В свете софитов

Утро после бессонной ночи не принесло мыслям ясности. Всё произошедшее казалось странным сном, но было почему-то явью. И что с этим делать, Олег пока не знал. Но что-то делать было нужно — причём ему, как старшему и более опытному, как учителю, в конце концов. Он отвечал за этого мальчишку и должен был заботиться о его благополучии в первую очередь. Думать о том, что будет лучше для него. Поговорить с Сашей перед отъездом не удалось — все были заняты погрузкой, сновали туда-сюда, и Саша, неловко поздоровавшись за завтраком, больше ничего не говорил, и застать его одного было невозможно — да и некогда. В дороге Саша откровенно избегал Олега — в автобусе сел где-то сзади с Тасей и Юлей, на остановках тоже с ними не расставался, по приезде торопливо попрощался, не глядя в глаза, и сбежал так быстро, что казалось — растворился в воздухе. Что ж. Торопиться было решительно некуда, и Олег готов был дать Саше столько времени, сколько потребуется. Но разговор всё равно должен был состояться рано или поздно: по своему опыту Олег знал, что самое страшное — неопределённость, и нужно было всё прояснить, чтобы Саша мог жить и работать спокойно, не терзаясь ни этой самой неопределённостью, ни чувством вины. Олегу тоже было вовсе не просто. Мерзкий голосок в голове знай себе нашёптывал: “Он же сам не против, он же сам сделал первый шаг! Дай ему то, что он хочет, сделай хорошо и ему, и себе. Он уже не мальчик, чтобы ты его так берёг, сам, поди, знает, что ему лучше. Дай, дай, дай!” Олег давил этот голосок как мог, зная, что никогда не поступит с Сашей так подло. Но сопротивление давалось тяжело.

***

Через пару недель, в течение которых Саша, встречаясь с Олегом в театре, каждый раз ограничивался дежурными “здрасьте, Олег-Евгенич” и “до свидания, Олег-Евгенич”, Олег-Евгенич однажды всё же поймал его на выходе. — Саша! — тот вздрогнул, остановился, но не обернулся. — Олег-Евгенич, я… я немного спешу… — Неправда, — парировал Олег. За годы знакомства он прекрасно научился видеть Сашу насквозь и знал, что сейчас не ошибается. — Саша, нужно поговорить. Сейчас. Саша обернулся, улыбнулся неловко. Сердце болезненно заныло. — Отказаться нельзя, да? — обречённо спросил он. — Нельзя, — Олег посмотрел на него серьёзно. — Я не кусаюсь, ты же знаешь. А поговорить нужно в любом случае, и это ты тоже знаешь. — Знаю, — сдался Саша. — Тогда идём. В кабинете Саша встал у двери, будто готовясь вот-вот сбежать. Он даже не подумал снять пальто — только перчатки стянул и бросил на стол, а теперь неловко сжимал ремень перекинутой через плечо сумки и смотрел куда-то в пол. Потом всё-таки решился, поднял отчаянные, совершенно несчастные глаза. — Олег Евгеньевич, простите меня. Простите, пожалуйста, я не хотел. Его хотелось обнять. Сказать, что всё будет хорошо. Не отпускать никогда. Проклятье. — Я всё понимаю, — сказал Олег мягко и так спокойно, как только мог. Голос не дрожал, уже хорошо. — Я помню себя в твоём возрасте и знаю, каково это. Ты восхищаешься мной, и это чувство… оно может казаться чем-то иным, но поверь мне, это пройдёт, и скоро. Саша резко мотнул головой. — Я знаю, сейчас тебе так не кажется, но я был на твоём месте. Это пройдёт. — Только уже три года, а всё никак, — глухо ответил Саша. — Послушайте, пожалуйста, Олег Евгеньевич, — то, как тщательно он произносил его имя, казалось до странного неправильным, так что Олег едва не морщился каждый раз. — Я знаю, как это выглядит, и, наверное, я похож на какого-то глупого фаната, вот только… это не так. Это с ума сводит, понимаете? Хочется каждый день становиться лучше, быть достойным вас, встать с вами рядом однажды. Быть с вами. В радости и в горе, как в сопливых книжонках, чёрт. Это… это больше меня, понимаете? Я сам боюсь того, что происходит, но ещё больше боюсь, что это закончится, потому что я идиот и всё испортил. И пойму, конечно, если вы не захотите меня видеть. Поверьте, работать мне это не помешает, ничего не изменится, просто… пожалуйста, не считайте, что я хотел как-то оскорбить вас. Это было последнее, что я бы хотел, и это не просто восхищение, то есть, и оно тоже, да, но и ещё гораздо большее, и я думал, что справлюсь, но… тогда мне показалось, что это чувство, оно такое огромное, что оно меня разорвёт… я не смог, просто не смог его удержать. Простите меня. Если бы… если бы только я мог верить, что у нас есть шанс, что и вы тоже… я дурак. Простите. “Не считай его совсем уж ребёнком… у него тоже есть право выбора”, — звучал в ушах голос Татаренкова, который, похоже, заимел отвратительную привычку быть раздражающе правым каждый чёртов раз. Но не то ты выбираешь, Саша. Не то. — Саша…, — голос не слушался, и почему-то было страшно, как перед первым в жизни большим выступлением. Обезоруживающая откровенность била в солнечное сплетение пудовыми кулаками. Как сказать тебе, мой милый глупый мальчик, что “я тоже”, что я пропал, но это ничего не значит, потому что реальность, в которой мы живём, этого не простит? Рука, словно вопреки его воле, поднялась, пальцы почти невесомо очертили линию скулы. Невероятные голубые глаза распахнулись широко-широко, и в них было летнее небо. — Мы не можем, Саша. — Почему? — шёпот на грани слышимости. Невероятным усилием воли Олег опустил руку и отступил на шаг. Болезненная нежность разрывала его на части. “Почему”, господи, он всё-таки ещё такой ребёнок… искренний, наивный. — Не это тебе нужно, мой хороший, — сказал он как мог твёрдо, стараясь не пускать эту предательскую нежность в голос. — Тебе сколько сейчас, двадцать восемь? У тебя же вся жизнь впереди, все свершения, а я что? Я уже не мальчишка, у меня жена, у меня багаж проблем и, как это сейчас говорят, тараканов, зачем я тебе нужен со всем этим? Саша молчал, снова уставившись в пол. — Подумай, что будет, если мы, — Олег неопределённо повёл рукой в воздухе. — Придётся скрываться, прятаться по углам — от родных, друзей, поклонников и папарацци, от всего мира. Поверь, это тяжело. И сколько у нас будет времени — год, два, пять? А потом? Какими станут наши отношения? — Какими бы не стали, — перебил его вдруг Саша, снова сокращая расстояние между ними одним шагом. — Сейчас-то вовсе никаких нет. Вы всё так хорошо расписали, Олег Евгеньевич, о том, что будет через год, через пять, о том, что мне нужно и не нужно… но вы меня-то спросили? Построили какие-то несуществующие ситуации у себя в голове, прожили их и решили, что этого достаточно? Это же Матрица. — Что? — моргнул Олег. — Матрица. Обман. Виртуальная реальность. Жизнь, которой нет, — Саша всплеснул руками раздражённо. — А может, вам — нам — стоит всё-таки попробовать выпить красную таблетку? Вы так хорошо всё придумали, прожили и за себя и за меня, всё решили в одиночку и думаете, что знаете, как мне будет лучше. Но это же моя жизнь, понимаете? Не ваша, не чья-то ещё — моя. Что бы вы ни думали, Олег Евгеньевич, я всё-таки знаю, что делаю. Помните тот день, когда вы позвали меня служить в вашем театре и я согласился? Олег кивнул, не находя в себе сил перебить его, заставить замолчать, не говорить этих ужасных, этих восхитительных, дающих надежду глупостей, и Саша продолжал говорить. — Я тогда вообще не думал, сразу согласился, потому что понял, что вот оно — моё письмо из Хогвартса, вот оно, чудо, которого ждут все. А я и правда дождался! И всё было ещё лучше, чем можно было представить, а потом я… Олег Евгеньевич, вы бы видели себя… у меня не было шансов, ни единого, — он печально усмехнулся, снова взъерошивая волосы. Хотелось перехватить его руки, сжать его пальцы в своих. — И я так чертовски боялся всё испортить, свой единственный волшебный шанс похерить, понимаете? Вы мне сказку подарили, а тут эти чувства дурацкие, неуместные — к начальнику… я же понимаю, как это выглядит, как это было бы глупо, некрасиво, по-дурацки. И всё равно я не сдержался, испортил, придурок. Думал, больше ничего не будет, и я сам, сам убил своё волшебство. Хотел уже узнать, можно ли в какой-то другой театр перевестись, чтобы не мешаться вам тут, не напоминать о том, как вы в меня верили, а я вас подвёл. И вдруг оказывается, что всё это… не только я… что вы тоже… Я знаю, что вам страшно, Олег Евгеньевич, правда знаю, мне тоже страшно до чёртиков, по правде говоря. Вы зря думаете, что я не знаю, к чему придётся готовиться, что нужно будет скрываться от всего мира… понимаю я всё, не маленький. Но… знаете, я думаю, это того стоит. Хотя бы попытки. И я готов рискнуть. А вы? Последние слова Саша прошептал ему в губы, оказавшись вдруг совсем близко, и Олег всё-таки сорвался. Ну честное слово, он же тоже человек, и он хотел этого так долго, целую вечность, и у него просто больше не было сил. Он притянул Сашу за отвороты пальто и прижался губами к его губам, горячим и чуть шершавым, тут же податливо раскрывшимся навстречу. Саша зарылся руками ему в волосы, безнадёжно портя и его причёску тоже, но это было неважно. Всё было неважно — даже страх, который никуда не делся. Олег заставил себя разорвать поцелуй, но не отстранился, прижавшись лбом ко лбу. Они оба дышали тяжело, как после долгого бега, и дыхание смешивалось. Олег нежно взъерошил Саше волосы на затылке и улыбнулся, ловя близко-близко взгляд его удивительных глаз. К чёрту. Один раз живём, и будь что будет. Они и так потеряли три года, потому что правильно Татаренков говорил, Олег — упёртый идиот. — Я в деле, — сказал он и подался вперёд, ловя Сашину улыбку губами.