Здесь каждая тварь мнит себя гением, Здесь каждый хочет стать похожим на Ленина, А я хочу стать похожим на Сталина, Половину к стенке, остальных - по камерам! Черный Обелиск - Свобода
Больше, чем треклятых вампиров, командир третьего отряда «Иштванского Фронта Освобождения Человечества» Янош Адер ненавидел только побудки посреди ночи. Судя по вытаращенным глазам разбудившего его хонведа («защитник родины» венг., солдат в звании рядового), произошло нечто из ряда вон выходящее. Заспанному Адеру пришлось тащиться вслед за поганым гонцом по бесконечным обшарпанным коридорам дворца венгерских властителей, в недавнем времени «наспех переделанном» партизанами под штаб. В прошлом за плечами Адера была служба в погранвойсках, которые он покинул ради борьбы за освобождение родной Венгрии от гребаных кровососов, вступив в партизанские ряды. Да, в те времена «Фронт» представлял собой нечто особо значимое, патриотичное и всеобъединяющее, ибо первоначально создавался как народный ответ тотальному контролю и вседозволенности городской жандармерии, ну и для свержения диктатуры Кадара, разумеется. К глубокому сожалению бывшего пограничника, эта «кухонная повстанческая группировка» (в буквальном смысле созданная на кухне своего первого лидера Белы Кона) теперь фактически превратилась в вооруженную хунту, безраздельно хозяйничающую на территории родного маркизата. — Bazmeg (Бл*дь)! Громкое восклицание, отвлекшее Адера от депрессивных мыслей, принадлежало грузному командиру второго отряда, вышедшего из соседнего коридора. — Последняя самокрутка в бормотуху упала! — с тоской в голосе выдал Габор Хорват, глядя в граненый стакан с элитным вином из погребов Дьюлы Кадара. — Что там наш шизик опять учудил? — Да чтоб я знал, — буркнул Янош и двинулся вслед за рядовым, успевшим уже исчезнуть за внушительными дверями. В величественном зале, предназначенном для больших приемов и вечерних посиделок аристократии, уже собралось с десяток человек: командиры первого и четвертого отрядов, а также караульные. В центре необъятной комнаты обнаружился сидящий на коленях тщедушный старик - Ковач. Неплохой, в общем-то, мужик (даром что типичный завхоз с синдромом вахтера), Ковач был назначен комендантом дворца еще при «Леди Святой». Рядом с ним на полу валялся разорванный мешок огромных размеров, полный каких-то бумаг, провизии и железных побрякушек. Среди выпавшего хлама бывший пограничник заприметил штуковину с дорогой на вид узорной позолотой, а присмотревшись, опознал в ней оторванную руку механической горничной: из тех, что столетиями являлись единственной обслугой маркиза Кадара (на кой та рука сдалась старику – черт его знал). При более детальном осмотре «места преступления» выяснилось, что и сам мешок был сделан кустарно из старого тяжелого гобелена, расшитого жемчугом: точно такой же Адер видел над винтовой лестницей в парадной Vаrhegy. Уткнувшись головой в изрешеченный пулями мраморный пол, Ковач обхватил седую голову руками и то ли рыдал, то ли поскуливал от страха, являя собой картину уже обыденную для Венгрии и оттого еще более трагическую. — Вот хитрая жопа! — громко прокомментировал Хорват. Он все страдал, таская гранчак (граненый стакан) в руке, не зная, куда тот деть: видимо, хозяйственному мужику жалко было кадарову «бормотуху» (ну либо утопшую сигарету). — Это уже третий ворюга за неделю. Скоро в сраных жандармов переквалифицируемся. — Ты зачем, szenilis seggnyaló (старый жополиз), это сделал? — издевательски-ласковым тоном уточнил Андрас, командир первого, у пойманного с поличным коменданта. — Я…моя семья голодает. В городе не хватает еды, пайки слишком маленькие. А у меня… у меня внучок родился, — на этом моменте тихий надтреснутый голос старика даже как будто потеплел. — Ну, поздравляю, чо. Ты это, — по его тону могло показаться, что Хорват проникся душещипательной историей и решил дать добрый совет дедульке. Кивнув на выпавшую из котомки пузатую бутыль с дорогим вином, он продолжил, — бутылку разбей и стекла нажрись - ну чтоб наверняка. А то сейчас сюда придет Vezér (лидер, вождь) и тогда ты будешь жрать уже весь этот мешок. — Нету у него здесь семьи: старуху года три как полицаи пристрелили, — сплюнув в сторону, заметил один из караульных. — Бежать крыса хочет. — Да кому он за бугром сдался-то… — А шо, коли про «внучка» правда? Обсудить неудавшегося беглеца помешала резко распахнувшаяся дверь – все присутствующие в комнате разом замолкли и уставились на вошедших. Нового лидера «ФОЧ» Янош Адер, скептик и рационалист по жизни, и не думал боготворить, как многие другие мадьяры (в особенности «молодняк»): скорее, Цвейг вызывал у него здоровое недоверие и опаску. Однако командир третьего отряда не мог не признавать, что в светловолосом невысоком молодом мужчине было действительно что-то пугающее и одновременно с тем гипнотическое. Никто не знал его прошлого (кроме того, что он сбежал из бедлама рядом со старым погостом), количество лет (выглядел псих, как подросток, но насколько тот стар или молод было непонятно) и даже настоящее ли это имя — «Штефан Цвейг». Адер так и не сумел найти достойное и разумное объяснение факту, что этот новый «Vezér» обладал странной властью над людским разумом: говорил правду так, что матерые бандюганы заслушивались и спускали ему с рук то, что не простили бы и своим; страстной речью разжигал ярость берсерка и желание бороться до последней капли крови в присмиревшем трусливом стаде, которым стали мадьяры после бомбежек «Звездой Скорби» и Армией Ватикана; и – самое пугающее, отталкивающее и оттого извращенно-притягательное – этот молодой псих был совершенно непредсказуем. Хотя, конечно, на лидера тот был не особо похож. На плечах невысокого блондина висел плащ на два размера больше, что нашел для него в кладовках полицейских казарм его телохранитель Вольфрам. (Этот тип вообще являл собой «тайну, покрытую мраком»: ходили слухи, что Цвейг его спас из тайных лабораторий маркиза, и Вольфрам поклялся служить ему до конца своих дней… Янош не верил в слухи, зато верил своим глазам: он видел, как молчаливый киборг с материнской заботой упаковывал Цвейга в тот самый плащ.) Адер давно заметил, что новый лидер «Фронта Освобождения Человечества» вел себя так, как будто совсем не чувствовал холода или голода, да и вообще не предавал значения бытовым мелочам: о том, что ему пора есть или пить напоминал опять-таки верный телохранитель, а подопечный ему не сопротивлялся. Этим он действительно походил на настоящих психопатов, живущих в своем выдуманном мире. Впрочем, «этим» же от них и отличался: взгляд серо-голубых блеклых глаз хоть и нес печать безумия, но был настолько цепким, пронизывающим и уверенным, что ни у кого из мадьяр не возникало ни малейшего сомнения в том, что у их нового вождя есть четкое понимание ситуации, как и планы на будущее, включавшие в себя их всех вместе взятых и «великую Венгрию» до кучи. И сейчас этот одетый в темную и неприметную одежду, всклоченный, будто воробей после драки, неопределённого возраста «вечный мальчишка» смотрел своим безумным взглядом прямиком на взрослых матерых мужиков, притихших, как нашкодившие малолетки… — Хо-хо-хо, хе-хе, — посмеиваясь в такт своим одиноким и «жидким» аплодисментам, Штефан Цвейг прошел в зал. За спиной своего хозяина неотступно маячил зловещей высокой тенью Вольфрам. — Jó éjszakát (доброй ночи), братцы, - преувеличенно радостно улыбаясь, поприветствовал собравшихся лидер «ФОЧ». — Давайте-ка посмотрим, что не дает нам спать в эту лунную ночь! А-а, какая банальность — у венгерского народа опять что-то воруют, — в несколько широких шагов приблизившись к коменданту Ковачу, Штефан закончил свою фразу пугающим шипением, нависнув над сидящим на коленях несчастным стариком. — Я …я признаю вину. — Ах! Чистосердечное признание – это так прекрасно! — Но разве я виноват, что люди хотят есть? Да, кража – это нехорошо, но мои дети… Они там голодают, и я должен был хоть что-то сделать. У меня внучок родился. Единственный, — тут уж пожилой мужчина заплакал, как ребенок, видимо, напуганный очередной резкой сменой настроения на лице вождя. — «Кража – это нехорошо». Какая мощь аргумента. Нет, правда! Сначала украли нашу свободу, потом веру, в конце - достояние, капитал и ресурсы… Даже гордость – и ту хотели украсть, но как бы то ни было, мы выдрали её из глотки Инквизиции! — не обращая внимание на старческое лепетание, продолжал свою мысль Цвейг, наворачивая круги вокруг «подсудимого». — А теперь ты, — резко остановившись, Штефан обернулся к коменданту, а потом присел рядом с ним на корточки, — хочешь украсть и наше спасение? Янош в дураках не числился, но все равно не понял о каком «спасении», исходящем от старого хлама и траченной молью тряпки, шла речь. Но их светловолосый вождь дернул головой в сторону драного гобелена, к которому тут же подскочил караульный и целенаправленно принялся что-то искать. Вытащив пачку бумаг, рядовой «фронтовик» протянул её своему лидеру. Штефан Цвейг торопливо перебирал бумаги, не найдя искомого, он обиженно скривил губы и подбросил всю кипу вверх, как конфетти: исписанные листы, какие-то акции и заметки, медленно кружась, падали на пол, подобно осенней листве. Цвейг же, как юла, крутился вокруг своей оси, пока не ткнул перепачканным в чернилах пальцем куда-то в направлении командира второго отряда. Хорват от неожиданности едва не подавился, закашлялся и чудом не выронил гранчак - как раз в тот самый момент «для крепости нервов» он приложился к злосчастному стакану, собираясь его потихоньку дохлебать. Участливый коллега со всего маху грохнул побагровевшего командира по спине, на что тот благодарно заморгал выпученными глазами и на всякий пожарный спрятался за караульным. Молчаливый Вольфрам, как и всегда не обращая никакого внимания на то, что не являлось его целью, подошёл в указанное место и поднял с пола сильно обгоревший клочок бумаги. — «Люди хотят есть». «Дети хотят есть». Наверное, и ты голодаешь, a, бедный bátyám (брат мой) Ковач? — выхватив жженую бумагу из пальцев киборга, Цвейг повернулся к коменданту. — А вот это – это хотел съесть ты сам или, может, собирался скормить твоему «внучку»? Лицо старика перестало выражать испуг и обреченность: из-под остатков бровей на истекающего ядом безумного юнца сейчас смотрел взгляд смертника. — Бела правильно сделал, что спрятал её! — седой и тощий мужчина неожиданно страстно встал на защиту какой-то бумажки. — Зачем она вам: продать её, чтобы купить больше оружия? Оставьте её там, где лежит. Она проклята и забыта – и пусть так и останется. То, что старик Ковач был дружен с предыдущим лидером партизан, знали все, и никакой тайны в этом не было. Однако Адер переводил взгляд с коменданта на Цвейга и не мог понять, о чем идет речь. Да, новый vezér не любил воров, мародеров и разбойников – он весьма доходчиво дал это всем понять. Так что тем, кто желал оспорить его решения, приходилось иметь дело с Вольфрамом и прочими подопытными вампирских лабораторий – киборгами и мутантами. Но если здесь замешан Бела Кон, то сейчас это был явно не показательный суд над форточником… — Бела бросил тебя, Ковач, — блаженно улыбаясь, сообщил коменданту Штефан. — Как и Magyarorszag, — с этими словами он засунул клочок бумаги в карман и приблизился к Адеру, после чего протянул руку к закрепленной на поясе бывшего пограничника кобуре. — Дай. Штефан Цвейг никого не убивал лично, Янош это точно знал, поэтому просьба ввела его в ступор. — Дай, пожалуйста? — повторил свою просьбу Штефан, глядя на командира третьего отряда снизу-вверх своими пронизывающими блеклыми глазами. Адер медленно вытащил пистолет из кобуры и протянул его лидеру «Фронта Освобождения Человечества». Ковач, переводивший усталый взгляд с одного на другого, опустил голову: — Так даже лучше… Все одно теперь помирать. Венгрии больше нет. Кровь не только на вампирах. И вы среди тех, кто погубил ее - своим безрассудством и жестокостью! Давай, убей меня. Я давно жду смерти. Штефан вальяжной походкой приблизился к отступнику, снял пистолет с предохранителя и передернул затвор: все, кто перешептывались или собирались возразить, затихли. — А я не собирался тебя убивать, — пожал плечами Цвейг. — Толку с тебя мертвого? Некому же будет тогда искупать «нашу с тобой вину» перед венгерским народом. Ты, кажется, хотел есть? Вот и давай, ешь. Сожрешь все, отсыплю с собой еще этого дерьма – его здесь навалом – и отпущу к «внучку». — Что? – не понимая, что происходит, старик растерянно посмотрел на невысокого блондина. — Это какое-то безумие… — Nézd, csak hallgass és egyél, oké (Слушай, заткнись и просто жри, ладно)? — выстрелив из пистолета совсем рядом с Ковачем, приказал лидер партизан. Вздрогнув, пожилой комендант обвел беспомощным взором каждого в этом зале, трясущейся рукой поднял с пола одну из разбросанных бумаг и принялся её медленно, через силу жевать. — Неубедительно, — разочарованно покачав головой, светловолосый «каратель» обошел давящегося бумагой последователя экс-лидера и прицелился. Раздался второй выстрел, от которого вздрогнули уже все присутствующие, кроме киборга, а комендант рухнул плашмя, зажимая щеку и выплёвывая зубы окровавленным ртом. — Как и обещал, я тебя не убил. А ты, как настоящий мадьяр, будешь служить своему народу на той же должности, и даже рана твоя со временем заживет… Если, разумеется, ты расскажешь мне все, что сказал тебе Бела про ту штуку, — поставив пистолет на предохранитель, Штефан Цвейг вытащил из кармана плаща обожжённый кусок бумаги и потряс им. Комендант попытался что-то сказать, но вождь «Фронта» сделал своему телохранителю знак забрать неудачливого вора с собой. Цвейг уже собирался было уходить, когда вдруг назидательно поднял указательный палец вверх, сказал протяжное «О!» и, подойдя к Адеру, протянул тому позаимствованный ранее пистолет. — Спасибо. Спасибо всем. Сладких снов, братцы!Скорее отсюда, скорее на волю! Где нету ментов, где нет сутенёров, Нет нищих старух и калек у заборов. Вы мне говорили, это рядом за дверью,
А я там был, я вам больше не верю.