Челлендж "Winter In Love" (сборник текстов)

Ларри, как всегда, просыпается первым. Смотрит в потолок — и спрашивает: — Ак? Почему у нас носок на люстре? Я открываю один глаз, оцениваю диспозицию и отвечаю: — Это Джедов носок. Во всяком случае, точно не наш. Ларри глядит на меня с тревогой. О, да! Человек, который помнит по именам весь пантеон древнеегипетских богов, а также знает в лицо свои и чужие носки, явно опасен. — Только не говори, что ты всё ещё думаешь, будто я древнее зло! — Ты современное зло, — с улыбкой говорит Ларри. Поворачивается и долго смотрит мне в лицо. А потом выдыхает: — Ак… Ак, во имя всех богов. — Что? — спрашиваю я. Хотя чего тут спрашивать, и так всё понятно. — Тве мервет нтек, — говорю я по старой памяти. И продолжаю уже на английском: — А Джед вчера… как это по-вашему? — нажрался, потом кидался носками и кричал — свобода!.. Кажется, Окти так и увёз его, босого. Ларри уже и забыл про носок. Он переключается на другое: — По-вашему, по-нашему… Осирис разберёт, где теперь по-нашему, а где по-вашему. — Интересно, — улыбаюсь я, — что когда ты так говоришь, ты теперь поминаешь наших богов. Вот раньше ты всё время говорил «господи боже», а теперь — «во имя Ра» или «о великая Хатхор». Ларри смотрит на меня так, будто я его застал поедающим варенье из банки в шкафу. — Я просто… — Я понимаю, — мне ничего не остаётся, как обнять его и подышать ему в спутанные волосы. — Тебе надо пойти постричься. Он высвобождается и лукаво смотрит на меня: — Тебе тоже. Это так потрясающе, да: мне надо постричься, побриться и подровнять триммером внизу. Потому что я теперь живой человек со всеми полагающимися такому человеку процессами. — Ларри, — вдруг соображаю я, — знаешь… я думаю, что сбылась ещё одна твоя мечта. — Какая? — удивляется он. Ему до сих пор кажется, что единственная его мечта — чтобы мы оба стали живыми. И да, она точно сбылась, вот уже год как, даже чуть больше! А всё остальное просто к ней прилагается. И всё-таки… — Ну как же, — я с хитрой усмешкой провожу пальцами по его голому плечу. — Помнишь, ты говорил, что не нужно стремиться быть у своего партнёра первым? Важно стать у него последним? — Да, — говорит Ларри. И странно смотрит на меня. — Так вот, — продолжаю я, постепенно пробираясь пальцами ниже, — во-первых, твои рассуждения на тему «в нашем случае это невозможно, потому что я когда-то умру, а ты останешься» мы теперь можем спокойно игнорировать. Так? Ларри открывает рот, пытаясь что-то возражать, но я усмехаюсь и говорю: — Просто теперь вопрос о том, кто из нас умрёт раньше, приобретает вероятностный дискурс. Кто знает, вот поеду я на работу, и мне по дороге на голову кирпич упадёт? — Ак, — начинает Ларри снова, но я кладу свободную ладонь ему на губы, он вздрагивает… и затыкается. А я продолжаю: — И во-вторых, хочу тебе кое-что сказать, чтобы больше к этому не возвращаться, ладно? Вчера, когда Джед напился и рассказывал то про какого-то Гарри, то про какую-то Мэри — ну, в смысле, про тех, кто раньше имел место в его жизни… то есть кого он имел, — Ларри ошарашенно моргает, я фыркаю, и рука под одеялом соскальзывает совсем вниз, к его напрягшемуся животу, — я вспомнил, сколько всего у меня было за эти четыре тысячи лет. Пусть и только по ночам. Я тебе ещё даже половины не рассказал, по большому счёту. — Ыыы? — Ларри давится невысказанными словами. А я упорно гну свою линию: — Вообще могу тебе и не рассказывать, если ты не хочешь. Как там? Меньше знаешь — крепче спишь? Но!.. — я менторски поднимаю палец второй руки кверху, а первой, той, что уже внизу, трогаю его за член. Там тут же всё начинает оживать: да-да-да, что нам магия скрижали, мы и без неё обойдёмся. — Теперь, вот теперь, я знаю, что это всё действительно… совсем в прошлом. Ты последний, понимаешь?.. Ох, до чего же он упрямый. Всё равно находит силы пробормотать, хоть его и ощутимо ведёт от моих ласк: — Ак, я бы посоветовал тебе не зарекаться на эту те… — Я правитель, не надо мне советовать, — шепчу я запредельно строгим тоном. И сжимаю его член сильнее, провожу рукой вверх-вниз, ощущая, как головка влажно проскальзывает по ладони. Ларри запрокидывает голову, прикрывает глаза и глухо стонет, забывая о всяких разговорах. Вот, так-то лучше. Смотрю на него — губы полуоткрыты, просто грех не поцеловать. А потом сказать с усмешкой: — У меня четыре тысячи лет прошлого — и в этом прошлом ни одного брака. А кое у кого вообще жена была, господи боже, то есть тьфу, во имя Ра! — Говори, — Ларри подаётся бёдрами навстречу моей руке. — Я просто не могу, когда ты говоришь «господи боже». — Я тоже не могу, когда ты говоришь «во имя Ра», — шепчу я ему на ухо, не переставая двигать рукой. — Просто мы с тобой… в общем, мы с тобой, вот. Это так странно, да? — Если честно… да, — рвано выдыхает Ларри. — Мне всё ещё… кажется, что я… — …старый, страшный, носатый еврей без цента денег, и что правитель Древнего Египта удовлетворяет с тобой своё древнеегипетское любопытство. Да? Можешь даже не напрягаться, я сам за тебя всё это скажу. А потом сам же отвечу, какой ты балбес. Я притягиваю его к себе, чувствуя, что мы уже оба хорошо завелись; но вдруг в окно пробивается розоватый свет, и Ларри поднимает голову: — Пойдём. На минуту, на балкон. Пойдём, Ак, тебе надо это наконец увидеть, ты же ни разу… мы и не подумали! Мы встаём, накручиваем на бёдра какие-то тряпки — если появиться на балконе совсем в натуральном виде, да ещё с эрекцией, соседи точно не поймут! — и выходим посмотреть, как за горизонт медленно опускается большое красное солнце. — Закат, — говорит Ларри. — Смотри. Он обнимает меня за плечи, и я понимаю, что мы с ним сейчас выглядим, как на тех самых фресках, которые я видел еще в далёкие-далёкие годы своей прошлой жизни. Нианххнум и Хнумхотеп. А чем мы их хуже, в самом деле? — Кстати, — шепчу я Ларри на ухо, — когда мы закончим то, от чего на минуточку оторвались для лицезрения заката — можем пойти на кухню. Кажется, там в холодильнике кусок торта остался. Ларри кивает, прижимается ко мне, и мы смотрим на закат. Вдвоём. Это и правда так романтично, во имя Ра и господи боже.