, потому что он как минимум не согласен — Хайнц непризнанный гений, мастер с неудачными опытами и без цели, но все еще талантливый. Как его соседи-мальчишки, ему бы пинка в нужную сторону, если бы не его упрямость. Монограмм снова выдает озадаченное «хм» и выключается, это слышно по оглушающей тишине в машине, нарушаемой трением колес и звуками двигателя. И Перри даже рад, что босс не продолжает препираться, ему не хочется этого обсуждать. Не о Хайнце. Не в таком ключе. И явно не с тем человеком, который только что назвал его полоумным, что явно говорит о том, насколько майор не знает этого мужчину. Доктор Фуфелшмерц был просто из тех, кто не нашел себя в жизни. И Перри не пытался помочь лишь по одной простой причине — тот, может, и принял бы его помощь, но толку было бы ноль, ведь путь самоосознания человек должен пройти сам. Хайнц пока не был готов. Поэтому и Перри не лез в это, просто ждал своего часа. Проведя озадаченно по своим и без всего этого коротким волосам, тот вздохнул — майору не зачем просить его ехать к «злодею», потому что Плэттипас так привык за последние годы к ежедневным выходкам Дока, что даже не удивлялся. К тому же, какой Хайнц без этих своих инаторов? Перри даже представлять этого не хотел, потому что каждое из его творений, о, он точно знал, было ему как родное дитя. Пусть агент Пи и уничтожал все эти детища, но в сердце Хайнца все еще жила теплота. Он любил своих детишек больше, чем настоящую дочь, наверное. И, кажется, даже не обижался на Перри за то, что тот устранял каждую его работу, потому что в этом была профессия Перри, к тому же, Хайнц с его низкой самооценкой был уверен, что он заслуживает этого. Это немного подбешивало самого агента, ибо Хайнц, он же гений! А выставлял себя как никчемного докторишку, не желая верить в свои силы по-настоящему. Иногда Плэттипасу действительно хотелось помочь, взять руководство, дать пинка под зад и вести прямо вперед, но мысль о том, что он должен бороться со злом, а не примкнуть к нему, всегда его останавливало. Работа и обет, который он давал, как и все другие их агенты, не давали ему сделать то, чего так хотелось в глубине души — помочь. Взять все в свои руки и реализовать мечты своего близкого друга, который был ему почти как родным и чуть ли не единственным, если не считая некоторых ребят с работы. Глубоко вздохнув своим мыслям, мужчина покачал головой и припарковался у большого здания. Пару шагов были преодолены, и теперь Перри лениво разглядывал панель с кнопками в лифте, пока тот поднимался на самый верх. Когда эта штука ломалась, агенту Пи казалось, что он умрет — ну серьезно, здесь около сотни этажей, и пока ты поднимаешься по ним, пытаясь не умереть, проходит куча времени. А потом ты все-таки умудряешься попасть на самый верх, при этом будучи потным, уставшим, непригодным абсолютно для какой-либо работы. В такие моменты он обычно старался отдышаться какое-то время у двери, и только потом стучался, чтобы не казаться полным слабаком. Кажется, именно по этой причине он вечно ворчал. когда доктор спрашивал его о своем убежище — агент старался находиться ближе к земле, а не на последнем этаже небоскреба, в котором этих этажей сотня, если и не больше. Как только лифт добрался на нужный этаж, а это случилось не скоро, ибо эта черепаха любила тормозить между стенок и пугать слишком консервативного агента, Плэттипас вышел из нее поскорее — давняя нелюбовь, что уж тут поделать? Осталась самая малая часть — дойти до белой двери, которая время от времени напоминала дверь в палату психиатрического отделения. Однажды Перри рискнул сказать это при Хайнце, и сказать, что он обиделся, совсем ничего не сказать. Они не разговаривали примерно несколько дней, пока доктору не пришлось сдаться из-за работы Перри. Даже в этом случае он передавал команды то через Нормана, то через дочь, если та была дома. И как у этого ребенка появился дочь, он старался вообще не думать — при таких мыслях его итак излишне раненная за все эти годы службы голова начинала гудеть и выдавать ошибку — во-первых, ему было неприятно, во-вторых, ему снова было неприятно, но только этот пункт отличался от предыдущего тем, что в нем присутствовала необъяснимая ревность, которую он давил. Не его собачье дело, когда и с кем спал Фуфелшмерц. По крайней мере, он пытался так думать и не забивать голову, избегая подобные мысли и вопросы. И все это происходило с ним, Перри Плэттипасом, который и ревностью ни к друзьям, ни к близким, ни к любимым не отличался. Он был уверен в себе и своих близких, и ревность, в любом ее проявлении, считал искренней глупостью, в то время как в ситуации именно с этим человеком то и дело зубоскалился, пытаясь дышать ровнее и не выдавать своих переживаний. — Перри! — почти радостно поприветствовал его голос с немецким акцентом за открывшейся дверью, — эй, ты чего такой хмурый? Хмурым Перри был по той причине, что один его знакомый докторишка-злой-ученый-гений напрочь уселся с некоторых пор в его голове и упрямо не желал выползать из убежища. Вот и сейчас сидел на плечах, подобно ангелам и демонам в попсовых мультфильмах, и прямо к самокопанию вел — разбираться в себе Перри вот искренне не любил, больше чем приказы майора. Поэтому и не занимался, до какого то времени, этой ересью. У Хайнца, кажется, было хорошее настроение. Он весь сиял, улыбался и то и дело трепал свои и так взъерошенные волосы, зазывая так и оставшегося с кислой миной агента внутрь. Даже жалко как-то было бедного, мечты его рушить. — Вчера утром я узнал, что моему братцу-идиоту вручат ключ от города. Нет, ну надо же! Ключ и кому? И-ди-о-ту! — начал свой бурный рассказ мужчина, в то время как Перри, по привычке, молчал и слушал, следуя за ним на балкон, — они даже не понимают, что этот глупец не заслуживает такой чести, поэтому я открою им всем глаза — я расскажу им всем, что он этого не заслуживает. А пока я буду готовиться, у меня будет фора — мой дорогой братишка в поисках площади, пока она украшает мою связку ключей. Хайнц засмеялся тихо, хрипло, так, как любит сам Перри, иногда откровенно игнорируя чужой рассказ и любуясь самим рассказчиком. Тем временем, увлеченный агент Пи пытается ориентироваться в пространстве, не сводя взгляда с Хайнца — итог такой невнимательноси стоил роботизированным стулом под задницей, который, стоило только ему сесть, хлопнул клешнями и заключил его в железные «объятия». — Надо же, — хмыкает мужчина, взглянув на агента, — ты сегодня какой-то рассеянный. Раньше бы сразу заметил. Сдаешь позиции? Перри ничего не ответил — ему не хотелось ссориться, тем более сейчас, когда он витал в облаках и был максимально рассеянным, а значит, очень раздражительным. Он только фыркнул громко, показывая все свое недовольство в лице, и нахмурил итак хмурые брови. Чтобы хоть какой то ужас вселять, ну что это такое, в самом деле. — Итак, площадь, — он вытащил из кармана связку ключей, на которых висел брелок в виде их главной площади, и потряс ими перед Перри. То ли в надежде вывести хоть на какие-то эмоции это бревно, то ли чтобы просто похвастаться содеянным, — осталось только подготовить речь и выступить над всем городом ровно через два часа? — Собираешься репетировать клочок бумаги у зеркала, серьезно? — наконец подает голос мужчина, глубоко вздохнув, — я же умру от такой пытки — ты полная бездарность, Хайнц, разочарование всех актеров. Док поджал губы, в тотчас же убрав улыбку, и серьезно взглянул на того, спросив короткое «что?». — Что слышал. Не мучай добрых людей, запрись где-нибудь, где тебя никто нормальный не услышит, и репетируй, сколько влезет. Наверное, именно поэтому он совсем не планировал изначально открывать рот, потому что в плохом настроении Плэттипас был грубым. Очень грубым, почти злым и совсем неразборчивым — ему было плевать, кто сидит перед ним, друг, враг или родственник, он вымещал злость на любом, кто пытался докопаться до него. Даже сейчас, зная, что их отношения итак очень хрупки, он пытался задеть мужчину, что было вполне очевидно по его лицу — взгляд был отреченным, губы пожаты, вид отстранен. — О, значит, голос не нравится? — мстительно отчеканил Фуфел, а после пошло поехало — короткий приказ Норману, и вот уже робот-переросток тащит его все на том же стуле-инкубаторе куда-то, кажется, в кладовку, — приятного сидения в тишине и одиночестве, мудила. Да, возможно, стоило быть вежливее. Возможно, стоило подбирать слова, потому что он прекрасно знал о чуткости и ранимости своего недотоварища, только вот блядская натура, из-за которой он себя не контролировал, распускалась и впадала в алую агрессию. И все тебе, никакие плюшки в виде самоконтроля не товарищи буйному бойцу. Хоть сдохни, а за слова, сказанные в гневе непонятно за что, отвечай. Глубоко вздохнув, Перри попытался оглянуться и найти выход из ситуации. Держались механические обручи на славу, тут не то, что выбраться, тут и дышать было тяжело. А ему, как бы, работать надо. Мир, там, спасать, людей, животных и все в таком духе. А еще спать хотелось, потому что «старость-не-радость, вот он твой кризис среднего возраста в твои ебучие тридцать пять, поздравляю». Глубоко вздохнув, Перри, который порядком заебался и подумывал то ли об отпуске, то ли о военной пенсии, до которой было еще пять лет, принялся вытаскивать маленькую пилочку из кармана. А пацаны все подкалывали, мол, чего как девица? А вы найдите что-то лучше, чем пилочка, когда дело до взломки доходит, а под рукой большой пилы нет. А у него она еще и звуковая, что значило пятиминутную занятость и освобождение, что позволяло легко вздохнуть — кости больше не ломило от крепкого хвата железа. Хайнц эту херню будто под себя, худого, то ли просто тощего, то ли жилистого, делал. Черти что. — Пиздец, — разочарованно доносится до него из чужих уст, правда звучит не в привычном тоне, искажающем неизбежное, скорее, что-то, что предвещает или уже указывает на что-то масштабное. — Пиздец, — подтверждает мужчина и поднимает почти такой же рыжий, как и волосы, взгляд на коллегу по невезению. — Ты скинул мой инатор с небоскреба, — все таким же подавленным, уже ничему не удивляющимся голосом сообщают ему. Ей богу, словно он тут не стоял и сам не наблюдал за падением. Падением Трои, чтоб его. — Надеюсь, мы никого не убили, — отвечают немного охреневшим голосом, словно только что дошло. — Ты, — тут же доносится. — А? — Надейся, чтобы Ты, — выделяют местоименее и продолжают, — никого не убил, потому что ты скинул его с чертового небоскреба! Перри поглядывает на товарища и принимается смеяться. Громко, нервно, словно притворно. «Истерика,» — думает доктор и уходит ставить чай. С ромашкой, чтобы успокоить этого придурочного почти убийцу. Людей, к счастью или сожалению, инатор не прибил — никого и не было, все собрались на площади, которую законопослушный (почти) и порядочный агени Пи вернул.