Улыбаются кошки улыбаются мышки Улыбаются черви в куче дерьма О тоска без начала О тоска без конца И влюбляются вдруг в подсудимого судьи И влюбляешься ты, а в другого жена И влюбляются кошки, и влюбляются мышки И влюбляются черви в кучу дерьма Агата Кристи - Тоска без конца
Официально его история началась около семи лет назад. В бумагах психиатрической лечебницы закрытого типа значилось, что его нашли на развалинах дома в пригороде «Жемчужины Дуная», в окружении горы изувеченных трупов, перемазанного в крови и безумно смеющегося. Санитары утверждали, что он не сопротивлялся и не переставал смеяться, даже когда его скручивали смирительной рубашкой и паковали в машину. Его возраст на тот момент оставался невыясненным: врачи посчитали светловолосого юношу пятнадцатилетним подростком из-за субтильного телосложения, невысокого роста и полного отсутствия каких-либо удостоверяющих документов. Впрочем, было ли ему на самом деле пятнадцать или злую шутку сыграло его «проклятье вечной юности» - так и осталось тайной, покрытой мраком. Почему-то его случаем очень заинтересовался тогдашний главврач больницы Имре Кальман. Молодой человек хорошо помнил небольшой кабинет с огромными шкафами, доверху забитыми книгами. Именно на один из этих стеллажей светловолосый безумец и указал, когда пропахший дорогим табаком пожилой мужчина, с умными глазами за оправой старых очков, спросил, как его зовут. — «Штефан Цвейг»? Это правда твое имя? Ты уверен? Штефан ни черта не знал, было ли у него имя хоть когда-нибудь. Но почему бы и не взять это: звучало оно неплохо, к тому же, раз этот тип написал книгу, которая стоит на чьей-то полке, – значит не такой уж он и неудачник, верно? Главврач, доктор Кальман, по какой-то неизвестной Цвейгу причине полагал, что юноша их обманывает, и на самом деле он вовсе не лишился памяти, а просто боится рассказывать или вспоминать, что же на самом деле произошло в ту злополучную ночь. Юного Штефана эти безрезультатные попытки «помочь вспомнить» - сеансы гипноза и «шоковые методы лечения», включавшие в себя «целебную» электросудорожную терапию, «кофеин-барбитуровое растормаживание» или старую-добрую укрутку*, - порой даже забавляли. Как ни старались мастера карательной психиатрии, но разум Штефана Цвейга оставался девственно чист. Тем удивительнее было то, что он прекрасно помнил бытовые мелочи: о том, что нужно чистить зубы, вовремя ходить в туалет (мочиться под себя – не круто, ибо этим промышляло 60% пациентов лечебницы), есть и пить, разговаривать с людьми, если хочешь что-то получить. Новый пациент даже мог вспомнить некоторые прочитанные книги, стоило ему их пролистать или просто взглянуть на обложку. При этом он совершенно не помнил, кем был раньше, словно его уже создали таким – без прошлого, семьи и друзей. Поначалу необъятная пустота в собственном мозгу Цвейга очень огорчала – даже его сны казались невероятно скучными: соседи по палате могли смотреть красочные кошмары о своем прошлом и просыпаться с криками ужаса, а молодого венгра окружало только уютное и темное ничто. Однако один кошмар у «человека-без-имени» всё же нашелся. Ну, как кошмар – Штефан проснулся резко, подскочив на постели, тело его было в поту, но не от страха, а от умственного перевозбуждения. Этот сон был именно таким, каким санитары описывали его «появление»: развалины, жестоко растерзанные вампирами трупы женщин, мужчин и детей… И два мафусаила, которые это сделали, перемазанные в терранской крови и смотревшие на него. Только там Штефан совсем не смеялся. Из его уст бесконечным потоком лились слова. В самой речи не оказалось власти, но в силе его голоса таилось нечто настолько подавляющее, что две обезумевшие от крови твари кинулись друг на друга - и рвали, кусали и потрошили. А Цвейг всё не умолкал, пока оба этих существа не рухнули замертво. После такого «невероятного открытия» молодой человек потрудился раздобыть хоть какую-то информацию об этом инциденте. К счастью, доктор Кальман с одобрением отнесся к инициативе подопечного узнать больше о той злополучной ночи и через свои связи даже помог отыскать записи в полицейском участке. Имре так и не понял, чему светловолосый юноша столь странно, даже «победно», усмехался, а вот Штефан в полицейском отчете прочитал заветное: «...на месте преступления обнаружены два вампирских трупа, ориентировочно, нападавших. По характеру нанесенных травм можно предположить, что погибшие набросились друг на друга». Эти двое убийц оказались вассалами каких-то вампирских аристократов из окружения маркиза Кадара: их незавидная судьба являлась вполне заслуженной. Однако для Штефана Цвейга главным стал именно сам факт подтверждения своей особой силы, которую прежде не мог объяснить. Все медсестры были от него в восторге не только потому, что он умел казаться милым и выглядел, как вечный мальчишка: стоило ему начать говорить – и даже старшая медсестра, немолодая, грузная и очень принципиальная женщина могла поменять свое мнение на противоположное. Санитары по большей части его не трогали, хотя совершенно не чурались вымещать свое недовольство на других пациентах. Да, нашлись и те, на кого его дивный «дар» не действовал: парочка особенно жестоких ублюдков из «медбратьев», заместитель главврача, старый чокнутый дворник и одна умалишенная, прозванная «молчуньей из 47». С Имре Кальманом Цвейг всегда старался действовать осторожно, не пытаясь продавить свои желания напрямую: доктор обладал острым умом, потому действовать открыто было чревато. Штефан не собирался понапрасну тратить годы жизни в психлечебнице: пока была возможность - он учился. Огромная пустота на месте воспоминаний требовала, чтобы её заполнили: ежечасно и ежесекундно нестареющий венгр старался что-то узнавать. Он выпросил у главврача возможность получать и читать свежие газеты, пользоваться библиотекой самого Имре (скудный набор книг лечебницы был прочитан безумцем за первые же полгода). Цвейг постоянно расспрашивал медперсонал и самих пациентов (из тех, кого можно было разговорить) обо всем, что они знали: благодаря этому он смог узнать многое, начиная с методов оказания первой помощи при ранениях разной степени тяжести, оканчивая способами создания самопальной бомбы из подручных материалов. Впрочем, пока что он накапливал знания бессистемно, как голодающий, дорвавшийся до богатого разными яствами стола, объедаясь и стараясь прихватить «про запас», не разбирая, что полезно, а что нет. Цель у будущего лидера «ФОЧ» появилась после того, как в больницу поступил идеологический противник текущего режима – явно не псих, из политических. У него Штефан почерпнул сведений о текущем положении дел в родной Венгрии, о мадьярской свободе, тирании вампиров и постармагеддонских сверхдержавах. Он же познакомил Цвейга с агитационной литературой, где подробно описывался партийный манифест ещё не сформировавшегося окончательно «Фронта Освобождения Человечества». Время шло, а мир за стенами психиатрической больницы становился все темнее и темнее. Да, лечебница укрывала их от укоряющих взоров и стонов страдающей Венгрии, словно невидимой завесой, но зверства вампиров, жестокость мстительного маркиза и, главное, парализующий страх самих мадьяр пробирались даже сквозь стены. Политического пациента из лечебницы выволокли новые полицаи маркиза – бешенные и злобные мутанты. Вряд ли они забрали его для того, чтобы отпустить… Сами жандармы передали доктору Кальману постановление Парламента (на самом деле маркиза), согласно которому психиатрическая лечебница переходила на «самоокупаемость». Это был тяжелый удар для всех. Да, у лечебницы было свое хозяйство – огород и даже сады, дававшие неплохой урожай. Но этого было недостаточно. В первое время после выхода постановления больнице помогали родственники пациентов, которым было не наплевать на своих страдающих недугом близких. Однако подобная жестокость властей сильно подорвала здоровье Имре Кальмана: долгие месяцы он оббивал пороги иштванского правительства, чтобы вернуть психушке её статус. Через полгода Имре скончался от болезни легких. Место главного врача занял его заместитель, презиравший пациентов и, в особенности, фаворита своего босса, - Штефана Цвейга. А дальше молодой безумец впервые ступил на путь крови…осознанно. Отношения светловолосого венгра с остальными обитателями психиатрической лечебницы были неплохими, но совершенно неискренними. Цвейг никого близко не подпускал, хоть и оставался приятен в общении с теми, кто мог стать полезным. Имелись из этого правила и исключения – в основном негативные – те, кто на дух не переносил амнезийного любимчика бывшего главврача, и кому безумный мадьяр и сам отвечал «взаимностью». Единственным «почти другом» для Штефана Цвейга стала «молчунья из 47», по медицинским документам числившаяся Анной Сабо с «эмоциональной уплощенностью» (в медкарте значилась просто «шизофрения»). На девушку совершенно не действовал «дар убеждения» Штефана, с годами становившийся только сильнее (а террор маркиза сделал эту силу внушения и вовсе непреодолимой), да и миловидная внешность безумца её не подкупала. В ней Цвейг нашел себе равного по уму и характеру собеседника (молчуньей она была только для врачей), а Анна в нем – единственного, кто старался её понять и остановить от окончательного падения в Бездну («целебные» пыточные процедуры за попытку поднять настроение не считались). Темные времена ожесточили сердца людей, и симбиозу двух психопатов пришел конец. Один из новеньких - как на подбор злобных - санитаров-ублюдков попытался надругаться над беззащитной «шизофреничкой из 47»: именно тогда будущий лидер «Фронта» открыл для себя всю мощь бешенной и неуправляемой ярости, набросившись на медбрата, вооруженный одними лишь ножницами для резки бинтов. Ни сила, ни рост последнего не помогли ему, когда на стороне безумца были элемент неожиданности, злоба и состояние аффекта, при котором блондин не чувствовал ни ударов, ни боли. Санитар схлопотал ножницами в горло, а Штефана - впервые после смерти Кальмана -скрутили и упаковали в смирительную рубашку. К счастью для санитара, Цвейг не задел яремную вену и мужчине вовремя оказали медицинскую помощь. Для Анны Сабо этот инцидент стал роковым - после происшествия девушка покончила с собой: ей удалось спрятать те самые перемазанные кровью ножницы (их в суматохе просто не заметили) и вскрыть себе вены. Штефан Цвейг, запертый в это самое время в холодном карцере, узнал о смерти подруги только через неделю. Новой волне ярости субтильного юноши не было предела, но месть оказалась продуманной и холодной, как и тело «молчуньи из 47» в морге лечебницы... Молодой человек был потрясающе тих и покладист всю неделю перед кульминацией акта отмщения, старательно усыпляя бдительность недоверчивого бывшего заместителя Кальмана. В смерти молчаливой шизофренички Цвейг винил двоих: ублюдка-санитара и главврача, который вместо того, чтобы проследить за своей пациенткой после происшествия, предпочел просто запереть её в палате, оставив наедине с кошмарами собственного разума. Дождливым вечером Штефан прокрался к лежащему в отдельной палате раненому санитару и успешно использовал на нем свой дар убеждения. Дождь, не переставая, лил стеной всю чертову ночь. Наутро обитатели лечебницы обнаружили труп главного врача, выпавшего из окна четвертого этажа собственного кабинета, а санитара нашли повесившимся в подсобке.Умирают гады и хорошие люди. Умирают больные и доктора Умирают кошки, умирают мышки Умирают черви в куче дерьма
За последующие полгода власть Штефана в лечебнице стала безраздельной и непререкаемой. Следующий по счету главврач был слишком слаб, чтобы противиться невероятному дару, тогда как весь персонал и психи давно уже были его. Штефан Цвейг мог хоть в тот же день покинуть бедлам через парадный вход, убедив всех врачей, что он абсолютно нормален, и гордо направить свои стопы прямиком в деспотичное полицейское государство маркиза Дьюлы Кадара. Только вот Цвейгу было недостаточно одной лишь «свободы» - теперь его занимала революция: не просто бунт в городе или даже в отдельно взятой стране. Нет-нет, речь шла о революции в людских умах. К превеликому сожалению, все люди были непроходимо тупы. Для того, чтобы изменить их разум требовалось разрушить до основания их данность, их бытие. Штефан был безумцем, но не дураком: он прекрасно понимал, что все великие перемены начинались с малого. Для Цвейга этой малостью стал бунт в лечебнице. Уничтожение Кадаром ненавистного для него монастыря Св. Матфея стало стимулом не только для монахини Эстер Бланшетт. Монастырь являлся не просто символом некогда свободного города Иштван: он был единственным «приютом», где каждый мог разделить свои горести, страхи и получить утешение. Пока будущая «Леди Святая» поднимала на бунт город, Цвейг повел за собой обиженную маркизом лечебницу: возмущенный медперсонал, буйные психи, даже некоторые «овощи» поучаствовали в самопальном восстании. В результате бессмысленного и беспощадного «прощания с системой», в пристанище для умалишенных случился пожар, а Штефан, глядя на пылающее зарево, неожиданно осознал: всё должно сгореть. Как должен был сгореть злополучный монастырь, город Иштван, да и вся Венгрия. Только так можно было изменить страну мадьяр. Те, кому «не следовало» спасаться из этого пожара, – не спаслись. Будущий лидер «ФОЧ» знал, что вчерашний день следует оставить позади: поэтому ненужные люди и медицинские карты – эти тонкие нити, связывавшие его с забытым прошлым, – также должны были сгореть в очищающем огне революции. Дальше было легче: собрать недовольных из соседних деревень, разграбить несколько удаленных оружейных складов, по ходу убив кучку полицаев. Во время разборок между партизанами и Кадаром, что и привели последнего к гибели, безумный блондин смог спланировать и организовать дерзкое нападение на подпольные лаборатории в Долине Крови. Никто уже не мог его остановить: ни перепуганные вампиры, ни мутанты-жандармы Иштвана. Все они трусливо бежали, встретив столь неожиданный и достойной отпор. Так Штефан заполучил в свои руки не только оружие, но и верных бойцов: киборга Вольфрама и его товарищей по несчастью. После Долины Крови он подошел к разрушенной столице… Чтобы увидеть, как ее занимает треклятый Ватикан. Воины Ватиканского Доминиона вынудили Штефана Цвейга и его возросшую армию последователей поменять стратегию. Ведь теперь к будущему лидеру «Фронта Освобождения Человечества» присоединялись не только беглые преступники, психи и подопытные из лабораторий – но также и целые толпы жителей из других городов маркизата: возмущенные хозяйничающими на их родной земле римлянами, они стекались к нему рекой. Тогда безумный венгр принял решение временно затаиться, воспользовавшись заварушкой с участием епископа д’Аннуцио, чтобы внедрить своих агентов в общину агонизирующего Иштвана. Там же судьба свела его с остатками обезглавленной и парализованной «ФОЧ», которую Бела Кон уже отчаялся спасти. Прибытие епископа Ровере, а с ним и новой партии закованных в железо Воинов Веры, позволило Цвейгу начать подготовку уже своего восстания, где он был не просто стихийным лидером бунтовщиков, но предводителем мадьярского ополчения, единодушно избранный восторженной толпой. Дар убеждения на этой волне народной ярости (что не так давно объединила и подняла на борьбу целую страну) стал теперь особенно сильным: Штефан без труда втерся в доверие даже к прибывшим в Иштван Инквизиторам, завоевав расположение и у их командира – «Рыцаря Разрушения», Петра Орсини. Тем самым он поспособствовал их скорейшему падению: Иштван был взят силами ополчения и освобожден от римских оккупантов. Конечно же, не обошлось без накладок: маркиз «ожил» и сбежал с македонскими «экстремистами», а Бела Кон вышел из-под его контроля и тайно покинул Венгрию-матушку. Да, эти «мелочи» раздражали, мешая полноценно насладиться вкусом победы. Однако у него оставался припрятанным в рукаве козырь: кое-что чрезвычайно ценное. Нечто настолько важное, что могло оправдать любые неудачи и потери. Корона Святого Иштвана. В ней скрыт новый путь для Страны Мадьяр - путь, что выведет разрушенную и истерзанную Венгрию из тьмы раз и навсегда… Дата написания: февраль 2018