На границе Пустоты

Я выложил ребятам, что помнил о вчерашнем вечере: просто передал все, что было в голове, как обычно. Кей развел руками, Гранж обещал подумать, а Шиз сразу заявил, что надо принять предположение Гедура, так как не зря он чувствовал, что леса Ормира лучшее место. В общем, ни к какому конкретному решению я так и не пришел ни в эту ночь, ни в следующую. Предупредив Киер, что по ночам буду отсутствовать, и променяв мягкость княжеских перин на черноту системы, я ждал, когда смогу вновь увидеть тебя, и беспокоился, не пропустил ли что-нибудь важное. Видение пришло довольно скоро — я остался ночевать в системе в четвертый раз, а по примерным расчетам, для тебя должно было пройти не более восьми часов с момента моего последнего призрачного визита. Раннее туманное утро. Вокруг лес, холмы, и сразу чувствовалось — глушь. Рейсовый автобус медленно отъезжал от остановки, а ты озирался по сторонам, высматривая кого-то сквозь группку туристов, которые, сонно переговариваясь, неспешно отправились к деревянным воротам чуть выше по дороге. Сделав несколько шагов, ты обернулся, задумчиво посмотрел на усталый заспанный лес и двинулся не в сторону ворот, как все, а вдоль стены, в направлении зарослей. Храм. Это определенно был буддийский храм. Судя по его опустошенности, это место было не слишком популярным для паломничества, однако стены и виднеющееся из-за них здание выглядели ухоженными и довольно старыми. Жухлая трава устало мялась под твоими ботинками, и только кое-где лежащий влажный снег пытался протестующе чавкать, обнажая заместо себя глинистые коричнево-серые проталины. Обойдя храм с обратной стороны, ты внезапно остановился, прикрыл глаза и сделал еле заметный пасс рукой, после которого пространство пронзило тонкой паутиной силовых нитей. Одна из них слабо засияла как раз рядом со мной, и я хотел протянуть руку, чтобы попробовать коснуться ее, но струна исчезла так же неожиданно, как и появилась. «Экономишь?» — подумалось мне после того, как ты сотворил свое непонятное заклинание. Ты вздохнул, нахмурился и, запрокинув голову в небо, проследил за полетом маленькой серой пташки. Развернувшись к храму спиной, ты побрел в глубь леса. Что-то ищешь? Может Ли Чан Чхина, который «цель»? Я шел за тобой, и в отличие от твоих ног, мои не оставляли следов в неглубоком снегу хвойного подлеска. Метров через сорок я приметил небольшой домик на склоне холма в окружении высоких елей. Ты его искал? Из-под твоих пальцев вновь появилась паутина и исчезла спустя долю секунды, а ты медленным деревянным шагом пошел в сторону лачужки. По лысым красно-коричневым стволам прошелся ветер, и где-то в лесу упала ветка. Небо низко и хмуро смотрело на нас сверху, готовое разродиться то ли изморосью, то ли влажным снегом. Мне стало сильно не по себе. Чуть помедлив у двери, ты без стука вошел в дом и замер сразу за порогом. Я скользнул внутрь прямо сквозь стену. В небольшой темной комнатке сидел на грязном топчане мужчина, встопорщенный, небритый и помятый. По его виду было ясно, что он болен или пьян. — Ли Чхан Чхин, точнее Макото-сан. — Ты не спрашивал, ты утверждал, и от бесцветности твоего голоса я вздрогнул. Мужчина долго смотрел на тебя, словно соображая, вымысел ты или реальность, а затем, чуть запрокинув голову, рвано улыбнулся, и в глазах его я прочитал презрение, усталость и какую-то непомерную, бесконечную тоску. От этой горькой смеси эмоций меня передернуло. Тот, кого ты назвал Ли Чхан Чхином, а затем Макото-саном, сделал несколько вдохов с нарастающей амплитудой и под конец почти беззвучно рассмеялся. Зло засмеялся, как-то неправильно, веселья в этом смехе не было и в помине. Истерический приступ не продлился долго, спустя еще пару мгновений мужчина подобрался, выпрямился, отчего прямой свет со стороны немытого окна упал в лицо Макото-сана и недлинные грязные волосы тускло заблестели на висках. Мужчина вскинул подбородок, и его глаза полыхнули безумием — сидящий напротив человек напомнил мне загнанного зверя, попавшего в ловушку. — Нашел, стервятник… — Фраза прозвучала как плевок. Ты не ответил. Мужчина напрягся всем телом, и я почувствовал, как на смену истерике к нему пришла еле сдерживаемая ярость. Крылья носа раздувались, рот перекосило поперек, и сложилось впечатление, что он глядел на тебя сверху вниз, несмотря на то, что сам сидел практически на полу. — Проклятый Возлюбленный и его псы. — В голосе сквозила ненависть. — Тот, второй, убил Аико, мою Аико! А ведь она ничего не знала! Ничего не знала, понимаешь! — Макото-сан вцепился пальцами в матрац, и суставы звучно щелкнули. — Я никогда не говорил с ней про исследования, она ничего не знала! И вот теперь ты пришел за мной. Я наблюдал за разворачивающийся сценой, как в кино, с каждым ударом сердца все отчетливей понимая, что не хочу ее досматривать. Я бросил взгляд в сторону выхода, где твоя темная на фоне дверного проема фигура показалась мне угрожающей. Переведя взгляд на мужчину, я вдруг заметил обрывок связи — тонкий короткий шнурок, печально свернувшийся у его ноги. Приглядевшись теперь внимательнее, я увидел, что в груди у Макото-сана пульсирует еле заметная, словно живая светящаяся точка. Жертва! Слабая жертва! Одна. Без бойца… Мои зрачки сейчас, наверное, расширились, предчувствие стало совсем дурным, и практически не дыша, я всматривался в тусклый Источник. Шаг. Я услышал негромкий шаг и содрогнулся. Макото-сан, глядя в упор на тебя, еле дышал, наблюдая за твоим приближением. Шаг. Еще один. Я отчего-то зажмурился. — Это все? — Тишину вспороло слабым голосом, который в темноте сомкнутых век показался громоподобным. Ответа не прозвучало. Меня вырвало из этого мира вслед за тобой. Я раскрыл глаза, даже сориентироваться не успел — только вздохнул, а затем в ушах знакомо зазвенело. Оглянувшись, я увидел фигуру Макото-сана, в бессильном исступлении скрючившуюся в черной толще системы, и на лице мужчины отразился такой ужас, что захотелось заорать самому. Граница системы мигом загудела где-то на периферии, и к горлу моментально подобрался колючий ком, открывая мой рот в немом крике. Сердце бухнуло о грудную клетку, и я почувствовал, как подгибаются мои колени… Внезапно я почувствовал, как меня тянет вновь и спустя мгновенье я, ошарашенно дыша, осел на грязный пол маленькой комнаты. На топчане никого не было. Ты молча постоял у смятой постели, безэмоционально глядя сквозь стену, а затем медленно развернулся и пошел прочь. Слезы катились по щекам — тело поняло быстрее меня, что именно сейчас произошло, а сознание, словно выключившись, не желало подключаться к этому ужасному сновидению. Я сидел на дурацком, испачканном линолеуме среди каких-то банок, тряпок и не мог поверить в увиденное. Тут только что был человек. Небритый и растрепанный. Живой. А теперь пусто. За окном закричала ворона, а я продолжал таращиться на какую-то помятую тряпку, которая в этот момент казалась самым важным предметом в моей жизни. Ты только что отдал живого человека пустоте? У тряпки был серо-желтый цвет, и больше всего она напоминала оторванный кусок рубахи. Только что… Вон с боку виднеется перламутровая пуговица и, похоже, это отворот манжета. Только что… На моих глазах… Я втянул носом мешающую слизь, резко отер о плечо слезы. Макото-сан был жертвой. Совсем слабеньким Источником. Он даже противопоставить тебе ничего не мог… Мне стало дурно. Твои шаги давно стихли за порогом, а я сидел и пялился в оторванный от рубахи рукав. В то утро я впервые не последовал за тобой. *** Вернувшись в систему, я ничего не сказал ребятам, только вымученно улыбнулся и, сославшись на выдуманные с ходу планы, быстро ушел в спальню Цитадели. В ту ночь я просто лежал и таращился в звездное небо нового мира через окно. Внутри словно все оборвалось. Я почти ничего не чувствовал. Сейчас мне было все равно: был ли это приказ Сеймея, была ли у тебя возможность отказаться… То, с какой легкостью ты скормил Макото-сана Пустоте, ошарашило меня сильнее возвращения брата, сильнее твоего ухода… Увиденное, как огнем, выжгло во мне стремление бежать опрометью домой, появись у меня такая возможность. Я ненавидел вас. И Сеймея, и тебя. Обоих. Мне было абсолютно наплевать, кто, почему, как и по какой причине… Ты убил человека. Жестоко и беспринципно. По приказу или без него, все равно. Ты даже не удостоил его нескольких слов. Не объяснился, не высказал сожаления. Просто раскрыл систему и, уходя, оставил Макото-сана в Пустоте. Я знал, каково это. Я помнил ужас, который возникает при звуках ревущей мембраны, то чувство, когда она, обдирая кожу и внутренности, проходит сквозь тело, оставляя в плотной темноте. Я знал, как отказывает сначала осязание, затем и чувства, а после замирают и мысли. Когда я был на месте Макото-сана, меня спасло только то, что я не осознавал весь кошмар происходящего. А так… Уж лучше пуля в лоб. Но вы же оба циничны. После пули нужно куда-то деть тело, а Пустота растворяет в себе материю без остатка. Лучше, чем концентрированная кислота. Идеальное убийство. Идеальный цинизм. Я повернулся на бок, покрепче замотавшись в одеяло. Предложение Гедура… На фоне последних событий, оно было как никогда заманчивым. Если представить, окажись я на Земле, что я буду делать? Вернусь домой к маме? Продолжу ходить в школу, улыбаться одноклассникам, учить уроки, делая вид, что ничего не произошло? Смогу ли? Не уверен. Искать брата и начать во всем разбираться, как мне казалось правильным еще вчера? Не хочу. Больше не хочу. Достаточно. А смогу ли я вообще вернуться? И главный вопрос: хочу ли? Я закрыл глаза, пытаясь найти хоть одну связующую ниточку с родным миром. Мама? Такой, какой есть, я ей не нужен. Брат? Он вообще инсценировал жуткую смерть на моих глазах. Ты? Ты с Сеймеем… Нули? Проживут и без меня. Юико с Яёй тоже… Если когда-то в мире существовал мой боец, то теперь после близкого знакомства с Пустотой, имени у меня не осталось. Все без меня проживут… На земле я вообще никому не нужен на самом-то деле… Я вздохнул. За окном начало светать, значит, примерно через два часа надо будет вставать, а я этой ночью толком и не спал даже. Я устал думать. Сил больше нет. Я перебрал всю имеющуюся у меня на руках информацию несколько раз. Хочется просто полежать вот так вот и ни о чем не беспокоиться. Я устал. Слишком долгой получилась сегодняшняя ночь. Хватит. *** Проснулся я от мягкого прикосновения к плечу. Мама? — Рикхард, просыпайся… Уже давно за полдень… Нет… Это голос Киер. Женщина сидела на постели и тревожно глядела на меня. — Мальчик мой, ты не заболел? — Рука главной экономки заботливо накрыла мой лоб. — С тобой все хорошо? Ты совсем бледен… Я присел в кровати и несколько минут пытался сообразить, что происходит. Полдень? Фокусируя взгляд, я пытался понять, не пропустил ли чего-нибудь важного, когда вместо планов предстоящего дня, на меня лавиной обрушились воспоминания о вчерашней ночи. Сперва все показалось просто кошмаром, сонным наваждением, но с каждой минутой картинка вырисовывалась все отчетливей и отчетливей, такой, что усомниться в ее реальности не представлялось возможным. Я зажмурился и упал обратно в подушки. — Рикхард! Что с тобой? Мне позвать мэтра С’а Дорка? Как ты себя чувствуешь? — Леди начинала говорить очень быстро, когда волновалась. — Нет, Киер, спасибо. Со мной все в порядке. — Пробормотал я, не раскрывая век. — Уверен? Ты плохо выглядишь… — Да. Я полежал на спине пару минут, глубоко вздохнул, словно собираясь прыгнуть в омут с головой, и, приподнявшись на локте, серьезно посмотрел на женщину. — Скажи, а можно увидеться с Гедуром прямо сейчас? *** Князь был оживлен и с виду чем-то очень доволен. — О, Рикхард! Проходи! Рад тебя видеть. Только что ушел Дорк. Он сказал, что с ногой все хорошо. Еще неделя и можно будет подбирать для меня первый ученический протез. — Гедур похлопал себя по бедру и улыбнулся. — Мне ужасно наскучило сидеть в этом кресле. — Князь слегка скривился, и из-за этого его лицо мне показалось молодым. — Как ты себя чувствуешь? Киер передала, что тебе сегодня нездоровилось? — Ничего страшного. Просто бессонница. Я как обычно присел напротив, и Гедур, кивнув, проговорил в сторону двери, где дежурил слуга: — Анрор, принеси нам, пожалуйста, броша. Брошом тут называли цветочный отвар, который мне понравился еще в самый первый день. — Ты хотел о чем-то поговорить? — Выражение лица у князя сделалось серьезным и сосредоточенным. — Да. — Я помолчал, мысленно формулируя свой вопрос. — Скажи, если я приму твое предложение, как изменится моя жизнь? — Все, спросил. Гедур поджал губы. — Не стану лгать, Рик, о том, что все будет беззаботно и легко. Придется много учиться: экономика, законы, география, тактика и стратегия, этикет… Много всего, но наблюдая за тем, как быстро ты освоил язык, сдается мне, что учеба не станет для тебя большой проблемой. Я кивнул. К этому я был готов с самого начала и более того, знания мне были необходимы, как воздух. Не ощущая сопротивления, князь продолжил: — Пока я в силе, большого участия в политических делах от тебя не требуется, но все же, как будешь готов, периодически придется появляться на светских мероприятиях. Сколько тебе лет, Рикхард? — Спросил Гедур прямо, — На вид одиннадцать-двенадцать. — Чуть больше тринадцати. Точно не знаю. — Я не представлял, совпадает ли протяженность года на Эрде с солнечным циклом Земли. — Хорошо. Положим, тринадцать с половиной. В пятнадцать тебя припишут к одному из отрядов. Придется пожить простой солдатской жизнью. Тебе, наверное, твой приятель уже рассказывал? — Гедур приподнял бровь и глянул в мою сторону. Я кивнул. — Когда я отойду от дел, ты займешь мое место. Если, конечно, захочешь остаться. — Князь задумался, разглядывая перстень на правой руке, а затем, улыбнувшись, добавил. — Моя жизнь совсем не сахар, Рик, но в ней есть свои прелести. Я почувствовал, как взмокли мои ладони, а под ложечкой засосало. Я сжал пальцы в кулак, напрягся, и словно шагая с обрыва, проговорил. — Я согласен. Все. Я это сказал. Гедур молчал долго. Он внимательно смотрел в мое лицо, словно читая в нем. Пронзительный взгляд пожившего на этом свете человека будто распахнул меня, как книгу, и теперь въедливо вглядывался в каждый символ, отпечатанный на моей душе. Он понял, что со мной что-то не так? Он сейчас возьмет свое предложение обратно? Я зря согласился? Может поспешил? Или это вообще какая-то проверка? Князь откинул затылок на синий бархат подголовника, ненадолго прикрыл веки, а затем, воззрившись поверх моей головы, веско проговорил: — Да будет так. *** Конечно, после той ночи я несколько дней был как замороженный. Я пытался переиграть в своей голове всю эту ситуацию много раз. Часто размышлял, правильно ли я поступил, согласившись. Решение, очевидно, было принято на эмоциях. Кей даже сказал, что это больше было похоже на какой-то подростковый порыв, чем на продуманный взрослый поступок. Шиз считал, что я все сделал правильно, а Гранж почти не участвовал в обсуждениях и только один раз упомянул, что, по его мнению, ничего страшного не произошло, даже наоборот, но жизнь я себе умудрился усложнить основательно. Пять дней я не высовывал носа из Цитадели, сидя за книгами с мэтром С’а Нирехом и Сидуром. Мой новый друг откровенно скучал. А я чувствовал, что книги для меня — это единственная интересная вещь. Краски поблекли, диковинки нового мира почти не вызывали у меня эмоций. Киер, видя меня, все чаще вздыхала, а Гедур еле заметно хмурился. Я сам понимал, что чувствую себя не очень хорошо. Я решил, что возвращаться ночевать в систему пока не буду. Просто не знал, как посмотрю на тебя вновь после той ночи: больше всего я боялся, что просто испугаюсь. Лучшим выходом стал совет Кея — «Пускай в душе уляжется, а там посмотрим». Шли дни, но ничего не укладывалось. Я хандрил, не находил себе места. К ребятам заглядывал, чтобы поделиться силой и новостями, складывая воспоминания в своеобразный банк. Натаскал с позволения Гедура книг для Гранжа с обещанием вернуть. Князь без лишних вопросов поручил Киер выписать из столицы Империи новых изданий по разным темам. А вчера он позвал меня в свой кабинет чуть раньше обычного и продемонстрировал, как, морщась и явно с неприятными ощущениями, стоит на двух ногах. С тростью, конечно, но все-равно… Ходить в протезе он пока не мог — культю надо было «огрубить», чтобы она стала жесткой, почти как подошва, и не наминалась при ходьбе. — Рик, я хотел тебе подарить подарок. Конечно, я планировал сделать его позже, после объявления, но думаю, лучше будет не откладывать. Я вижу, мой мальчик, что-то с тобой происходит, ты последнее время сам не свой. Может это тебя немного приободрит? Объявление о наследнике, то есть обо мне, должно было случиться на следующей неделе. Я страшился этого момента, не представляя, каким образом изменится моя жизнь после этого, но виду не подавал. Названный отец велел завтра по утру спуститься на задний двор Цитадели, Сидур должен будет проводить в то место, где меня будет ждать сюрприз. Я говорил уже, что не люблю сюрпризы? *** Я внимательно разглядывал непонятное существо, состоящее из тощей шеи, растущей из комка склеенных, белых перьев, крючковатого клюва и диких желто-зеленых глаз. Странная птица, чуть пригнув голову, смотрела на меня с подозрением и иногда издавала негромкий цыкающий клекот. Это и есть мой подарок? Тот, о котором накануне говорил Гедур? Неказистое животное было размером с мяч для регби и, иногда расправляя длинные чуть лысоватые крылья, пыталось казаться больше, чем есть на самом деле. На голове вместо перьев рос какой-то пух, а глаза, обрамленные морщинистыми веками, периодически затягивались серебристыми перепонками, отчего вид у птицы становился совсем чудной. — Да ладно! Птенец кайры? — С восторгом прошептал Сидур откуда-то сбоку. Я вновь присмотрелся к существу в вольере. — И что в нем такого? — Не понял я, недоуменно приподняв одну бровь. — Что такого? Да знаешь, что это за птица? — Как по мне, так не очень симпатичная… — Скептически отозвался я, так и не сумев разделить восторга приятеля. — Так это же птенец! Они всегда немного страшненькие, но дело-то не во внешности! Кайры — лучшие ловчие! — Ловчие? — Ну да! Ловчие птицы. Перехватив мой непонимающий взгляд, Сидур немного нахмурился, соображая, как ему следует попонятней выразиться. Он, конечно, уже привык, что многие обычные для местных жителей вещи, мне, недотепе, кажутся не столь очевидными, но до сих пор не переставал этому удивляться, иногда впадая в ступор перед очередным объяснением. — Знаешь, что такое охота? — Охота? Ну да… Знаю. — Ну, так ловчие — это птицы, с которыми охотятся. Но кайра среди них особенная. — И чем? — Мне стало любопытно, чего такого уникального находят в этом сморщенном клубке перьев. — Она очень умная, Рик, и обладает отменной памятью. Не так, как человек, конечно… Но как пес или толковая лошадь… А еще у нее потрясающие зрение и слух. Это единственная сумеречная ловчая из всех прирученных птиц. Кайры в природе охотятся после заката. Но могут и днем, если приспичит. С ними удобнее всего охотиться у нас, в предгорье — кайры сильные и выносливые, а если научить, то и некрупную добычу сами приносят. Остроуха или небольшого рыжа, птиц промысловых… Крупную дичь эта птица не возьмет, для охоты на волков или линей нужны орланы. Вот они здоровые, лютые, правда мозгов у них на порядок меньше… Я задумался. Ловчая птица… Да что же я с ней делать буду? Это же живое существо! Тем более птенец… О нем надо заботиться: кормить, ухаживать… А я даже не знаю как! Я о себе толком позаботиться не могу… — Сидур… А что мне теперь с ней делать? — Растерянно спросил я, когда осознал весь масштаб бедствия. — Как что? Ничего пока с ней делать не надо. Мэтр С’а Церех, княжеский сокольничий, о ней позаботится, ты только приходи к птенцу почаще, имя дай… В общем, тебе мэтр поможет, подскажет, когда, что и как. Птенец еще не оперился, глянь, совсем пуховик еще, так что раньше, чем через сотню дней, на крыло он не встанет. А может и больше… — А где его мать? — Спросил я, оглядывая соседние вольеры, большие и просторные. Единственное, что мне не понравилось: некоторые птицы были привязаны, и когда пытались взлететь, шумно хлопая крыльями, резко дергались назад из-за веревки. — Я тут кайр не видел. — Пожал плечами Сидур. — Может он дичок? Или просто самку держат отдельно от остальных? Надо спросить у С’а Цереха… — Что спросить? — В помещение вошел невысокий мужчина, а затем, приветственно кивнув, приблизился и тоже уставился на белого пухового птенца. — А это гнездарь? — Спросил приятель. — Ага. — Отозвался мэтр и добавил, — У нас народился — редкая удача. Ему всего двадцать дней отроду, а уже такой крепыш. — А это самка или самец? — С азартом начал закидывать вопросами приятель появившегося мужчину. — Пока точно сказать не могу — рано еще. Но как по мне, больше на девку похож… — А если он наш, то где взрослая кайра? — Сойда? Сойду я отсадил в галерею. Она перо обломала, бестия, и теперь грустит… Хотели посмотреть на взрослую кайру? — А зачем птенца отняли? — Спросил я, нахмурившись. — Молодой господин изволит сердиться? — Усмехнулся сокольничий, от чего я насупился еще сильнее. — Я проклюнувшимся яйцом его из гнезда взял. Сойда знает, что я о нем хорошо позабочусь, а мелкий должен к человеку сызмальства привыкать. Можно, конечно и позже забирать, но толку-то? Возиться только придется больше. Птенец привстал, проковылял по импровизированному гнезду, и я заметил, что у него на лапках такие же путы, что и у остальных. — А веревки зачем? — Веревки? — Не понял мэтр C'а Церех. — Ааа… Опутенки? Так это чтобы птенец на них потом даже внимания не обращал… Посмотри, видишь у взрослых птиц тоже такие? Я кивнул, видел уже. — Они нужны, чтобы птица себе перо не пообломала. Когда в вольерах — то ничего, а если где в другом месте, то пархнет с испугу, да обломит. Те, что в опутенках, к лету готовятся, только-только зимовать закончили, растолстели, обленились немного… Но скоро летать их будем. Так. Вы хотели на Сойду посмотреть? Пойдемте. Ответом я, честно говоря, был неудовлетворен, но позже Сидур мне объяснил, что птице от этих уз ни жарко ни холодно. Если птице что-то не нравилось, она с охоты не возвращалась, улетая на волю. Меня это немного успокоило. Мы прошли в отдельную комнату, и я увидел, как на большой металлической дуге сидит крупная темная птица. Темно-серая грудь и пегие черно-серые крылья; здоровый угольный клюв крючком и огромные, с мизинец длиной когти; холодные, какого-то лунного оттенка, глаза и небольшие встопорщенные перья-"ушки». Красивая птица. Сойда издала негромкий клекот при виде сокольника, и несколько раз приветственно щелкнула клювом. Подойдя к птице, С’а Церех протянул ей руку в большой грубой перчатке и достал из поясной сумки мышь. Сойда шагнула на предплечье, и мэтр отдал ей грызуна, который мгновенно исчез в горле хищной красавицы. — Она под зиму не вернулась с охоты, и я думал уже все — прощай… Обидел ее чем-то. Но спустя неделю сама прилетела уже на сносях — венчаться летала, красавица. Ко мне пришла яйцо класть… — Сокольничий ласково почесал грудь птицы, и она, оттопырив одно крыло для равновесия, продемонстрировала размах. Если раскроет оба — будет с мой рост в длину, наверное… Птица сидела на руке мэтра, не выказывая беспокойства, равнодушно поглядывая в нашу сторону. — Хочешь взять? — Спросил сокольник, а затем пройдясь по комнате, подобрал еще одну перчатку и протянул мне. Я с опаской покосился на Сойду, но перчатку принял и быстро надел. Подержать на руке такую птицу хотелось, хотя и было тревожно — она большая и вон какой у нее клюв мощный. — Не волнуйся. Ты для нее не добыча. Только не гладь — Сойда не любит. Сокольничий протянул руку, и птица перелетела ко мне. В первый момент я ожидал, что она будет тяжелее, поэтому предплечье дернулось вверх, и кайра пару раз хлопнула крыльями. Птица… Большая птица оказалась легкой, не тяжелее небольшой кошки, и у меня душа затрепетала, когда ее здоровые когти аккуратно обняли мое запястье через перчатку. Ничего себе! Сидит! Я подложил под руку вторую ладонь, чтобы ее не так сильно шатало, и с восторгом уставился на серебристо-черное крыло. — Если подружишься с малышом, у тебя будет такая же. — Веско проговорил мэтр. — Он проклюнулся в день твоего прибытия, и князь велел отдать птенца тебе, сочтя это добрым знаком. Только учти, птицы не слуги. С ловчей можно только дружить. Сумеешь сладить, вернее друга не найдешь. Кайры чертовски умны и добро помнят также долго, как и обиды, поэтому насильничать птицу нельзя. У ловчих, в отличии от людей, нет в голове понятия «раб», она скорее увянет и умрет в неволе, чем станет пресмыкаться. Молча восхищаясь птицей, я вдруг поймал себя на мысли, что очень хочу такую луноокую подругу. Чувство, которое вызывала у меня Сойда, было похожим на смесь трепета с предвкушением, мне даже подумалось, каково это выпустить ее с перчатки и осознать, что вольная опасная кайра решила сама вернуться обратно… — Эй, Рикхард… А дай мне тоже ее подержать… — Услышал я голос приятеля, нетерпеливо маячившего рядом с сокольником. Я посмотрел на мэтра С’а Цереха, и тот, кивнув, протянул свою перчатку Сидуру. После, проходя мимо вольера с птенцом, я надолго залип, разглядывая желто-зеленые глаза, которые только через полгода побледнеют и изменят свой цвет на лунный. Я внезапно осознал, что начинаю подбирать имя для хищного малыша.