Разговор.

— Дазай-сан, я не могу больше пить, правда… и мне не становится легче от выпитого, мне только хууууужжеее… Ацуши, сорвавшись на протяжный стон, повалился лицом на отполированное дерево барной стойки. После того памятного разговора с Акутагавой совместных операций у них не было, и поводов увидеться или поговорить снова тоже не подвернулось. И, казалось бы, это должно было успокоить тигра, избавив от раздражающего фактора, но всё оказалось с точностью до наоборот. На душе у парня становилось всё тяжелее и мучительнее, он всё время прокручивал в голове их диалог, пытаясь понять, почему Рюноске был так зол, и почему он сам вышел из себя до такой степени? Ответы всё не приходили, зато приходили ТЕ САМЫЕ сны, и, ворочаясь под одеялом на сбитом в ком футоне, Ацуши дрожал от желания и предвкушения, не находя покоя не на секунду. Как результат — под глазами появились тёмные круги, аппетит пропал, а на душе скреблись кошки размером с его лунного зверя. А так как Дазаем, склонным к суициду, он не был, то все эти странности в его облике очень быстро привлекли внимание коллег. Правда, они по какой-то непонятной Накаджиме причине решили, что помочь ему решить все его проблемы должен тот, на кого, собственно, и была возложена ответственность за тигра. Так несчастный сирота оказался в одном из ночных баров Йокогамы, накачанный под завязку дешёвым виски и ободряемый дурацкими шуточками своего сэмпая. — Ацуши-кун, послушай, ты должен научиться смотреть своим страхам в лицо. Если боишься чего-то, то возьми и избавься от этого. Или сделай так, чтоб это начало приносить удовольствие. Поменяй минус на плюс, понимаешь? — Осаму энергично махал рукой и пытался изображать умудрённого опытом наставника, даже не вникая в суть проблемы. И когда Накаджиму уже начало подташнивать от мельтешившей перед его лицом забинтованной конечности, приглушённый гомон бара прорезал до боли знакомый голос: — Какого чёрта вы оба тут забыли? Я думал, праведники не ходят по таким местам. Чуя стоял рядом с Ацуши и, скинув свой плащ на спинку высокого стула, холодно сверкал льдинками глаз. — О! Чуечка, а ты тут откуда? Даже в пьяном состоянии тигра прошибло до дрожи преобразившимся до неузнаваемости голосом наставника. Казалось бы, этот издевательский тон был оскорбительным и дерзким, но, зная Осаму уже чуть лучше, кохай без проблем различил в интонации искреннюю радость от встречи и теплоту действительно влюблённого человека. — Я тебе сейчас все зубы повыбиваю, дебила кусок, если ты меня так ещё раз назовёшь! — Накахара, видимо, теплоту не различил, сделав заказ бармену, злобно фыркнул: — Ты нахрена пацана напоил, он же сейчас отключится прямо на месте. — Не стоит недооценивать его, Чуя, дар регенерации не даст ему пропасть, правда, на это потребуется время. А пока я помогаю ему заглушить душевные терзания, как его наставник и друг. — Слава тебе боженька, что ты не был моим наставником, иначе я бы ещё в детстве загнулся. — С этими словами Накахара, грациозно приподнявшись, устроился на высоком барном стуле. — К слову о воспитанниках, где это ты своего младшенького потерял? Ммм? При упоминании Акутагавы Ацуши весь обратился в слух. Даже голову от стойки поднял, чтоб не прослушать что-то интересное. — Дома он, Босс дал ему отгул, — задумчиво повертев в руках большой круглый стакан, проговорил Чуя, — плохо ему совсем в последнее время. Не помогают даже таблетки, так что иногда Мори-сан даёт ему отлежаться, когда совсем туго становится. Сердце Накаджимы болезненно сжалось, он стиснул кулаки и, встав со стула, потянулся за курткой. — Ты куда, Ацуши-кун? — Удивлённо выгнул брови Дазай. — Меня тошнит, и я хочу спать, так что извините, я пойду уже. — Неумело солгав, своему наставнику, Ацуши покидает заведение, про себя отметив огорчение и тревогу в голосе Накахары, когда он говорил о вверенном ему парне. Дорога до уже знакомой квартиры, даже с заходом в аптеку, оказалась слишком короткой, и с бьющимся, как после марафона, сердцем Накаджима стучится в дверь напарника спустя каких-то 30 минут. — Тигр? — Хозяин квартиры стоит, держась за стену, на высоком лбу блестят капельки пота, а мелко вздрагивающая ладонь второй руки прижимает к губам испачканный красным платок. — Рю… — тигр глотает остальные слоги и, прикусив губу, подавляя желание прижать парня к себе, — я лекарства принёс разные и чай из трав… я слышал, что тебе плохо… могу я войти, пожалуйста… На долю секунды сердце Ацуши замирает, он боится услышать грубый отказ, но, сипло втянув воздух, Акутагава открывает дверь шире и, молча развернувшись, уходит вглубь квартиры. Внутри жилища мафиози всё осталось точно таким же, как и в прошлый визит Накаджимы, даже кровать была разобрана и приглашающе зияла разворошёнными подушками. При виде этой картины кровь бросилась Ацуши в лицо, и он поспешил отправиться на кухню, чтоб заварить чай и отвлечься от мыслей, которые его посетили. — Вот, возьми… — тигр аккуратно вкладывает в трясущиеся ладони напарника большую чашку с ароматным отваром. Краснея и вздрагивая от прикосновения к тонким пальцам. Подростку стыдно за свои мысли, но он ничего не может с этим поделать, алкоголь всё ещё бродит у него в крови, и молодой организм реагирует на близость с объектом своих снов весьма однозначно. — Ты что, пьяный? — Хриплый голос Акутагавы бьет по ушам, заглушая даже смысл вопроса для потерянного в своих фантазиях Ацуши. — Эмм… я немного выпил, с Дазай-саном… — О, так вы теперь и пьёте вместе, рад за тебя. Рюноске подносит к потрескавшимся и сухим губам чашку, пряча в её глубине полный сдерживаемой боли взгляд. — Да что ты заладил: рад, поздравляю, идиот… сам же говорил, что тебе плевать на то, с кем Дазай-сан, что тебе нужно только его признание, а ведёшь себя, как будто ревнуешь! Накаджима понимает, что его несёт, но остановиться не может. — Я уже смирился, что он меня не полюбит, что он смотрит только на Накахару-сана, и это было не так сложно, как я думал. Гораздо легче, чем избавиться от мыслей о тебе! Только выкрикнув последние слова, Ацуши понимает, как он облажался. — Что? Акутагава медленно поворачивает к нему голову, и в серебряной радужке его глаз тигр видит отражение своего побледневшего лица. — Я… эмм… в смысле… ну, что ты меня злишь, и я всё время про это думаю… а нам ещё работать вместе… как-то так… Совсем сбиваясь на детский лепет, безуспешно пытается выгородить себя Накаджима. Но Рюноске этим не проведёшь, и, опустив с грохотом чашку, на стоящую рядом с кроватью тумбу, он приподнимается на локтях и, уцепившись бледной рукой за ворот рубашки Ацуши, тянет его на себя. — Ты за идиота меня держишь, придурок? Говори, как есть, или я даже в таком состоянии тебя уделаю. Хриплый шёпот вырывается с горячим дыханием измученного хозяина Рассёмона, и завороженный такой близостью к своему лицу Ацуши обалдело шепчет: — Ты мне снишься, очень часто снишься… — Снюсь? — Удивление в мерцающем сталью взгляде больно ранит. — Да, снишься, поэтому я и вспылил недавно. Мне жаль, что я тогда тебя ударил. Рюноске закатывает глаза и, откидываясь на подушки, хмыкает: — Прекрати извиняться, это глупо и бессмысленно. Ты хотел сделать это — и ты сделал, теперь это уже не важно. К тому же, я заслужил. Блондин неверяще смотрит на своего напарника, стараясь уместить в голове тот факт, что Акутагава с ним согласен. — Мне жаль, что тебя мучают кошмары, но боюсь, помочь тут ничем не смогу, нам ещё не единожды придётся работать вместе, так что… — Кошмары? Причём тут кошмары? Мне они с детства не снились, так что ты можешь не переживать… Закончить Ацуши не успевает, потому что на поражённом лице Рюноске чётко читает свой приговор. — Я тебе снюсь НЕ в кошмарах? — Внятно, и с расстановкой спрашивает Акутагава, отрезая все пути отступления. Можно было бы продолжить врать, но Дазай-сан был прав, говоря сегодня о том, что со страхами нужно бороться и стараться встречать их лицом к лицу, поэтому Накаджима набирает побольше воздуха в грудь и зажмурившись, выдаёт: — Нет, мне снятся эротические сны, такие, как в ту ночь, когда я ночевал у тебя! Тогда ты мне тоже снился… вот! Раз. Два. Три. Четыре. Считает про себя Ацуши, стараясь унять готовое выпрыгнуть через горло сердце. Он уже отчётливо предвидит, как шокированный таким откровением Акутагава призовёт Рассёмон и размажет его по стенке, но знакомый призыв так и не звучит. Вместо этого скулы нежно касаются кончики холодных пальцев, заставляя тигра распахнуть глаза. Рюноске совсем близко, он наклонился к самому лицу напарника и с недоверчивым любопытством изучает его. — Это правда? То, что ты сказал. — Да… — - зачарованно выдыхает Накаджима и, позволяя оставшемуся алкоголю взять над собой верх, подаётся вперёд, и прижимается к бледным губам Акутагавы. Привкус трав и чего-то медицинского, металлический привкус крови и цитруса, всё это вкус поцелуя с Акутагавой, пьянящего и безумно долгожданного для Ацуши. Бережно скользя по скулам брюнета ладонями, Накаджима старается углубить поцелуй, прижаться, как в своих снах, утонуть в том, о чём грезил ночами. И ему позволяют это, позволяют взобраться на постель, прижаться к худому, тонкому телу и целовать, целовать, целовать… — Ты всегда такой, когда пьяный? — Фыркает между поцелуями Акутагава, с любопытством разглядывая парня, нависшего над ним на руках, — не боишься, что я сейчас тебя за дверь выставлю? — Нет, не всегда, только с тобой, — шепчет в ответ Накаджима, и, проводя кончиком носа по шее напарника, выдыхает куда-то в ключицу — не выкинешь, ты теперь вообще от меня не избавишься, никогда. — Смелое заявление, человек-тигр, тебе везет, что сейчас я слаб и не хочу тратить силы на призыв Расёмона, но как только мне станет легче… Надрывный кашель пронзает измождённое тело насквозь, и метнувшийся было к тумбочке Ацуши вдруг понимает, что завтра же вызовет сюда Есано, чего бы ему это не стоило. Когда приступ отступает, Рюноске, тяжело дыша, утирает со лба выступивший пот и смотрит в потолок усталыми глазами. Ему хочется сказать что-то неприятное Ацуши, попросить уйти, заставить забыть, как жалко он выглядит в такие моменты. Но тёплые руки обвивают его за талию, и в шею утыкается белая макушка, и сил сопротивляться уже нет. — Я хочу быть с тобой, можно? — Сонно интересуется Накаджима, оставляя невесомый поцелуй у основания шеи. — Мне кажется, я тебя люблю… даже больше, чем Дазай-сана… Поражённый Рюноске опускает взгляд, но его напарник уже мирно сопит, погрузившись в сон, и будить его бессмысленно, поэтому хозяин Расёмона позволяет себе на сегодня всё оставить, как есть, и, обняв незваного гостя за плечи, закрывает глаза. Он обязательно выставит его за дверь, наругает и объяснит, что такое дистанция. Но всё это будет не сегодня и, возможно, не завтра, а когда-то потом, когда он поправится и будет чувствовать себя лучше. *** — Зачем ты попросил меня рассказать ему про Акутагаву? — Накахара подозрительно косится на стоящего за спиной Дазая и продолжает разливать по бокалам вино, всё ещё недоумевая, как бывший напарник уговорил его перебраться после бара к нему домой. — Хотел, чтоб они наконец-то порешали все свои проблемы. Мне нужен полноценный дуэт, а не страдающие Ромео и Джульетта. Руки в бинтах плавно обвиваются вокруг тонкой талии Чуи. — Ромео и Джульетта? — Накахара даже на вольность внимания не обращает, поражённый своей догадкой. — Они что… вместе? — Ну, пока ещё нет, но думаю, что в скором времени будут. Если сегодня всё пройдёт, как нужно. Шатен склоняется к шее бывшего напарника и, прихватив зубами чокер, проводит языком по нежной коже. — Ну, ты и Макиавелли, блин! Интриган долбаный, и как таких земля носит? — Воздевает очи к потолку Накахара, тем не менее, не мешая рукам Осаму расстёгивать свой жилет. — Чем ты недоволен, Чуечка, я же хочу, чтоб у них было так же, как у нас когда-то… Накахара дёргается из обнимающих его рук и, отступив, злобно шипит: — Да. Чтоб потом этот твой пай-мальчик предал Акутагаву, разбил ему сердце и, отрастив нимб, свалил в закат, оставив сгребать осколки от своего сердца? Лицо Дазая мрачнеет, глаза приобретают опасную глубину. — Чуя, не надо… — Что не надо? Не надо напоминать тебе, как ты со мной поступил? Или не надо делать вид, что всё ок, и я простил тебя? Что именно не надо? Рыжий машет рукой и, задевая один из бокалов, опрокидывает его на стол. Рубиновая жидкость медленно стекает по столешнице и, капая на пол, образует там небольшую лужицу. Оба мужчины молчат какое-то время, а затем Дазай делает шаг вперёд и, зарываясь руками в кудрявые волосы Накахары, шепчет ему прямо в приоткрытые от удивления губы: — Я люблю тебя, всегда любил и всегда буду любить, и я не уходил от тебя, я ушёл из мафии, как ты не поймёшь? Ты для меня — всё. Я не ценю свою жизнь, и даже то, что делаю, для меня не имеет особого смысла, всё, что мне дорого в этом мире — это ты. Чуя рвано вздыхает и, обняв Дазая в ответ, порывисто целует. — Я тоже люблю тебя, скумбрия… Доносится до слуха Осаму, и он расплывается в улыбке, той самой, о наличии которой известно только Накахаре — искренней и влюблённой.