Иногда корабли

Иногда корабли. Маня лежала на полу и сосредоточенно рисовала зелёным карандашом, высунув от усердия язык и сердито пыхтя. Зелёным – потому что ей не нравился чёрный, синий исписался до крохотного огрызка, а жёлтый закатился под тахту, и доставать его оттуда было неохота. Где-то на кухне свистел пузатый чайник и гремела посудой Гайка, готовя ужин, пока родители ругались в спальне. Маня не любила, когда родители ругались – папа громко кричал, мама тихо плакала, но с другой стороны, когда они ругались, никому до Мани не было дела, и никто не припряжёт её помогать по дому. А значит, не будут потом ругать, когда она что-нибудь разобьёт или уронит – а она почти всегда что-то роняла, задумавшись или заглядевшись в окно. Мама бы обязательно бы начала ругаться, а папа, того гляди, мог бы и оплеуху влепить. А Гайка добрая, Гайка никогда на Маню не орала и не заставляла её выполнять работу по дому. Иногда просила помочь ей – ласково-ласково, а Маня любила помогать. Но не когда заставляют. Пальцы крепко и неумело вцепились в карандаш, выводя жирную линию пузатого брюха невиданного чудища. Нажми Маня чуть сильнее – и на глазах тупеющий нос карандаша прорвал бы тетрадный лист. Маня рисовала дирижабли. Когда-то давным-давно, когда они ещё жили дома, Маня увидела по телевизору фильм про дирижабли – и влюбилась без памяти. Следующие несколько недель могучие пузатые цеппелины заняли все её мысли. Она делилась со всеми желающими (и не желающими) услышанной информацией, все детские игры были брошены, вытесненные игрой в дирижабль – Маня раздувала щёки и медленно выхаживала по двору, представляя, как она поднимается в облака и летит всё выше и выше, а в животе у неё едут пассажиры (мамины голубцы). Но больше всего Маня полюбила их рисовать. И даже когда спустя время страсть её поугасла, Маня по-прежнему больше всего рисовала именно дирижабли – разных цветов и размеров, с округлыми брюхами и изогнутыми лопастями. Из спальни снова раздались крики и ругань. Родители стали часто ругаться, с тех пор как они переехали в «эту страну». Мама иначе её и не называла – «эта страна». Гайка говорила, что дома совсем не было работы, а дядя Арсен открыл здесь своё дело и обещал помочь. Маня не знала, что за дело открыл дядя Арсен, но слышала, как мама иногда говорила, что это не дядя Арсен открыл дело, а на него завели дело. Маня не понимала особо, что это значит. Когда она спрашивала, Гайка всегда отводила глаза и говорила, что мама так шутит, но мама совсем не улыбалась, когда так говорила, и никто почему-то тоже не смеялся. Наверное, это была плохая шутка. Поначалу, когда они только переехали, Маня много плакала и хотела домой. Дома был большой сад, просторный дом, где у каждого была своя спальня, и бабушкины тёплые руки, а также куча детей в округе, с которыми Маня могла играть день напролёт – и дети тёти Люси, и тёти Цахик, и тёти Лили, и множество троюродных и четвероюродных братьев и сестёр. Они носились по саду, плескались на речке и ловили ящериц, а однажды даже спасли птенца, выпавшего из гнезда. Маня особо этим гордилась, потому что даже мальчишки не смогли до гнезда допрыгнуть, а она легко достала до него рукой и вернула птенца родителям. Здесь же, в маленьком и сером неуютном дворе никто не хотел с Маней играть. Дети были злые и забрасывали её холодными снежками, кричали и обзывались, поэтому Маня разлюбила гулять. Дома у них было шесть комнат и три этажа, а в «этой стране» им пришлось жить в двухкомнатной квартире с двумя кроватями на пятерых. Мама и папа жили в небольшой спальне, а Маня с Гайкой – на тахте в зале, а Сакко приходилось спать на полу. Сначала родители ругались мало. Папа искал работу, мама хлопотала по дому, а Гайке и Сакко даже нашли школу. Но потом что-то пошло не так. Папа всё чаще приходил злой, а мама всё меньше улыбалась. А потом однажды из маминого супа исчезло мясо. Маня помнила, как старательно возила ложкой в овощной гуще, надеясь найти хоть кусочек – она любила мясо, но там ничего не было, и она ужасно расстроилась, потому что подумала, что Сакко съел её кусок. Но Гайка сказала, что ни у кого нет мяса. А ещё, потом, ночью, когда они лежали в обнимку на неудобном диване, она сказала, что дядя Арсен папу обманул, и теперь он не может найти хорошую работу. Маня спросила, зачем дядя Арсен обманул папу – но Гайка уснула и ничего не сказала. На следующий день папа и мама опять много ругались. Мама тоже хотела искать работу, а папа хотел, чтобы она сидела дома. - С кем, по-твоему, мы оставим Манушак? – говорил он. Маню редко кто звал полным именем – а папа только тогда, когда злился. Маня тогда спряталась под стол, боясь, что это они ссорятся из-за неё и что ей прилетит. Потом её нашёл Сакко и закрыл ей уши, чтобы она не слышала и ничего не боялась, и они так просидели под столом целый час – Мане казалось, целую вечность,- а Сакко её обнимал и закрывал уши. Сакко вообще бывал часто мерзким – дразнился, отбирал у Мани карандаши или прятал её тетрадки с дирижаблями. Но если во дворе Маню кто-то обижал, то он сразу бросался её защищать и часто дрался. - Манька, если тебя ещё хоть кто-нибудь черномазой назовёт или ещё как-то, ты только скажи, я их живо проучу! – Говорил он, прям так: – Проучу! А ещё если Мане было плохо или она плакала, он её обнимал и пел колыбельные, пока она не успокаивалась. Или закрывал ей уши, чтоб она не слышала, как родители ругаются, как тогда. Иногда он закрывал ей глаза. Мама всё-таки устроилась на работу, договорившись, чтобы с Маней сидела соседка, баба Зина. Маня не очень любила бабу Зину – от неё всегда чем-то неприятно пахло, не то, что от её бабушки, от которой всегда пахло солнцем, выпечкой и чем-то ещё, неуловимо родным. Но баба Зина была не злой и даже подарила Мане набор старых фломастеров, оставшийся от её внучки – некоторые из них ещё неплохо писали. А ещё баба Зина учила Маню писать по-русски. Мане не очень нравились буквы, но нравилось дорисовывать из них дирижабли. Вскоре на столе снова появилось мясо, но папа с мамой всё равно ругались. Мама называла папу бесполезным и неудачником и говорила ещё что-то про детей. - У Гаяне по-прежнему нет паспорта! – ругалась мама и называла папу последними словами. Так Гайка говорила – «последние слова», потому что когда их говоришь, разговор заканчивается и начинается ссора. Маня не хотела, чтобы родители ссорились, и защищала папу – забегала в комнату и начинала плакать, кричала: «Мама, не называй папу последними словами! Не ссорьтесь!» Иногда родители переставали ссориться, но чаще кто-то из них рявкал на Маню «Пошла отсюда!» или «Не лезь, куда не спрашивают!», а иногда подходила Гайка и уводила Маню на кухню, обещая пирожок или ещё какую-нибудь вкусность. Но так, конечно, было не всегда. Иногда папа приходил с работы уставший, но довольный и трепал Маню по голове, и рассказывал что-нибудь интересное, а Маня показывала папе свою тетрадку. Папа спрашивал, что нарисовано на том или ином рисунке, а Маня гордо отвечала: «Дирижабль!». Он всегда делал очень удивлённое лицо и хвалил Манин талант. «Маня, да ты у нас талант!» - так он и говорил! И Маня очень гордилась и прямо светилась от счастья. Мама улыбалась, Гайка тоже гладила Маню по голове, а Сакко презрительно фыркал – «Пф! Да она ж ничего кроме них рисовать и не умеет!». Но Гайка говорила Мане не расстраиваться – это всё потому, что Сакко завидует, что у неё такие замечательные дирижабли, и Маня не расстраивалась. Какое-то время всё было хорошо и родители даже почти перестали ругаться. А потом хозяйка квартиры, в которой они жили, подняла аренду, и им пришлось съезжать. Маня помнила, как мама с растерянным видом сидела на тахте и оглядывала их скромные пожитки. - Куда нам идти? – тихо спрашивала она. Хозяйка дала им месяц на сборы, но потом пришла и сказала – у вас всего две недели. Мама плакала, и Гайка её успокаивала, а Сакко поджимал губы и хмурился, пытаясь стоять уверенно и прямо, изображая взрослого – папа был на работе, и Сакко остался за старшего, хотя и был младше всех. Мама говорила, что найти квартиру за две недели нереально – никто не захочет пускать к себе их семью. Маня не очень понимала, почему – они же все хорошие, и мама, и папа, и Гайка, и даже Сакко, но расслышала только, как мама пробормотала сквозь слёзы слово «чурка». Маня это слово знала – за него однажды Сакко полез бить мальчика во дворе, когда тот так назвал Маню. Наверное, это было очень плохое слово, но они ведь хорошие, правда? Положение спасла нелюбимая, но добрая баба Зина, чьи знакомые сдавали однушку на соседней улице. Теперь все спали вместе – девочки с мамой на кровати, а папа с Сакко – на полу. - В тесноте, да не в обиде! – говорил папа, а мама только отворачивалась. Ей пришлось бросить работу, потому что некому было больше сидеть с Маней. - Мама, ты не переживай, я пойду работать, как только девятый класс закончу! – говорил Сакко. Он всегда был очень самостоятельный и старался казаться взрослым, потому что чувствовал, что он за них отвечает, когда папы нет. А Гайка подхватила – сказала, что после школы тоже пойдёт работать, а в институт не пойдёт, потому что это дорого. - А я… я… я тоже пойду работать! – сказала Маня. Ей тоже хотелось помочь, хотя она и не всё понимала. Однако понимала достаточно. А мама почему-то заплакала. А потом она их всех обняла – крепко-крепко, как давно не обнимала. А вечером они с папой закрылись в ванной и о чём-то долго-долго разговаривали. Но они не ругались – Маня это точно знала, потому что когда они оттуда вышли, папа каждого из них погладил по голове. Он никогда так не делал, если они с мамой ругались. Мама с Гайкой начали шить на заказ (уже почти любимая добрая баба Зина отдала свою старую машинку), а Сакко пошёл с папой работать на стройку. Теперь они с папой возвращались очень поздно и Сакко перестал делать уроки – он сразу падал спать, и домашние задания за него и за себя делала Гайка. Иногда она тоже засыпала за тетрадками и тогда мама укрывала её пледом, а Маня старалась не шуметь. Один раз она даже нарисовала в тетрадках Сакко и Гайки по дирижаблю – чтобы их поддержать и чтобы они хотя бы немного порадовались, потому что мама всегда говорила, что надо ближних радовать и поддерживать. А кто для Мани ближние, если не Сакко и Гайка? Вон – руку протяни и дотронься – куда уж ближе! Гайка рисунку обрадовалась и сказала спасибо, но попросила больше в тетрадке у неё не рисовать, потому что учитель такому чудесному дирижаблю точно обзавидуется и поставит ей двойку – чисто из вредности. А вот Сакко, похоже, обрадовался не очень – он сначала кричать стал сильно, Маня даже расплакалась от обиды, но потом он очень извинялся и сказал, что он эту страничку с дирижаблем вырвет и с собой всегда носить будет, чтоб смотреть и радоваться. Наверное, врёт, конечно, но Мане всё равно было приятно. Маня тоже старалась помогать, как умела – мыла посуду, старательно, пытаясь ничего не уронить, и иногда даже правда не роняла. Иногда она помогала готовить и мешала большой ложкой в кастрюле кашу или суп. Но больше всего Мане нравилось мыть полы, потому что всегда можно было обнаружить под кроватью или во всяких укромных уголках что-нибудь интересное, например, закатившийся карандаш или копеечную монетку. А потом можно было смело завалиться на свежевымытый пол и рисовать дирижабли. - Маня-джан, почему ты всегда рисуешь только дирижабли? – однажды спросила Маню мама. - Я люблю дирижабли. – Ответила Маня без раздумий, с упоением вычерчивая очередного летучего великана. - А что ты ещё любишь? – спросила мама, улыбаясь. Маня задумалась и на секунду перестала рисовать. - Груши. Они вкусные. - Может, нарисуешь грушу? – спросила мама, но Маня яростно замотала головой. - Нет! Груши некрасивые! Не люблю груши! - Ну, тогда может, нарисуешь что-нибудь другое? Может быть, что-нибудь, что люблю я? Например, корабли? Они красивые. Маня всерьёз задумалась, обрабатывая в мозгу полученную информацию. Она не любила корабли. Корабли не умели летать. А ещё она никогда не видела вживую кораблей и не знала, они красивые или нет, о чём Маня, подумав немного, сообщила маме. А мама сказала: хочешь, я тебе покажу? И нарисовала в тетрадке Мани корабль. Он был большой – совсем как недорисованный дирижабль, и у него был острый нос с серьёзным и вдумчивым лицом, три мачты – одна очень длинная, а две покороче, и большие раздутые паруса жёлтого цвета, как солнышко. Мама сказала, что паруса должны быть белые, как облака, потому что на самом деле корабль тоже очень хочет взлететь, как дирижабль, но не умеет, поэтому плавает в море – море синее, как небо, и кораблю так кажется, что он летит. Мамин корабль вышел очень красивым. А ещё Мане стало очень жалко этот корабль – так жалко, что она даже чуть не расплакалась, потому что он очень хочет взлететь, но не может. А ещё мама сказала, что у каждого корабля есть своё имя, и этот корабль зовут Манушак. - Ой, прям как меня! – удивилась Маня, а мама только почему-то грустно улыбнулась. В этот день мама с ней долго рисовала, и рассказывала, что в детстве мечтала стать морячкой и бороздить просторы океана. Мама много улыбалась и смеялась. А потом мамы не стало. Это случилось, конечно, не сразу. Сначала мама начала кашлять – сперва по чуть-чуть, потом больше, почти перестала есть и сильно осунулась. Она долго не хотела идти в больницу, отмахивалась и говорила, что всё в порядке, что она просто подхватила какую-то особо вредную простуду, а ещё с походом в больницу были связаны какие-то проблемы, Маня не совсем понимала, какие. Но потом она стала кашлять почти постоянно и папа настоял. Маня помнила, как мама вернулась из больницы вместе с папой и оба были очень бледные, а Гайка вдруг расплакалась и Сакко тоже – хотя он делал вид, что не плачет, но всё равно Маня видела, и тоже заплакала, хотя не понимала, что происходит. Гайка потом сказала, что у мамы какой-то рак, но Маня поначалу не поверила – она-то видела раков и ела их, не может быть, чтобы мама заболела из-за какого-то рака! Но Гайка объяснила, что это особый и очень злой рак, который поселился у мамы в груди и ест её изнутри. Тогда Маня разрыдалась ещё горше, потому что она не хотела, чтобы её маму ел изнутри какой-то рак, «Надо этого рака из мамы вытащить!» - кричала она, но Гайка только обняла её крепко-крепко, а Сакко тихо прошептал то, что было очевидно для всех: «У нас нет таких денег». Папа стал пропадать на работе, даже Сакко и Гайка тоже – вроде бы учителя в школе вошли в их положение. А Маня делала то, что у неё получалось лучше всего – рисовала дирижабли. Мама говорила, что ближнего надо поддерживать и радовать. Поэтому Маня изрисовывала тетрадку за тетрадкой и показывала их маме – и мама всегда хоть чуть-чуть, но улыбалась. А ещё она училась рисовать корабли, потому что мама любила их очень сильно. Наверное, так же, как Маня любила дирижабли. Иногда она гладила Маню по голове и шептала куда-то в макушку: - Что же с вами будет, дорогие мои, что же с вами будет? И Манина макушка становилась горячей и мокрой. Но потом мама улыбалась и просила нарисовать ей ещё один дирижабль. И Маня рисовала. Мама сгорела очень быстро. Потом были бессонные ночи, полные кошмаров – Маня, Гайка и Сакко спали все вместе, в обнимку, на кровати, пахнущей лекарствами и призраком маминых духов, а папа не спал – он стоял у окна и курил, курил, бесконечно курил, а потом уходил куда-то и возвращался только к следующему вечеру. Были долги, которые остались от дорогостоящего лечения – папа позанимал у кого только мог. Они давно уже не платили за квартиру – хозяева вошли в их положение и просили только, чтобы коммуналка была оплачена в срок, а иногда и сами занимали денег. Папа часто приходил пьяный или пил прямо дома, до беспамятства. Один раз он расшумелся так, что Сакко пришлось его успокаивать, а Гайка закрывала Мане глаза, чтобы она ничего не видела, но она могла слышать глухие звуки ударов. Гайка была тихая, она никогда не ругалась с папой, она просто плакала и умоляла успокоиться, а Сакко громко кричал на отца, пока тот не уходил куда-то и не оставлял их одних. Иногда, когда он не хотел уходить, а хотел ещё больше пить, Сакко его прогонял. Или заставлял папу заснуть. Маня не видела, как он заставлял папу заснуть – Гайка каждый раз закрывала ей глаза, но Маня слышала. Сакко с раннего детства занимался борьбой. Иногда Маня мысленно просила, чтобы Сакко заставил папу заснуть, потому что папа громко кричал и замахивался на Маню и Гайку. Однажды, когда папа с Сакко особенно громко кричали, пришли соседи. Они хотели вызвать полицию, но Сакко их отговорил. Прозвучало слово «интернат», но Маня не знала, что это значило. Наверное, что-то плохое, потому что Гайка очень крепко обнимала её, а Сакко долго убеждал соседей не вызывать полицию. Поэтому Маня запомнила: полиция – это плохо. Это было странно, потому что мама ей когда-то говорила, что дяди и тёти полицейские очень хорошие и охраняют нас от плохих людей. Но Гайка и Сако так боялись прихода полиции, что Маня сразу им поверила. Наверное, их папа всё-таки плохой человек, и если полиция придёт, она его заберёт. А Маня не хотела, чтобы папу забирали. Она просто хотела, чтобы он больше не ругался и не бил их с Гайкой. Тем временем Сакко окончил 9 класс и пошёл работать к дяде Арсену. Тому самому, то ли у которого, то ли на которого было заведено дело. Он смог работать целый день и получать зарплату, но половина этих денег уходила на долги и еду. Гайка тоже окончила школу – с золотой медалью. Мане она очень нравилась, потому что была блестящая и красивая. Гайка могла поступить в университет на бесплатное – так Сакко говорил, но Гайка решила пойти работать и устроилась в какую-то фирму – она хорошо говорила на английском и понравилась руководителю. Дядя Арсен поговорил с отцом и они даже подрались, но после этого папа стал меньше пить. Он по-прежнему чаще всего приходил домой пьяным, но теперь больше ругался, чем размахивал кулаками. Ещё дядя Арсен предложил сдать Маню в какой-то особый интернат, она слышала, как он говорил что-то вроде «Никакого прока с девки, ни заработка, ни замуж такую не выдать». Но Сакко тогда очень сильно разругался и Гайка тоже, а ещё Сакко сказал, что куда надо тогда про дядю Арсена всё-всё расскажет. Маня не знала, что именно и тем более - куда Сакко хотел рассказать про дядю Арсена, но больше тот об этом не заговаривал. А любимая и добрая баба Зина нашла для Мани тётю Лизу. Тётя Лиза была очень ласковая и много улыбалась. Папа сначала расшумелся, сказал, что не хочет, чтобы к его детям ходили чужие. Но тётя Лиза уже пришла и сказала так строго и очень сурово «А я не чужая». А ещё она начала ругаться на папу, но Маня никогда не слышала, чтобы так кто-то ругался – она не кричала и не размахивала руками, а стояла очень прямо и казалась очень высокой, хотя едва была папе по плечо. Она чем-то напомнила Мане маму, когда та отчитывала Сакко за плохие оценки в школе, хотя и говорила совсем по-другому. Но, наверное, папе тоже так показалось, потому что когда мама отчитывала Сакко, тому становилось очень стыдно и он ужасно краснел. Папа тогда тоже очень покраснел и, наверное, ему тоже было стыдно, потому что он перестал кричать и как-то уменьшился, а потом даже – Маня точно слышала – побормотал «Извините». Наверное, стоило бояться тётю Лизу, которая даже папу смогла отчитать, но она почему-то казалась Мане совсем не страшной, даже наоборот. А вот папа её явно побаивался. Правда, потом, вечером, всё равно он поколотил Маню, за то, что она долго на него смотрела. Он сказал ещё «Что смотришь? Совсем как Вард!» - и поколотил. А Маня не знала, как это – смотреть как Вард – она просто смотрела. Гайка ночью шепнула ей на ушко, что Вард – это имя мамы. Маня очень удивилась, что маму зовут как-то иначе, потому что и она, и Гайка, И Сакко всю жизнь маму звали – «мама». А ещё Гайка сказала, что Маня на маму очень похожа, и поэтому папа очень расстраивается. Маня не хотела, чтобы папа расстраивался, потому что они с мамой похожи, но она не умела выглядеть по-другому. А Гайка сказала, что ей не надо выглядеть по-другому, потому что она мамина дочка, и это нормально, это даже очень хорошо, что она на маму похожа. И что Маней быть здорово, потому что Маня умеет быть собой, а это не всякий умеет. Маня потом долго думала, даже когда Гайка уснула, и мысли были большие и сложные, как дирижабли, но Мане казалось, что она всё-таки всё-всё поняла. И ещё ей стало очень жалко папу – он ведь теперь всё время совсем злой и грустный, и дерётся, наверное, потому что он перестал быть собой и теперь не умеет вернуться обратно. Правда, она не умела так сказать, как Гайка, и поэтому не могла сказать папе, что она всё понимает, (папа часто говорил, что Маня дура, но это теперь не правда, ведь Маня всё-всё поняла!) и что ей тоже очень грустно и очень его жалко. Но Маня не умела так сказать. Поэтому она просто смотрела на папу, и он опять её поколотил. Правда, не сильно, а потом вдруг расплакался и неожиданно её обнял. А вечером поздно-поздно пришёл Сакко и говорил с папой очень долго и серьёзно, совсем как взрослый. И сказал, что у них мало денег и папе надо вернуться на работу, иначе они с Гайкой справятся сами, а это позор. И папа долго-долго молчал, а потом сказал «Я пропустил, когда вы выросли». А Сакко только серьёзно кивнул – совсем как взрослый! Маня не совсем поняла, что имелось в виду, но она не стала спрашивать, потому что она подслушивала, а это очень глупо – говорить, когда ты подслушиваешь. Маня это точно знала! Но Гайка, похоже, не знала, потому что прошептала: «Господи, кажется, всё налаживается!» И кажется, и правда налаживалось. А тётя Лиза стала приходить к Мане по несколько раз в неделю. Они с ней играли в числа, и она рассказывала Мане много всяких разных историй, и совсем не ругалась, если вдруг Маня отвлекалась или уставала, или говорила, что хочет рисовать. Тогда Маня доставала тетрадку, рассыпала по полу карандаши, ложилась в любимой позе - И на страницы очередной толстой тетради в клеточку с полей выплывали, сияя всеми цветами радуги, огромные дирижабли. Иногда корабли.