Расстройство привычек и влечений

Уныло растекаясь всем своим бытием по парте, слежу за стрелкой онлайн-часов, будто это сделает оставшиеся до звонка девять минут менее скучными, бесполезными и утомляющими. Сидящий справа от меня Дмитрий так же уныло стучит пальцами по столешнице, чем неслабо раздражает, однако мне слишком лень открывать рот, чтобы сделать ему замечание. Да еще и в голове какая-то тупая песня заела. Вот спрашивается, на кой черт мы сюда приперлись, когда все контрольные написаны, аттестация выставлена и половина соучеников уже благополучно свалила с предками на моря? А я вам отвечу: мой разнаглядный друг, тот самый, с которым я делю парту уже несколько месяцев, разбудил меня сегодня с утра звонком и лекцией о том, что совесть надо иметь. Послать я его послал, но и встать себя заставил, так что теперь мы оба такие ответственные сидим и проклинаем весь мир. Семь минут. Судя по смене интонации, преподу тоже уже все осточертело, но он слишком индюк, чтобы отпускать нас домой. Шесть минут. Я почти сплю. Почти, потому что стук чужих пальцев по парте, к которой я прижимаюсь ухом, заставляет меня мысленно закатывать глаза и недоумевать, какого дьявола мой сосед не умеет читать мысли — в противном случае он давно бы понял, куда, а главное как глубоко мне хочется его послать. Пять минут. Индюк не выдерживает и начинает собираться. Я слишком амеба, чтобы поднять свое бренное тельце и куда-то идти. Дима напоминает о ящике алкоголя, который мы вчера притащили в его квартиру, чтобы сегодня выпить, и я более чем резво встаю на ноги и, обгоняя всех, несусь к выходу. Пивасик, родной мой, желанный-ненаглядный. Дима смеется мне вслед, но меня это не волнует от слова совсем, потому что а) я слишком заколебался во время учебного года, так что я хочу просто отдохнуть, и б) Яр был как раз в числе тех, кто свалил на моря, что давало мне шанс напиться и забыться без его осуждения. Нет, я, конечно, осознаю, что поступаю не сказать чтобы хорошо, но, вашу медь, он уже надоел своими вечными ограничениями. Я ему что, жена шейха без права слова что ли? Выкуси, сладкий, сегодня я нажрусь до зеленых чертей. В конце концов, могу я новый год с друзьями отметить или нет? Мы быстро одеваемся, прощаемся с одногруппниками и, кидаясь друг в друга снежками аки дети малые, идем к метро. Дима живет в десяти минутах езды от лицея, что, к слову, делает его идеальным соучастником прогуливания пар в его же квартире. Как правило, мы рубимся в приставку или просто смотрим какие-то видео на Ютубе, иногда слушаем музыку и подвываем (я подвываю — Дима честно поет). Если сперва его музыкальный вкус показался мне более чем сносным, то, стоило мне узнать парня получше, выяснилось, что в его плейлисте рядом с «Imagine Dragons», «Hollywood Undead», «Placebo» и кучей других приличных исполнителей совершенно спокойно уживаются «Фараон», «Шары» и бог знает что еще. Нет, он честно попытался мне объяснить, что музыку надо любить за ритм и голос исполнителя, а не за смысл текста и страну происхождения автора, я даже согласно кивал в ответ головой. Более того, я даже смиренно добавил в собственный плейлист некоторые треки «Флёр» и «Мертвых дельфинов», но вот «экзамен», на котором он своим потрясающим, завораживающим голосом запел «Если в сердце живет любовь», я завалил в первую же секунду. Да еще и добавил, что, если он сейчас же не замолчит, я уйду и он больше никогда меня не увидит. Он поржал и сказал, что у него еще будет время «сделать из меня человека». Ага, сейчас, как же. Прямо я так и дался. Димина квартира встречает нас не убранным с утра постельным бельем, потому что, когда мой друг остается без присмотра своих родителей (сам он на моря с ними, к моему счастью, не поехал), за ним убираюсь либо я, либо никто. Это я думал, у меня в комнате обычно беспорядок, как же! Это вы еще этот склад забытых вещей не видели! Прямо в грязной одежде завалившись к нему на кровать (ну, а кто ж мне запретит), еще раз уточняю, во сколько прибудут гости. — В половине седьмого. Сколько можно спрашивать? У тебя проблемы с памятью или ты элементарно меня не слушаешь? — Что? Прости, я отвлекся. — Кидает в меня что-то, что до этого намеревался положить в шкаф. Что-то оказывается серым джемпером; кидаю обратно. — То есть у нас еще много времени, чтобы убраться, заказать еду, поесть и заказать новую, правильно? — Ты не завтракал? — Плюнув на «уборку», плюхается рядом, запрокинув голову так, чтобы ему было меня видно. Кладу палец ему на кончик носа. — Два раза. — Фыркает. — Что? Я растущий организм, мне нужно полноценно питаться! — Ты путаешь полноценно и постоянно. — Сходи нафиг, будь добр! Наигранно проругавшись еще полчаса, мы все-таки заставляем себя встать: Дмитрий отправляется заказывать гавайскую пиццу мне «и себе что-нибудь», а я, вздохнув, начинаю собирать по квартире разбросанную одежду. Сортировать вещи на грязные и нет я и не собирался, так что в итоге всю кучу засовываю в корзину в ванной, после чего иду на кухню в поисках хозяина квартиры. Ну, конечно, сидит кофе пьет, что ж ему еще делать! — Ну и что ты тут расселся? — Я заказал еду, что еще я должен был сделать? — Убрать посуду, например? — Указываю на гору грязных тарелок в раковине. — Нет, и это я еще бесхозяйственный! — Говорит, что такого слова нет. — А какое есть? — Бесхозный. — Нет уж, у меня Яр есть. Скривив нерасшифровываемую физиономию, Дима все-таки поднимает свой зад со стула и демонстративно убирает всю посуду в машинку. Ну и что выеживался, спрашивается? Когда приезжает пицца и мы наконец обедаем, мы все-таки приступаем к приготовлениям к вечеринке. *** Так плохо мне, кажется, еще не было. Все мои воспоминания о прошлой ночи ограничиваются обрывками разговоров, танцами на чьих-то коленях и рвотой с утра пораньше. Боже мой, зачем же я столько выпил… Дима разбудил меня около трех, когда все остальные уже разошлись, принес воды, таблеток от головы и влажное полотенце. Вот это я называю настоящей дружбой! Правда вот стоило прохладной воде коснуться моего желудка, он тоже проснулся и… продолжил извергать из себя все, что я до этого успел в него засунуть. Я ведь не ел ничего после первого приступа, что из меня выходит? Уныло прислонившись виском к прохладной стене ванной комнаты, закрываю глаза, пытаясь вспомнить, что вчера вообще было, но вместо этого попросту засыпаю — Дима будит меня своим обеспокоенным «Ты в порядке?» — А что, похоже, что я в порядке? — Все-таки открываю глаза и, опираясь о стену, неуклюже поднимаюсь на ноги. — И какого черта ты вообще такой живой? — Так это ты у нас в четыре утра водку вином с энергетиком запивал, а не я, — смеется. — А на кой черт я, прости, это делал? — Умываюсь, пару раз похлопываю себя по щекам. — Я просмотрел этот момент, мы тогда с пацанами курить выходили. — Хозяйственно подает мне чистое полотенце. — Спасибо. Сигареты остались? Друг кивает, и, накинув куртки, мы вдвоем выходим на общий балкон. Ледяной декабрьский воздух оказывается как нельзя кстати, и спустя пару минут я даже оказываюсь в состоянии ровно стоять на ногах. Курим мы какое-то откровенное дерьмо, потому что, увы, все нормальное закончилось еще ночью, а прямо сейчас бежать в магазин желанием никто не горит. — Все живы остались? — интересуюсь, стряхивая пепел в специально захваченную с собой кружку. — Даша с Милой не очень живы были, когда я их в последний раз видел, но Ден обещал довезти их до дома, так что все окей. — Это получается, я хуже всех что ли выступил? Печально. Прошу рассказать, что вообще было, потому что после игры в крокодила со связанными руками я не помню абсолютно ничего. — Ты танцевал. — Это я помню. Интересное что-то было? — У меня на коленях. — Выматерившись, с прискорбием признаю, что и это я тоже помню. — Расписывая в красках преимущества анального секса. И вот тут-то я начинаю смеяться так, что мой и без того пострадавший желудок предсмертно сжимается, заставляя меня задыхаться не то от смеха, не то от боли. Нет, в теории, конечно, мне за такое должно быть стыдно, но что-то я не заметил в своих документах печати «невинный ангелок». Да и не сделал я особо ничего аморального. Отдышавшись, вытираю выступившие слезы, и шутливо спрашиваю, ограничился ли я теорией или мы разобрали данную тему на практике. Не дождавшись моментального ответа, поворачиваю на Диму голову, и его выражение лица сразу отбивает всякое желание смеяться когда-либо еще в этой жизни. — Дмитрий. — Алексей. Я нервно сглатываю, чувствуя, как ускоряется сердце у меня в груди. Напряженно вглядываюсь в его глаза, пытаясь разглядеть там столь раздражающее обычно, но невероятно желанное сейчас «Я тебе напиздюнькал, я тебя наебал». Он молчит. И я молчу. У меня перед глазами проносится вся моя короткая, но счастливая жизнь, и я понимаю, что мне снова трудно дышать. И когда я нахожусь в шаге от того, чтобы потерять сознание, этот никчемыш запрокидывает голову и начинает ржать так громко, что у меня уши закладывает. — Ты бы себя сейчас видел, — давится смехом. А я его по-настоящему сейчас удавлю! Не то чтобы я по жизни был пай-мальчиком — скорее из тех, кому по пять раз на дню моют язык с мылом, — но даже я не знал, что способен на такие эпитеты. Дима был не просто послан далеко, глубоко и надолго — да из таких мест, которые я ему порекомендовал, в принципе не возвращаются. Я почти было запустил в него кружкой, однако вовремя вспомнил, что это чересчур расточительно: не заслуживает этот поганец разбития такой полезной штуки. — Еще раз так пошутишь, и я перестану с тобой общаться. — Скрещиваю руки на груди. — Долбоеба кусок недоделанный. Дима, не переставая посмеиваться, обнимает меня за плечи и торжественно клянется больше так не шутить — я корчу ему рожу (даже скулы сводит) и повторно посылаю его по известному адресу. Впрочем, я не я, если долго помню обиды, так что уже через пару минут мы возвращаемся в квартиру греться, отпаивать меня водой, ну а потом и убираться (снова). Домой я возвращаюсь лишь ближе к полуночи: вполне в приличном виде прошу заметить — и сразу же заваливаюсь спать. Никакого здоровья на такие каникулы не хватит! *** Если еще вчера я думал, что мои проблемы ограничиваются возможным отказом печени, и смело шутил об этом налево и направо, то теперь мне было совсем не до шуток. Не успел я переступить порог квартиры и разуться, как мне позвонил Ярослав, спросил, дома ли я, сказал, что сейчас приедет, и повесил трубку. Никаких тебе «Я прилетел», «Соскучился по тебе, любимый», «Не могу дождаться нашей с тобой встречи», и, черт возьми, не то чтобы он обычно был щедр на подобные выражения, но вот сегодня я жопой чуял проблемы. А жопа у меня ой как хорошо проблемы чует — ни разу еще не подводила. А как отлично все начиналось! Проводив родителей с утра на работу, я сходил выгулял сестру по ближайшему торговому центру (присмотрели себе обалденные джинсы, не смогли решить, кому они идут больше, в итоге не взяли), проводил Леру до кафе, где она должна была встретиться со своими «девчонками», и, забежав по дороге домой в магазин, собрался провести вечер за компьютером, поедая всякий чудовищно вредный мусор. Да я даже игрушку новую себе присмотрел, в которую собирался рубиться, пока глаза не станут как у заядлого курильщика марихуаны (я сам не пробовал, мне пацаны рассказывали), но этот звонок поставил на моих планах крест, да такой жирный, что под ним и не разглядишь, чем я вообще собирался заняться. И вот теперь я, как порядочный домохозяин, ношусь по квартире с тряпкой, протирая пыль на всех особо бросающихся в глаза горизонтальных поверхностях, поправляю подушки на диване и судорожно мою посуду. Не хватало мне еще, чтобы и без того недовольный жизнью Ярослав вместо того, чтобы уделить все свое внимание мне, читал мне лекцию о том, в каком я живу свинарнике. Кстати о Ярославе. Его поездка с родителями на моря переросла в поездку с родителями в горы, где они последнюю неделю катались на лыжах, ходили в музеи, пили пиво и всеми иными способами развлекались. Я ничуть не завидовал, нет. Проблема заключалась в том, что мы с моим благоверным практически и не разговаривали: так, обменялись парой коротких не особо информативных сообщений. Сначала я думал, что его так загоняли по экскурсиям, что у него попросту нет сил (да и доставать телефон на морозе то еще удовольствие), но теперь, как человек с черным поясом по разведению паники, я за каких-то тридцать секунд придумал причин, по которым он не хотел бы со мной разговаривать, больше, чем у него в принципе было для того поводов. Раза в два. Может быть, три. Я успел вспомнить все свои грехи, начиная с шестого класса, включая те, которые не совершал, но очень хотел бы, придумал несколько новых, которые не прочь был бы когда-нибудь совершить, и закончил свой список классическими причинами для расставания из глупых девчачьих мелодрам (это не я, это все Лера). Убравшись до приемлемого уровня, я переодеваюсь в что-то поприличнее, чем растянутые треники и старая любимая футболка с нелепым принтом, и сажусь под дверью ждать. Я сижу. Я жду. Я поглядываю на часы. Потом на дверь. Потом опять на часы. Решив, что ждать лучше у окна, откуда мне будет прекрасно видно дорожку к подъезду, я перебираюсь на кухню, где заодно завариваю себе чай. На глаза попадается пакет из магазина, так что, выматерившись, я быстро распихиваю все снеки по полкам, даже не задумываясь о том, что кто-то их может найти и съесть без моего ведома. И снова сажусь ждать. И с каждой секундой я все сильнее переживаю, впрочем, в какой-то момент доходя до мысли, что Яр просто мог настолько сильно соскучиться, что он хотел поскорее меня увидеть, а не тратить время на бессмысленные разговоры. Удовлетворенный таким предположением, я с улыбкой до ушей лезу на полку за заныканным за пачку гречневой каши сникерсом. Да что ж он так долго-то? Когда мои запасы нервно сгрызенных сладостей практически подходят к концу, в поле моего зрения попадает слишком знакомая фигура, и мое сердце без объявления войны начинает биться с такой силой, что мне даже страшно за собственную жизнь становится. Считая вдохи и выдохи, на трясущихся (а с ними-то что, бог ты мой) ногах я дохожу до входной двери как раз в тот момент, как раздается звонок домофона. Открываю подъездную дверь, открываю дверь квартиры, открываю дверь холла, возвращаюсь в квартиру, сажусь на банкетку и неосознанно начинаю грызть ноготь на большом пальце. Я боюсь сам не зная чего, одновременно с этим почти до боли в желудке желая поскорее увидеть свое горемычное счастье. Услышав звук открывающихся дверей лифта, я делаю глубокий вдох и поднимаюсь на ноги. Три коротких шага до входной двери, и я сталкиваюсь лицом к лицу с Ярославом. Сразу же позабыв обо всех переживаниях, намереваюсь кинуться ему на шею и расцеловать, но он с абсолютно нерасшифровываемым выражением лица выставляет перед собой руку, не давая мне приблизиться. — Алексей, нам надо поговорить. — Я делаю шаг назад, пропуская парня в квартиру. — Что-то случилось? — Он закрывает за собой дверь, разувается, снимает куртку. — Вот ты мне это сейчас и расскажешь. Пока мы идем на кухню, я прогоняю в голове полный список своих грехов, который уже не кажется мне таким безобидным, в панике отбирая наиболее вероятные варианты. И все равно, черт возьми, список получается слишком большой. О чем из этого он мог узнать, находясь на обратной стороне Земного шара? Ярослав садится за стол и поднимает на меня взгляд; нерешительно стою в дверях, сморщив брови. — Может, ты хоть намекнешь? — Неумело (в конце концов я делал это всего несколько раз) взвешиваю каждое слово перед произнесением. — А ты не знаешь? — «Я, блять, не могу выбрать!»; неловко пожимаю плечами. — Ты спал с Димой? Не сдержавшись, громко матерюсь в голос и закрываю лицо руками. Кажется, предыдущую минуту я вовсе и не дышал, отчего сейчас делаю это так часто, будто только что пробежал марафон. Падеж мне в междометье, я чертов придурок. Составляя свой гениальный список, я напрочь забыл, что десяток человек видели, как я, пьяный до зеленых чертей, отплясывал на коленях своего «просто друга», и, кончено же, кто-то из этих сердобольных людишек обязательно должен был донести на меня Ярославу. Кто знает, каких еще несуществующих подробностей они там напридумывали. — Бо-о-о-оже мой. — Все еще неровно дыша, я убираю от лица руки и делаю шаг в сторону закусившего губу парня. — Ничего не было, Яр, я клянусь тебе. Кто что там тебе наговорил? — С облегчением улыбаюсь, сжимая руку своего не сопротивляющегося мальчика, и сажусь перед ним на корточки, чтобы смотреть снизу вверх, а не наоборот. — Вы отмечали новый год, пили и… — И я сидел у него на коленях. — Не то чтобы это совсем ничего не значило, но уж лучше так, чем то, в чем меня обвиняют. — А дальше? — Все. Больше ничего не было. — Наклонившись, он внимательно смотрит в мои глаза, пытаясь понять, говорю ли я правду, а я боюсь дышать, потому что, даже если он и поверит, у него все еще есть все основания меня бросить. — Я должен был рассказать тебе сам, прости. — Ты правда не изменял мне? Киваю, потом, одумавшись, качаю головой и только после этого додумываюсь дать свой ответ словами. Яр отклоняется назад и тянет меня на себя, и я наконец занимаю положенное мне место на правильных на этот раз коленях — он прижимает меня к себе так, что я едва ли могу дышать, но это сейчас совершенно не важно. — Прости меня… — шепотом. Касаюсь носом его виска, вдыхая почти выветрившийся запах шампуня. Так пахнут его подушки, и это меня усыпляет. — За что? — так же тихо. — За то, что позволил тебе подумать, что я тебе изменял. Этого больше не повторится, обещаю. Он снова отклоняется, на этот раз чтобы меня поцеловать, и, клянусь, когда-нибудь мое сердце не выдержит таких перепадов. — Я люблю тебя. — А я тебя. — Мне очень сильно тебя не хватало. — Улыбаюсь. — Еле пережил эти две недели. Ненавижу чертовы горы.