Ребёнок

      Юнги едва не закрывает дверь сразу же, как слышит:         — Это Чонгук. Он поживет с тобой пару недель.        Но Намджун предусмотрительный, он ставит свою ногу между косяком и дверным полотном и складывает ладошки вместе под подбородком. В принципе, можно хлопнуть дверью, в конце концов, сломанная нога будет только проблемой нежданного гостя, но что-то останавливает.        Из-за длинных ножищ Намджуна, вцепившись в его штанину, робко выглядывает мальчонка лет десяти, в белой потрепанной футболке и черных шортах. Юнги натыкается на его настороженный взгляд из-под черной челки, успевая заметить ободранные колени и развязанные шнурки на кроссовках прежде чем ребенок, теребя в руках замусоленного плюшевого зайца, снова прячется за чужие ноги, как за штакетник надежного забора.         — Пожалуйста, — трясется в молельном жесте Намджун.        Юнги медлит ещё секунду и всё-таки распахивает дверь, шлепая босыми ногами на кухню. Там наливает в кружку только что вскипевшей воды и тянется за сигаретами. Никотин всё, что у него осталось помимо воспоминаний о прошлой жизни. И ни от первого, ни от второго он не собирается отказываться.         — Проходи, — подталкивает мальчишку внутрь Намджун и, воровато озираясь по сторонам, закрывает дверь.        Мальчик жмется к нему боязливо, но любопытство пересиливает, и он осматривается. Жилище у Юнги убогое. Теперь крутые дома с модной обстановкой — роскошь, которую могут себе позволить только члены правительства или к ним приближенные. Юнги «членом» не был никогда. У Юнги — принципы, и он их старательно придерживается, потому и не нравится многим.        Намджуну, видимо, нравится, раз он притащил к нему ребенка, зная прекрасно, что это запрещено. Или не нравится очень сильно, потому что за нарушение запрета могут и расстрелять.        Со времен катастрофы дети — зло. И «добро», в лице тех, кто у власти, старательно с ним борется. Юнги как-то проезжал мимо ямы, в которую солдаты скидывали маленькие пластиковые черные пакеты. Проезжал, сжимая руль с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Проезжал мимо. Он один, солдат много, пакетам уже всё равно.        «Зло» смотрит своими большими черными глазами и тянется рукой к фотографии на тумбе.         — Нельзя, — командует Юнги, и мальчик сжимается, ныряя за Намджуна.        Тот смотрит осуждающе:         — Ну вот чего ты орешь? Ребенка пугаешь.         — На кой черт ты его ко мне притащил? — недовольно морщится Юнги, затягиваясь.         — Больше некуда. У Джина солдаты весь дом перевернули.        Сигарета в руках предательски подрагивает. Юнги переводит взгляд в окно.        За окном руины. Разрушенные дома, вывороченные с корнем деревья, скелеты сгоревших машин, которые никогда больше не будут ездить. За окном остатки от прошлой жизни. Остатки от катастрофы. Семь лет прошло, ничего не поменялось.        Кроме людей.        Юнги помнит, как уводили Чимина. Ему тогда только исполнилось четырнадцать. Солдаты забрали его на следующий день. И не вернули. Это было пять лет назад. Юнги так и не может убрать фотографию.        Намджун подходит почти вплотную, оставляя возле тумбы Чонгука, чьи руки так и тянутся к рамке с фото, и становится предельно серьезным. Не дожидаясь приглашения, он сам наливает себе чай, делая глоток и стараясь заглянуть Юнги в глаза. Тот упрямо смотрит в окно. Они знакомы с детства, и он слишком хорошо знает этот взгляд, которым Намджун подкупает окружающих. Тогда этим взглядом у него получалось выпросить что угодно: конфету, дать списать, защиту. Теперь он вырос и может дать защиту сам. Оставшиеся тянутся за ним, словно за мессией.        Юнги ни за кем не тянется. Ему не нужна защита. Ему нужно, чтобы его оставили в покое. Дом на отшибе, вроде как, должен намекать на это. Видимо, Намджун намеки понимает по-своему.         — Послушай, он не опасен, — понижает гость голос, чтобы мог слышать только Юнги. — Мы проверили. Спрячь его на пару недель, потом мы вывезем его из города. И тебя заберем, если ты, наконец, согласишься.        Намджун выдерживает паузу, ожидая ответа, и постукивает пальцем по стакану. Оглядывается на Чонгука, рассматривающего фотографию несмотря на запрет: заяц надежно зажат под мышкой, а маленькие пальчики обхватывают толстый металл рамки, пока глаза с жадностью изучают фото незнакомого парня.         — Тэхен нашел его в мешке, — говорит сквозь зубы и сжимает пальцы в кулак. — Должно быть, не заметили, что не добили, и выбросили так. Он громко плакал, чем и привлек внимание. Не мог порвать толстый пластик и выбраться. Тэхен сказал, что его руки были истыканы полностью. Весь в синяках. Когда мы его мыли, нашли следы от уколов и под коленками. За ушами, на шее… даже в паховой зоне. Они до сих пор ищут лекарство, понимаешь? И всё так же проверяют его на детях. Чонгук просто оказался сильней остальных. Ему повезло.         — Ты мне на жалость пытаешься надавить, что ли? — жестоко усмехается Юнги, поворачиваясь и выдыхая облако дыма в лицо напротив.         — Я хочу тебе сказать, что он живой, — смотрит Намджун ему в глаза. — Живой. Реальный. Он здесь. А Чимина нет. Перестань его ждать и поехали с нами.        Юнги дергается, ощетинившись, хватает Намджуна одной рукой за ворот кофты и сцеживает:         — А не пошел бы ты к черту.        Намджун понимающе хмыкает. Сколько бы раз он ни говорил об этом, посылают его всегда по одному маршруту. Когда Юнги убирает руку, парень подходит к Чонгуку, треплет его по голове и подбадривающе улыбается. Снимает со своего плеча рюкзак, ставя его на пол, и берется за ручку двери:         — Тут вещи. Всё, что Тэхен успел собрать для него. Я приду через неделю. Максимум через две. И, Юнги, — он оборачивается в дверном проеме. — Я надеюсь, ты уйдешь с нами.        Юнги плевать, на что там надеется Намджун. Плевать на катастрофу, на очередные эксперименты ученых, которые считают, что только опытами на детях можно найти лекарство. Ему плевать даже на себя. Давно. И плевать на стоящего посреди комнаты Чонгука.        Из него хреновая нянька. Намджун не слишком умный, если привел ребенка к нему. Юнги не умеет готовить и, кажется, уже не умеет и общаться. Он и из дома-то выходит редко. Зачем? Юнги всё ждет непонятно чего.        Чонгук, устав топтаться на одном месте, опускается на пол прямо там, где стоял, скрещивая по-турецки ноги. Он все так же исподлобья поглядывает на Юнги, пока тот точно так же наблюдает за ним. Мальчишка тощенький, только щеки пухлые и взгляд слишком взрослый для ребенка. Ему бы с одногодками на улице гонять, по деревьям лазать, в войнушку играть. Да только нет детей на улицах, все в лагерях, за колючей проволокой, а те, что по счастливой случайности не попали в руки правительства, вывезены за пределы города активистами, вроде Намджуна.        Последнего такого ребенка Юнги видел года три назад. Спаситель Чонгука — Тэхен. Теперь он вырос, помогает Намджуну. Хотя и помогать-то особо не с чем. За пять лет с начала катастрофы, почти всех детей изничтожили, а новых рожать запрещено. Но Тэхен находчивый, искал по ямам, куда отказывались ходить остальные: слишком жутким было зрелище. А он не боялся. То ли смелый, то ли отмороженный. Он единственный, кто проверял черные пакеты, и, надо же, повезло.        Тэхен был самым молодым, кого видел Юнги после Чимина. Теперь вот Чонгук.        Мальчик вздыхает тяжело и сажает своего зайца на пол рядом. Шевелит губами беззвучно, дергая игрушку за потрепанные лапы, и машет перед ее мордой рукой, когда со стороны входной двери раздается громкий топот и скрежет.        Подскакивая с перекошенным от ужаса лицом, Чонгук прижимает зайца к груди и пятится, пока не упирается спиной в стол. Нащупывает руку Юнги и вцепляется в нее мертвой хваткой.        Юнги смотрит на его маленькую ладонь с нескрываемым удивлением. Теплая. Почти горячая. И немного влажная. Когда последний раз кто-то держал его за руку? Сейчас не вспомнить. Он не чувствовал тепло человеческого тела очень давно.        Чонгук трясется от страха словно маленький, загнанный в угол зверёк. Устало вздыхая, Юнги отходит от него и открывает дверь.         — Успокойся, ребенок, это всего лишь Бино.        В комнату, радостно виляя хвостом, залетает черная торпеда. Прыткая, верткая. Скачет на задних лапах, пытаясь лизнуть Юнги в лицо.         — С-собачка? — изумленно выдыхает Чонгук.        Бино не похож на «собачку», скорее на зверюгу, собачищу. Огромный, с длинной черной шерстью и влажными голубыми глазами, он приблудился к дому несколько месяцев назад. Стоило раз покормить, и пес почему-то решил, что у него теперь есть хозяин. Даже стал отзываться на кличку, хотя Юнги до последнего не хотел хоть как-нибудь его называть. Дать имя и произносить его — значит привязаться, принять в свою жизнь. Юнги больше ни к кому не хочет привязываться.        Бино, услышав голос Чонгука, перестает вилять хвостом и, опуская голову вниз, впивается в мальчика немигающим взглядом. Как и все живое на теперешней земле, животные боятся детей, чувствуя в них опасность. Пес смотрит на Чонгука, Чонгук во все глаза смотрит на него. Хлопает ресницами и тянется к нему дрожащей рукой.        Наклоняя голову вправо, затем влево, Бино словно сомневаясь, медленно подходит, вытягивая шею и шумно принюхивается, едва касаясь кончиком носа маленьких пальцев. А в следующую секунду, совершенно успокоившись, подходит ближе и смачно лижет Чонгука в лицо, виляя хвостом.        Отворачиваясь от них, Юнги берет в руки тряпку, вытирая следы от лап чертова пса, который опять натоптал возле двери. Закончив с уборкой, он берется за ручку, намереваясь закрыть дверь, когда по комнате разносится смех.        Бино продолжает облизывать Чонгука, и тот закрывается руками, громко хохоча.        Детский смех. Звонкий, восторженный, переливающийся по стенам звуком колокольчика.        Искренний и счастливый.        Непривычный.        За ребрами скалывает чем-то щемящим. Юнги сглатывает, обдирая горло сухостью, и закрывает дверь, отгораживаясь от мира извне.