Лилия и роза

Когда Аннерозе давала формальное согласие на службу во дворце, она вполне представляла себе, зачем ее туда приглашают. И понимала, что ее знания, полученные из книг, обрывков чужих разговоров, сплетен, наблюдений за отцом и соседями, неполны настолько, насколько может быть неполным умозрительное представление о неизвестной реальности. Всё оказалось куда хуже. Она полагала, что готова ко всему - в конце концов, миллионы женщин во вселенной вступают под давлением обстоятельств в отношения с мужчинами, и ничего, живут и даже счастливы. Она надеялась, что привыкнет. Но оказалось, что для нее это невозможно. Нет, Фридрих не был злым человеком. Он не взял ее силой. Он был хорошим любовником, он знал, как доставить женщине удовольствие, как заставить ее отвечать на его желание. Ее тело было послушно ему, как послушен инструмент чутким пальцам музыканта. Ее тошнило от этого. Каждое прикосновение, от которого заострялись до сладкой боли соски, увлажнялось между ног и продергивало струйками холода вдоль спины, было как грязное клеймо. Ему важен был ее отклик, и он добивался реакции без притворства, и это было хуже всего. Когда она ехала в Нойе Сан-Суси, она считала, что достаточно будет внешнего послушания. У нее был большой опыт: она была лучшей ученицей в гимназии, она стала идеальной хозяйкой в доме, она всегда вела себя так, как предписывали книги для девочек. Доведенная до автоматизма идеальная вежливость служила ей отличным щитом - она позволяла избегать двусмысленных ситуаций, отводила в сторону сальные шутки лавочников рыночных торговок и тех мужчин, что провожали ее жадными взглядами на улице. Она думала, что, конечно, не будет ничего скрывать, кроме своих мыслей. То, что она читает, говорит или делает, должно быть всегда открыто для ее хозяина; только душа ее будет заперта для него. И это не помогло. Та граница, которую она хотела сохранить, проходила по ее телу. Ее тело принадлежало ей - вместе со старым пианино, ворохом разрозненных нот и Райнхардом. Но она согласилась отдать в пользование тело - и ее границы рухнули с отчаянным стеклянным звоном. Она разделилась надвое - и Аннерозе спряталась внутри спокойной, уверенной графини Грюнвальд. Аннерозе наряжала графиню, подбирала ей прически и украшения, выводила ее ко двору, вела ее под руку с Его Величеством (когда они были наедине) или на шаг позади (на публике). Потом она раздевала графиню, расчесывала ей волосы и укладывала в постель. И там оказывалось, что у Аннерозе и графини Грюнвальд - одно тело на двоих. И если Аннерозе хочет, чтобы графиня Грюнвальд оставалась желанна и привлекательна для своего венценосного любовника, ей придется отдаться его ласкам, ничего не оставляя неприкосновенным, и самой исполнять его прихоти - такого рода, что о них не пишут в любовных романах. Он даже не требовал, чтобы она брала его пробуждающийся член в рот целиком и доводила дело до конца, и без всякого стеснения ласкал ее языком сам. На первое можно было себя уговорить и заставить, второе было приятно до дрожи, до искр перед глазами. И, отвечая на желание кайзера, принимая его в себя, подчиняясь, Аннерозе и стремилась получить от этого свою долю наслаждения, и ненавидела себя за него. А утром с постели вновь вставала прекрасная златокудрая кукла - графиня Грюнвальд, с мягким ласковым голосом, вся - спокойствие и безмятежность, выказывающая ум, когда это было приятно кайзеру, и умеющая промолчать, когда говорить неуместно. Иногда Аннерозе думала, что могла бы полюбить Фридриха - не как любовника, а, например, как родственника. Пекла бы ему яблочный пирог, следила бы, чтобы не переутомлялся после приступа аритмии и вовремя принимал лекарства, играла бы ему на рояле... Если бы она была нужна ему, она, а не удобный в обращении предмет с теплым дыханием. Она была для него вещью, а вещь не может любить хозяина, может только служить. Ведь был и рояль, настоящий беккеровский кабинетный рояль, с чудесным мягким звуком. И был учитель музыки, который занимался с ней. И все чаще качал головой, признавая свое бессилие - его ученица играла всё хуже и хуже. Никому нельзя показывать, что ты любишь на самом деле, - и Аннерозе откладывала те ноты, что ей нравились, на потом. Так ребенок откладывает напоследок лакомый кусочек... и забывает о нем. То, что она хотела играть, пылилось стопкой в шкафу, а ее пальцы выбивали из рояля безупречные по технике невыносимо скучные пьесы. В той, заветной, папке накопилось много того, что она даже не раскрывала никогда, откладывая на потом, которое никогда не настанет. Графиня Грюнвальд музицирует со спокойной улыбкой, не вкладывая в свою игру ничего, кроме желания украсить досуг Его Величества. Учитель перестал приходить - он умел учить живых людей, а не фарфоровых кукол, играющих мертвую музыку. А как же миллионы женщин, вышедших замуж по сговору? - недоумевала Аннерозе. Они тоже ненавидят себя за лицемерие, превращая свое тело в бесчувственный пластик, и ужасаются, когда пластик оказывается их собственной плотью? Для Аннерозе оставалось все меньше места, она сворачивалась внутри графини Грюнвальд в жалкий комочек. Она заснула бы навеки, но кто же тогда будет по утрам поднимать графиню Грюнвальд с постели?