Не было бы счастья, да несчастье помогло

      Квазимодо чувствовал себя полным идиотом. Он сидел над книгой и пытался вникнуть в новые знания, которыми обеспечил его судья. Но дело шло туго.       — Я никогда этого не пойму! — звонарь в отчаянии взъерошил свои рыжие волосы.       Беата, сидевшая на полу и играющая с козой, оторвалась от этого занятия и подошла к звонарю.       — Дай посмотреть, — сказала она, взяла табурет и села рядом.       Некоторое время они разбирали проблему Квазимодо, пока тот не понял, но горбун все равно выглядел мрачно.       — Я боюсь, что слова застрянут у меня в глотке, когда меня начнет спрашивать хозяин, — понуро сказал он.       — Попробуй сделать вид, что его тут нет, когда говоришь. Смотри не на него, а поверх него, — посоветовала Эсмеральда. — Я тоже раньше так делала, когда боялась выступать на публике.       Квазимодо вздохнул.       Судья, тихо поднявшийся на колокольню, увидел их вдвоем — девушку и горбуна. Рыжая и черная головы склонились над учебником, и Эсмеральда что-то втолковывала пасынку судьи. Поначалу в судье вспыхнула ревность, но цыганка смотрела на Квазимодо с чисто дружеским расположением, ничего больше, и Фролло успокоился. Он в который раз залюбовался девушкой. Ее глаза азартно блестели, на щеках был румянец, и от нее исходила кипучая энергия. Судья уже несколько дней учил их латыни, и видел, что Эсмеральде это все безумно нравится. Иногда она кидала на него такие пылкие взгляды, что он понял — еще чуть-чуть, и она станет его. И это осознание заставляло его ликовать, хоть внешне он этого и не показывал, и был, как всегда, спокоен.       На этот раз Квазимодо отвечал гораздо лучше, хоть судья и заметил его слегка расфокусированный взгляд. Вроде бы звонарь и смотрел на Фролло, но словно его не видел. Во всяком случае, судья был доволен, что дело продвинулось. Эсмеральда же уже вполне спокойно составляла короткие предложения. Судья даже удостоил ее своей похвалы.       Он коснулся своим длинным пальцем ее подбородка, заставив посмотреть на себя, и сказал:       — Ты — умница, дитя мое! — и с удовлетворением увидел, как ярко она вспыхнула — его похвала явно доставила ей удовольствие. И тогда он не удержался и нежно поцеловал ее. В ее чистый, прекрасной лепки лобик.       Когда губы судьи коснулись лба Беаты, она с трудом уняла дрожь. Она бы с удовольствием вцепилась в судью, нашла бы его губы своими и впилась в них. Затем затащила бы его в укромное место, и они бы посмотрели, кто из них наиболее далек от понятия «девственник». Но ее остановил внутренний, совершенно ребяческий протест — он тогда выиграет в этой игре. Поэтому она просто подняла на судью свой взгляд и улыбнулась так, что его карие глаза стали почти черными, а тонкие ноздри его длинного изогнутого носа бешено раздулись. После этого судья поспешно ретировался, боясь, что еще немного — и он натворит лишнего.       Беата и Квазимодо остались одни. Джали тихонько лежала у углу, подремывая, а на Париж опускался весьма красочный закат. Беата с воодушевлением потерла руки и сказала:       — А может, устроим пикник на крыше?       Квазимодо радостно согласился. Они постелили покрывало, разложили на нем еду и поужинали, любуясь закатом и задушевно болтая. Квазимодо рассказывал смешные истории из жизни монахов, а Беата тихонько хихикала. В этот момент из башенки, ведущей на крышу, раздался странный лязг. Беата вздрогнула и от греха подальше шмыгнула за башенку. На крыше появился Феб, и Квазимодо насторожился.       — Я ищу здесь молодую цыганку, — с улыбкой сказал он. — Ты ее видел?       Квазимодо вскочил и с рычанием устремился к нему.       — Тихо, тихо, успокойся! — Феб попятился.       — Никаких солдат, здесь убежище, убирайся! — закричал звонарь.       — Постой, я всего лишь хочу…       — Уходи!       — Я не желаю ей зла!       — Прочь! — Квазимодо погнал солдата вниз и схватил за грудки.       Беата прислушивалась к тому, что там творилось. Не может быть, чтобы судья напустил на нее этого капитана, в этом не было никакого смысла.       — Можешь ей передать? — тихо сказал Феб. — Я не заманивал ее в капкан. Только так я мог спасти ей жизнь. Передашь ей это?       — Если ты сейчас же уйдешь! — Квазимодо был настойчив.       — Я уйду. Только… сначала опусти меня… Пожалуйста, — пробормотал Феб.       Оказывается, в приступе ярости, горбун держал его на весу. Квазимодо отпустил солдата, и тот сказал напоследок:       — А, еще… Скажи ей, что ей очень повезло.       — Почему?       — У нее есть такой друг, как ты, — Феб миролюбиво улыбнулся и сбежал вниз по ступенькам.       Беата задумалась. Спасти ей жизнь? Неужели судья хотел убить ее, а все его расположение, которое он ей выказывал, было только для того, чтобы усыпить ее бдительность? Она нахмурилась. В этом мире нельзя было доверять практически никому, это она уже давно успела понять. Хотя в этом он не отличался от ее собственного. Здесь она опять вспомнила Ваську, с его предательством. Неужели и судья — такой же, как ее бывший? Беата поморщилась.       Однако три дня прошли спокойно, судья был такой же, как и всегда. Беата слегка успокоилась. Она продолжала свои занятия латынью, читала книги и рисовала. Однажды, когда она прогуливалась по крыше собора, то увидела одну сценку — две тетки бранились из-за какой–то мелочи, и Беате пришло в голову, что Квазимодо мог бы изобразить это в своих фигурках. Она кинулась позвать его, и была так поглощена своими мыслями, что, вбегая на колокольню, сильно врезалась в судью и сшибла его с ног.       Фролло почувствовал, что из него вышибло дух, когда приземлился спиной на дощатый пол. Над ним нависла эта девчонка.       — Ваша честь, я вас не очень покалечила? — с беспокойством спросила она. Ее лицо было так близко, а губы так и манили. Пожалуй, это был хороший шанс для… Он схватил ее за плечо и притянул к себе.       — Ты вообще смотришь, куда бежишь, глупая девчонка?! — прорычал он. — Ты меня чуть не убила, и я требую за это компенсации!       — Что вы имеете в виду?! — пропищала она, дернувшись.       Вместо ответа он дернул ее на себя и впился в ее губы. Боже, какая же она была сладкая! Словно спелый персик…       От поцелуя судьи у Беаты голова пошла кругом. По ее телу словно пробежал электрический разряд, и она, уже не понимая, что делает, приоткрыла рот. Судья этим тут же воспользовался. Его язык скользнул ей в рот, трепетно и нежно касаясь ее языка, судья слегка дрожал от возбуждения, а в его паху немилосердно заломило. Фролло даже перестал удерживать ее, и его рука плавно перетекла к ее шейке, лаская, касаясь пальцем щеки. Беата, сама не своя, отвечала на его поцелуй, горячее дыхание судьи смешивалось с ее дыханием, она уже готова была отдаться ему прямо на этом полу. «Только так я мог спасти ей жизнь…» — вдруг всплыло у нее в мозгу, и она отпрянула от судьи.       — Вы — похотливый развратник! — выдохнула она.       Судья вышел из себя. Все было так прекрасно, он уже подумал, что она отвечает ему взаимностью, но эта дурочка все испортила! Он вскочил на ноги, схватил ее за предплечье и прохрипел:       — Да что ты?! И много ли по городу ходит слухов о моей похотливости?! А может, ты слышала целую кучу сплетен о моих любовных похождениях?!       Они с ненавистью сверлили друг друга взглядом. Но Беата не могла не признать: он был прав. Судья славился в городе, как человек очень строгих нравов, женщины от него скорее шарахались, чем льнули к нему. Судья увидел неуверенность на ее лице. Это еще больше подлило масла в огонь.       — Как смеешь ты говорить мне подобное! — прошипел он. — Я — судья, уважаемый человек в этом городе, дворянин, а ты кто? Безродная цыганка!       И тут же понял, что это был перебор. Девчонка словно потеряла все свои краски, как-то поблекла, ее лицо стало абсолютно бескровным, а в ее взгляде плескался не страх. Это было тоскливое отчаяние, словно он задел какие-то очень болезненные струны в ее душе, и ее глаза наполнились слезами. Она задохнулась и молча вырвалась из его рук. Затем попятилась и, развернувшись, сбежала. Судья кинулся за ней, но она словно испарилась.       Фролло застыл, прислушиваясь. И услышал эти звуки, исходящие из каморки, в которой Квазимодо проводил холодные зимы. Тихое всхлипывание. Фролло подкрался и осторожно заглянул в щель, образовавшуюся из-за неплотно прикрытой двери. Девчонка сидела на лежанке, обняв себя за колени, и плакала. По ее лицу градом катились слезы.       Душа у судьи вдруг нестерпимо заныла. В последний раз он испытывал такое в детстве, когда умерла его мать. Еще пару минут назад, увидев лежанку, он бы думал только о том, чтобы предаться на ней утехам с Эсмеральдой, но сейчас… Сейчас у него было только одно желание — подойти к ней, прижать к себе и укачивать ее в своих объятиях, осушить ее слезы, только бы она перестала так рыдать! Похоть?! Да черта с два! Он был сейчас переполнен нежностью и состраданием, а ведь он думал, что избавился от этих чувств уже давно. От сострадания-то уж точно. Оказывается, ошибся. Судья прикрыл глаза и судорожно вздохнул. В данный момент он ничего не может сделать — она будет только пылать к нему злобой. Фролло, ненавидя себя, вернулся в башню.       Когда судья сказал Беате о ее безродности, она тут же вспомнила мать и бабушку, о которых так тосковала. Она не смогла с собой ничего поделать. Боль и тоска, так долго заталкиваемые ею куда-то в отдаленный уголок души, прорвались наружу. И сейчас она рыдала, словно маленькая потерявшаяся девочка. Какая он все-таки жестокая скотина, что напомнил ей об этом!       Беата не появлялась на уроках уже неделю. Она не хотела встречаться с Фролло, не хотела видеть его. Это было слишком больно. Она общалась только с Квазимодо. Беата по-прежнему учила латынь, пытаясь отгородиться от тоски, но как только слышала шаги судьи на лестнице — сбегала. Хуже быть уже не может, решила она. Как же она ошибалась!       Они с Квазимодо сидели над учебниками и разбирались в следующем задании, когда послышались шаги судьи. Беата всполошено вскочила, заложила книгу одним из листков, на котором она рисовала, и убежала в каморку. Судья только и увидел ее юбку, мелькнувшую, когда она выбегала из башни. Он тоскливо вздохнул про себя и приступил к занятиям с Квазимодо. Когда они закончили, он взял один из учебников, думая, что это тот, который он принес с собой, и удалился не пытаясь поговорить с этой девчонкой. Судья был зол на себя — надо же, так все испортить одной дурацкой фразой!       Когда Фролло ушел, Беата осторожно заглянула в башню. Квазимодо все еще сидел возле стола, перечитывая заданное. Беата подошла к столу и похолодела.       — Квази, а где мой учебник? — даже ее губы побледнели.       Тот отвлекся, поглядел на стол и почесал в затылке.       — Хозяин забрал какой-то из них. Да что ты так нервничаешь?! — он нахмурился.       — Он забрал книжку с моим рисунком… — прошептала она.       — Разве это так страшно? — звонарь ничего не понимал.       — На этом рисунке был изображен судья.       — Ну и что тут такого?       — В чем мать родила, Квази! — рявкнула она.       — Ой-ой… — глаза горбуна расширились.       Фролло уже положил было латинскую грамматику на стол, как из нее выпал листок бумаги. Судья поднял его, развернул и обомлел. На рисунке с отменной точностью было прорисовано его лицо, тело уже было обозначено схематически, хоть и было понятно, что его рисовали обнаженным, но одна деталь… Очень приковывала к себе взгляд. Она была весьма подробной, там отображалась каждая венка с анатомической точностью. Хотя размеры были несколько преуменьшены, у него эта часть тела была более внушительной в возбужденном состоянии. Судья подошел к креслу и задумчиво уселся в него. Внезапно он похолодел. Судья знал только одного человека, который увлекался рисованием перед тем, как вырезать ту или иную фигурку! В этом рисунке было что-то глубоко личное. Судья почувствовал, что задыхается. Неужели Квазимодо воспылал к нему чувствами до такой степени, что не постеснялся нарисовать такую срамную картинку?! Но это же… это… Он убьет этого мальчишку! Судья подхватился с кресла и кинулся из своих покоев.