Разговор.

— Забей на него. — Прости, что? Ацуши удивлённо приподнимает светлые брови и с недоумением смотрит на неподвижный профиль Акутагавы. Не так давно начальство огорошило его новостью, что им придётся иногда работать вместе, и Накаджима добросовестно пытался переварить этот факт своей психикой, при этом не подавившись и не отторгнув его как инородное тело. Куникида-сэмпай посоветовал ему постараться сблизиться с «напарником», не лезть в душу, конечно, и не клясться в верности до гроба, но хоть бы перестать встречать друг друга с удара в морду уже было бы хорошо. А так как Ацуши был мальчиком послушным и по возможности старался выполнять порученные задания, даже те, что заведомо считал провальными, то сегодня, встретив Акутагаву в одном из небольших кафе, решил, что развернуться и уйти будет полным противоречием выданным начальством инструкциям. Поэтому, собрав силу воли в кулак и затолкав первый порыв двинуть брюнету по морде, Накаджима, чинно поздоровавшись, спросил, не может ли он присоединиться, так как свободных столиков не осталось, а попить чего-то горячего ему хотелось. Изначально всё складывалось неплохо, поскольку Рюноске лишь едва кивнул «напарнику», а после искусно игнорировал, изображая глухонемого. Через какое-то время Ацуши даже смог расслабиться и, наслаждаясь чашкой какао, погрузиться в свои размышления, именно поэтому реплика соседа по столику произвела эффект грома посреди ясного неба. — Я говорю, забудь о нём, ничего тебе там не светит. Видимо для пущей уверенности, что до Накаджимы дойдёт суть сказанного, мафиози повернулся к нему анфас и выразительно посмотрел в глаза. — Да о ком ты вообще? Опровергая все надежды, возложенные на его догадливость, спросил Ацуши, тем самым вырвав из груди Рюноске тяжёлый вздох обречённого на тяжкие муки страдальца. — Я про Дазая, тупица. Щёки тигра внезапно вспыхнули, и, не сдержав экспрессии, он буквально вскочил из-за столика. —  Причём тут Дазай-сан? И чего это я должен на него забить? Я, вообще-то, его очень уважаю, и… — Ага, уважаешь, я прям-таки вижу. Презрительно скривился Акутагава. — Да у тебя на лице написано, что ты в него по уши втрескался, особенно, когда ты на него смотришь. И сейчас вот, я готов на что угодно поспорить, что ты про него думал. У тебя было то самое дебильно-мечтательное выражение лица, мне аж тошно стало. По застывшему тигру сразу стало видно, что предположение Рюноске попало в цель, поэтому, не дав ему прийти в себя, мафиози добавил: — Не светит там тебе ничерта, даже и не распускай слюни. — Заткнись! Можно подумать, сам на него не смотришь глазами побитой собаки! — Шипит Ацуши и перегибается через столешницу, чтоб донести свои мысли брюнету как можно чётче. — Готов с обрыва сигануть, если он тебя похвалит, так что не тебе меня учить, ясно? Странно, но вся эта тирада не находит отражения в лице оппонента и вызывает скорее обратный и весьма неожиданный эффект, чем тот, на который рассчитывал Накаджима. По бледному лицу Рюноске растекается злорадная улыбка. — Ты прав, я действительно борюсь за его признание моей силы и умений, но, слава богу, не за его сердце. И мне жаль тебя, потому что нельзя бороться за то, чего нет. Ацуши отшатывается, распахивая свои фиалковые глаза, и с минуту молчит, а затем, видимо, собрав мысли в кучу, надменно фыркает, присаживаясь на свой стул: — Бред это всё собачий, поскольку у Дазай–сана есть сердце и весьма доброе, просто не всем он его показывает, так что это мне тебя жаль, раз тебе не довелось его увидеть. — Ага, ну как же, доброе, ещё скажи: ранимое. Поскольку именно такой человек будет стрелять в ученика, чтобы проверить насколько быстро он поставит блок. Цинично выплёвывает Акутагава и с садиским удовольствием следит за тем, как собеседник бледнеет. — Даже если это правда, — неуверенно выдавливает Ацуши, — он изменился, он совсем не такой теперь, он спас меня, незнакомого ему человека, дал работу, крышу над головой, опекал… — И ты что, думаешь, это по доброте душевной? Да ты ещё глупее, чем я думал! Очнись, он выслеживал тигра и нашёл его. Только дурак упустил бы возможность прибрать тебя к рукам раньше конкурентов, а дураком Осаму никогда не был. Накаджима комкает в руках салфетку и не находит, что сказать в ответ, с такой стороны он на эту ситуацию никогда не смотрел, но сейчас, когда мафиози озвучил свои мысли, всё предстало перед тигром совсем в другом свете. — К тому же, — безжалостно продолжает Рюноске, — я имел в виду не его чёрствость, хотя и тут он переплюнет любого из нашей верхушки, разве что Шеф даст ему в этом фору, на пару с Элис, я имел в виду, что его сердце, каким бы оно ни было, принадлежит не ему, и уже давно. Ацуши показалось, что сквозь сердце прошла раскалённая игла. Сделав судорожный вдох, он попытался успокоиться и не подать виду, насколько сильно его задели слова собеседника, но вышло из рук вон плохо. — Но… но он ни с кем не встречается, хотя и заигрывает со многими девушками… я знаю, но это не всерьёз… он. Он… Мальчишка тужится сформулировать чувства в слова, не желая принимать сказанное Акутагавой за истину, но ему не дают и шанса на это небольшое бегство. — Не всерьёз — это ещё слабо сказано, ему плевать на этих девок, на того, кто ему на самом деле дорог, он никогда не повесится привселюдно. Привязанность такого рода — это слабое место для таких, как он, поэтому последним, что он станет делать — это начнёт афишировать свою зазнобу. — Откуда же тогда ты знаешь, что он в кого-то влюблён, раз он от всех это скрывает? Обиженно и зло выплёвывает Ацуши. — Знаком с ним поболее твоего, вот и заметил. Если знаешь, куда смотреть, всё довольно очевидно. Осаму не знает, что я в курсе. Рюноске немного виновато опускает глаза и добавляет: — Я бы и тебе не сказал, да больно тошно смотреть на то, как ты по нему сохнешь, бесит это и отвлекает. А мне с тобой ещё работать и спину свою доверять. Накаджима обречённо опускает голову, он понимает, что хозяину Расёмона незачем ему врать о таком, да и, по большому счёту, если это вдруг всплывёт, правда это или нет, то проблемы будут у него, а не у Ацуши, поэтому при любых раскладах эта информация ничего ему не давала, кроме проблем, а следовательно, являлась правдой. Да и сам парень в душе понимал, что Осаму не так прост, как кажется, за ним вон сколько бы девушек сохло, если бы он только захотел, то любая бы стала его. Но он всегда отшучивался и дальше комплиментов и свиданий не заходил. И несмотря на это, иногда у него было такое выражение лица, когда он отвлекался на что-то или думал, что никто на него не смотрит, что становилось очевидным — он думает о ком-то особенном. — Ты, конечно же, не скажешь, кто это. Отвечает на свой невысказанный вопрос тигр и закусывает губу, стараясь сдержать непрошеные слёзы. — Если не дурак — сам поймёшь. Отвечает таинственной репликой Акутагава и, бросив на столик смятые купюры, выходит из кафе. Ацуши считает это жестоким и думает, что теперь будет мучаться всё время, думая только о том, кто это может быть, но жизнь даёт ему ответ весьма быстро и весьма жестоко. Его отличное ночное зрение и слух, подаренные силой Тигра, сыграли с ним злую шутку, поскольку обычный человек не разглядел бы в густом полумраке ночной аллеи знакомый силуэт, так же, как и не расслышал бы слов, сказанных приглушённым шёпотом, сбивчивым и полным нетерпения. Хорошо бы в тот вечер он попросил Акутагаву остаться и просидел в кафе ещё пару часов или застрял в лифте, или угодил под грузовик… Что угодно бы подошло, чтоб не увидеть сцену, свидетелем которой стал. Дазая он узнал мгновенно, его голос, силуэт и даже смутный запах, улавливаемый нечеловеческой частью натуры Накаджимы, не давали ошибиться. А вот человека, которого его наставник сжимал в своих объятьях, он распознал не сразу, а узнав, ещё какое-то время отказывался верить. — Пусти меня немедленно, мы в долбанном парке, Дазай… что ты творишь, имбецил? Я тебе сейчас руки переломаю, клянусь богом! — Шипел прижатый к кованой ограде закрытого летнего павильона Чуя. Его невысокая и хрупкая фигурка оказалась в ловушке, так как руки Осаму, словно живущие своей отдельной от тела жизнью, ловко пробирались под одежду, в волосы, за шиворот, и даже под пряжку ремня на брюках. Туда, они, к слову, пытались попасть активнее всего, уступая первенство только копне рыжих волос, разметавшихся от сопротивления и уже не первой, по всей видимости, попытке увернуться. — Осаму, я с кем разговариваю? Ты меня вообще, блять, слушаешь? Особенно надрывно прошипел Накахара и вдруг выгнулся дугой, упираясь острыми лопатками в металлические прутья. — Конечно слушаю, сладкий мой, я всегда тебя слушаю, особенно, когда ты так замечательно реагируешь. Ацуши чувствует, как у него пылает лицо, когда понимает, чем занята правая рука его сэмпая и почему Чуя так сладко постанывает, откинув назад голову и наконец перестав сопротивляться. Парню хорошо видно, что его наставник прокладывает дорожку из влажных поцелуев по шее и ключицам мафиози, что его свободная рука лихорадочно расстёгивает ремень на его собственных брюках, и уже через секунду раздаётся облегчённо-удовлетворённый вздох, прокатившийся волной боли в сознании тигра. — Сволочь ты, Дазай… Ненавижу тебя…аххх… чёрт…. Чуя, уже не владея собой, прикусывает собственное запястье, чтобы не привлекать внимание к их уединившейся парочке, но для острого слуха одного несчастного мальчишки, это уже слишком поздно. — А я люблю тебя, Чуя, слышишь меня? Осаму на мгновение прерывает движение рукой и, подняв лицо любовника за острый подбородок, так, чтоб встретиться с ним глазами, повторил ещё раз: — Я люблю тебя. До смерти люблю. Голос, которым это было сказано, и взгляд, которым подкреплено, выбивают из лёгких Накаджимы весь кислород, а в голове становиться подозрительно пусто. В себя он приходит уже перед дверью в квартиру Акутагавы, который дал ему адрес, когда согласился работать в паре, вместе с номером телефона и электронной почтой. Занесённая для стука рука зависает в воздухе, он сам не знает, зачем пришёл, но сзади вдруг раздаётся знакомый голос. — Так быстро догадался? Обернувшись, Ацуши видит стоящего за спиной Рюноске, у него в руках пакет из супермаркета и ключи от квартиры, он без своего плаща и с каким-то понимающим выражением на лице. — Проходи, чего встал, угощу тебя чаем. Мафиози открывает дверь и пропускает тигра внутрь, молчаливого и какого-то опустошённого, понимая, что эта ночь будет долгой.