На границе Пустоты

Сургуч трескался, осыпаясь с места разлома красной киноварью, — выпускал на свободу шероховатую нить, крест накрест обмотанную вокруг бумажного пакета. Последнее письмо на сегодня. От Диер. Распутав узел, я развернул доставленный конверт, и мне в ладонь вместе с надушенным листом упало что-то тяжелое и металлическое. Хм? Медальон с цепочкой из серебра — плоский, округлый, с резными отверстиями. Приглядевшись, я понял, что кулон на самом деле полый, и что внутри него замурована матовая желтоватая пластинка. Это что? Зажав пальцами странное украшение, я несильно его потряс, и в ответ внутри задребезжало. Мигом в воздухе проявился слабый мускусный аромат. Что еще Диер выдумала?

Милостивый мой господин,

Ваш нежный ответ на мое письмо доставил мне искреннее удовольствие, какое я давно не испытывала, но Вы знаете общее свойство человеческой натуры: чем больше хорошего получаешь, тем больше хочется, и хотя я обещала Вам не избаловаться, но начинаю сомневаться в своих силах, потому что позволяю себе обратиться к Вам с большою просьбою, которая, быть может, покажется Вам странною по своей неприятности. Прошу Вас искренно, скажите мне это прямо, без всяких комментариев, и последовательно затем откажите в моем молении, которое состоит в нижеследующем. Перешлите мне прядь ваших волос — осмеливаюсь желать их, замест вашей теплой ладони, ибо скучаю по Вам безмерно, милый мой друг, и с тех самых пор, как Вы оставили меня, душа моя пребывает в горести. В каждый миг, когда вспоминаю о наших нежных встречах, сердце мое тревожится, не забыли ли Вы меня за время, что проходит в разлуке. С верою в лучшее, осмеливаюсь дослать Вам с письмом остарский фемиам, обрамленный медальоном — тот, что чадили мы в гостиной все прошлое лето — как напоминание о наших вечерах, о которых, смею надеяться, Вы все же помните, как и о Вашей всей душой преданной подруге. Затая дыхание, оканчиваю письмо, с мыслями о Вашем здоровье и верою в Вашу милость, всей душой радеющая за Вас, К’Анер С’а Диер* Если Ди пишет так высокопарно, это означает, что она злится… На краю, сразу под текстом стояла витиеватая личная печать, зеленая, что значило: в письме есть что-то еще. Я поднял подсвечник с огарком и, привычно прищелкнув пальцами, поджег фитиль. На дворе занималось раннее утро — прямые солнечные лучи проникали в башню через подкупольную крестообразную бойницу, и этого света было более чем достаточно для чтения. Сейчас свеча мне нужна была для совершенно иных целей. Медленно водя бумагой над пламенем, я наблюдал, как ровными рядами поступают знакомые символы, словно вписанные в невидимую сетку. Хирогана. Я научил Диер хирогане, просто обозначение звуков, но теперь если даже нашу переписку проявят (тайнопись фирийскими чернилами не была самым надежным методом сокрытия), сам Арэ не разберет, что именно там выведено. «Ya, i, ra, so, do, bi, ra, i, to, o, che, mo, i, mi, u, so, ro, wi, ri, sya, i, no, si, me, da, ri, o, no, i» Если опустить разделительное «и», то получалось: «Я разодобира то о чемо ми усоровирися носи медарионо», «Я раздобыла то, о чем мы условились, носи медальон». Теперь понятно… Я хмыкнул, поджег краешек бумаги от свечи, и пока наблюдал за горящим в руках листом, думал, что Диер редкостная умница. И язва. То безумное многослойное безе из слов, которое можно было принять за любовное послание, таило в себе, помимо шифра, наглый неприкрытый сарказм. Удовольствие, видите ли, она испытала… Прядь волос, видите ли, ей моя до одури понадобилась… А голову мою на блюде она не желает? Когда догоревшая бумага осыпалась черными хлопьями, я повернулся, отряхнул руки, ласково почесал оперение усталой сонной кайры, расположившейся на присаде — всю ночь носилась по местным лесам, разведывая окрестности — и пообещав ей вернуться вечером, открыл переход. У меня оставалось минут пятнадцать до «подъема». Появившись среди вороха одежды, состоявшей в основном из шелка, батиста и кружев, я отплюнул попавшую в рот ленточку, недовольно фыркнул на попытавшуюся было развалиться вешалку с очередным «кринолином» и, распахнув дверь гардеробной, вышел в спальню Диер. Цитадель все-таки стояла севернее Эшра, и утреннее зарево запаздывало на десяток минут. Диер еще спала. Из-под теплого пухового одеяла посреди белоснежных простыней виднелась ее тонкая лодыжка, и я завистливо вздохнул — в моем распоряжении была только солома и грубая шерсть. Я намеренно громко захлопнул дверь — Диер вздрогнула и, неловким жестом содрав с головы угол подушки, проморгалась, привстала на одном локте, отчего одеяло съехало вниз, обнажая высокую грудь. — Дорогая, я дома! — проговорил я насмешливо и упал в мягкое удобное кресло возле ее постели. — Рик… — голос спросонья звучал хрипло, — Какого демона? Еще даже не рассвело толком… У тебя что, совести нет? — Ну… Я прочел твое письмо, где говорилось, что ты исстрадалась в разлуке, вот и решил навестить милую с утра пораньше. Прости, я без цветов, у нас с ними в казармах, знаешь ли, не очень… В меня понеслась белая шелковая подушка, и я, смеясь, смахнул ее с траектории полета рукой. — Ты месяц не появлялся! — Диер тряхнула спутавшимися волосами и, откинув одеяло, поднялась на ноги. Мне захотелось вжаться в спинку, но удержался — куртизанка, угрожающе нависнув сверху, гневно вперилась в меня глазами и, со вкусом выдержав отравляющую экспозицию, прошипела как гадюка: — Совести у тебя все-таки нет, Светлость! Знаешь чего мне стоило добыть цартох? А от тебя ни слуху ни духу! Я вздохнул и виновато улыбнулся: — Не гневайся, моя госпожа. Сегодня второй день, как у меня появилась возможность отлучиться. И видишь? Сразу к тебе! Сначала сборы, переход… Сору только вчера днем привезли, а других поводов не имеется. Не могу же я исчезнуть посреди общественного сортира? Взгляд напротив чуть смягчился, и Диер выпрямилась, словно демонстрируя собственную наготу первым красноватым лучам солнца. — Ладно… Сколько у нас времени? — Минут десять, навряд ли больше. Если опоздаю, Мард мне продуху не даст. — Поняла, — она гибким движением запрыгнула на мягкий подлокотник, забросив ступни мне на бедро, и потянулась к серебряной цепочке на моей груди, — Смотри, — ее пальцы обхватили медальон, — Если сделать так, то он откроется, и пластинку цартоха, — Диер провернула спрятанное колесико, и подвеска раскрылась, — можно будет заменить. Я достала пока десять штук. Менять их нужно один раз в двадцать дней, понятно? Я кивнул. — И еще. Давай я тебе с собой одну запасную дам, а остальные у меня пока останутся? Замочек кулона щелкнул, закрываясь, а я улыбнулся. — Спасибо, Ди. Ты мой ангел-хранитель. Девушка чуть свела брови к переносице: — А кто такой «ангел»? — Потом расскажу как-нибудь. — Я перехватил ее ладонь и чмокнул костяшки пальцев. Диер вздохнула, и я почувствовал ласковое прикосновение к своим волосам: — Как ты там вообще? — Терпимо. Можно сказать «очень даже ничего». По сравнению с моим расписанием в Цитадели, в Эшре у меня просто лазарет. Я даже не помню, когда столько спал… Отбой в десять, подъем в семь. А тренировки — по сравнению с программой Мира — вялая неспешная зарядка. Так что я не слишком напрягаюсь, только вот читать почти не получается… — И все же что-то не так? Я откинулся головой на ладонь Ди и, прикрыв веки, многозначительно повел бровью. — Ну, как сказать… Пытаюсь наладить общение с сослуживцами… Пока идет со скрипом. — Это ожидаемо. Но не печалься, дай им время… — Понимаю. Однако подобная изоляция не самое приятное, что может происходить. Она чуть сжала мою ладонь — я так и не отпустил ее пальцев, но в следующий же момент, вместо поглаживания по волосам, ощутил смачный подзатыльник. — Соберись, солдат! Я усмехнулся. Иногда подзатыльник — это именно то, что требуется. — Ладно, мне пора идти, — я высвободил руку и посмотрел Диер в глаза — мол, слезай… Она улыбнулась, чуть наклонилась, поцеловала меня в щеку, а затем легкой пташкой спорхнула с подлокотника и упала на кровать. — Вали давай, а я еще посплю пару часов. Ты совсем меня не бережешь… Я хмыкнул и проговорил, вставая с кресла: — Ну зачем ты так? Я просто соскучился… В меня прилетела еще одна подушка. — Не подмазывайся! И открывая пространственный коридор, услышал тихое: — Приходи вечером, если сможешь. Я тоже соскучилась… *** В глазах всей Цитадели мы с Ди были идеальной парой. Ну почти что. Даже анекдоты начали ходить про исключительную склонность княжеского рода к куртизанкам — особенно забавные Диер коллекционировала в специальной тетради и зачитывала мне вслух. Кто-то делал ставки, долго ли продлится наш роман, и какова вероятность, что Гедур даст благословение на переезд Диер в мои покои, кто-то спорил, пристроят ли Диер в замке на должность экономки номер два… Саму куртизанку все это неимоверно забавляло, меня же, наоборот, приводило в дикое раздражение. Ну не люблю я, когда суют нос не в свои дела… Прав был Нирех, говоря, что в отличие от простых смертных, личная жизнь титулованных особ привлекает куда больше общественного внимания… Оказалось, Ди была старше меня на три года — в конце осени ей исполнится двадцать. В первую встречу, мне показалось, ей должно было быть не меньше двадцати четырех, но позже я осознал, что все дело в косметике. И зачем женщины пытаются казаться старше своего возраста в молодые годы? Не понимаю. Может им кажется, что мужчин привлекает исключительно роковая красота? Хотя возможно и так… Я не знаю. Я в этом ничего не понимаю. Знаю только, женская красота меня не привлекает вовсе — ни роковая, ни невинная, вообще никакая. Все прошедшее время я очень старался разобраться в себе… Кто я такой? Что я здесь делаю? Что именно мне нравится? Что правильно? И вообще, как жить дальше? А ты, тем временем, изредка мерещился мне во встречных прохожих, в посетителях таверн, по которым мы иногда шастали с Шарехом и Добом, в мелькавших на приемах гостях Цитадели, а я… Я вытеснял твой образ, как мог. Но ведь отрицание всегда подразумевает присутствие? Меня долго одолевали сомнения, но помню, что когда я во второй раз подумал о том, что Арнор, гедуров слуга, «очень притягателен своей солнечной улыбкой», в ту же секунду осознал, что ты в моей жизни — не исключение из правил, а вполне очевидная закономерность. Тем же вечером я явился в Теплый дом и попросил Диер открыть бутылку таирского. За вечер мы открыли четыре. Собственно тогда же, впервые в жизни напившись до соплей, я выложил ей все, как на духу и остался ночевать беспробудным телом в комнатах куртизанки. Помню, как она хохотала, когда я, угрюмый и взъерошенный, осушив бокал залпом, внимательно посмотрел в ее сторону и обреченной скороговоркой выдал: «Я думаю, что люблю мужчин. Что мне делать?». И она начала смеяться. Ее задорный хохот так меня взбесил, что думал, еще минута и я ее придушу, но словив исходящие от меня гневные миазмы, Диер быстро взяла себя в руки и, присев на подлокотник моего кресла, ласково заглянула в глаза: «Рассказывай, Светлость, кто он?». И… Я рассказал про тебя. Про то, что твой чертов призрак до сих пор не дает мне покоя, даже теперь, когда я не вижу снов. Диер начала задавать вопросы. Очень правильные вопросы, надо сказать. Это часть ее работы как-никак… И когда диалог уперся в факт существования другого мира, и в то, что я «чародей»… В общем, она, так и не отыскав штопора, выбила пробку из бутылки каблуком скинутой туфли, и осушила ее залпом, как заправский сапожник… Диер — единственный человек в этом мире, который знал о твоем существовании, единственный человек на всей Эрде, знавший и про тебя, и про Пустоту, и про ребят… Единственная женщина, вместе со мной хранившая секрет этого мира, была искусной шлюхой и по совместительству моим лучшим другом. Признаться, лучшего советника среди смертных я и представить не мог. Понимаю Гедура… Сестры Теплого дома воистину особенные. Я взял с нее клятву молчания — Кей научил. «Мертвое слово». Это было первым мною выученным заклинанием. Вот с тех самых пор Ди — моя напарница по разведке и собутыльница в одном лице. Мы с ней периодически спали, и это было странно. Безумно странно, но максимально честно. Она знала, что я не люблю ее как женщину, потому как на трезвую голову женщины вообще не возбуждали во мне интерес, но помню, как я попался в расставленную ловушку впервые. Воистину коварная приспешница Многоликой. Она меня подловила — она же знала все, я сам рассказывал, не ожидая подвоха. Уж не знаю, долго ли Ди тогда готовила свою интригу, но мои полбутылки вина на голодный желудок, и ее мгновенное перевоплощение — укороченные выпрямленные волосы, рассыпавшиеся из прически; появившаяся из-под сброшенной шали белая мужская сорочка на голое тело… И полумрак… В тот вечер со спины она была так похожа на тебя… Тот же цвет волос — соломенный, та же светлая кожа — льняная… Выглядела так, будто тебе шестнадцать. Появившись из ниоткуда, ты-она натиском опрокинула остатки моего здравомыслия, и отдавшись этому далекому, еще секунду назад казавшемуся несбыточным видению, в дурмане благовоний, вина и отсветах камина… Я сдался без боя. Все происходящее было настолько нереальным, что я и не думал сопротивляться. Диер все сделала сама — поймала меня в кресло, как мошку в капельку росы. Поначалу я лишь остекленело глядел на твой-ее затылок меж своих коленей, не смея самостоятельно тебя коснуться и почти не дыша… А чуть позже, уже из-под чуть смеженных век, окончательно растворившись в созданной иллюзии, видел твою изгибающуюся спину, полуприкрытую с одного плеча белокипенным воротом сорочки, бёдра оседлавшие мои, соломенные пряди вскидывающиеся в такт каждому движению… В тот момент я только ловил ртом воздух, не пытаясь даже судить о нравственности происходящего, или же закусывал зубами собственную ладонь, чтобы не выдохнуть невзначай твоего имени, словно это навлекло бы на нас верную беду… *** В общем, Диер, умелая интриганка, поставила крестик напротив моей фамилии в своем воображаемом блокноте, о чем я не преминул ей сообщить в тот же момент, когда мне в голову пришла эта мысль, а Ди в ответ смеялась, называя меня самым тяжелым случаем, который когда-либо встречался в ее карьере. А после она умудрялась ловить меня вновь в самый подходящий для этого момент. Она меняла личины, как перчатки, представая то в образе юноши-торговца, то слуги в ливрее, то деревенского паренька… Она всегда громко смеялась после, довольная очередной своей победой над природой, и глядя на нее, было даже порою жаль, что Ди — женщина. Возможно с такой, как она, у меня бы действительно могло что-то получиться… Возможно, будь она мужчиной, смогла бы вытеснить тебя… Не знаю… Позволить себе отношения вне стен Теплого дома я не мог. Во-первых, положение не позволяло легкомысленно разбрасываться подобными связями, а во-вторых… А во-вторых, чувствовал, что в душе я несвободен. Там пока нет места для особенного человека, потому как в ней все еще обитал ты, и именно это ощущение не позволяло мне улыбаться в ответ Арнору или пытаться заговорить с тем, кого я признавал соблазнительным. Мне это казалось чертовски несправедливым, нечестным и неправильным. Я ждал, когда твой образ потускнеет, выцветет, как фото, забытое на подоконнике, но время шло, а я до сих пор, по прошествии уже почти трех лет, мог с легкостью воскресить в памяти каждую черточку твоего лица, каждый жест и каждый взгляд. А еще я знал что, скорее всего, мы больше никогда не встретимся. Я не сумею даже прикоснуться к тебе или позвать так, чтобы ты услышал… Кто же мог знать, что первая детская влюбленность обернется настоящим проклятием в юности? Я хотел тебя видеть и не хотел. Я понимал тебя, и не понимал одновременно. Я отрекался, открещивался от твоего образа, вцепившись в убийство, как в надежный ростовой щит, чтобы не хотеть вернуться, не думать и… Не вспоминать. О тебе, о доме, о брате, обо всех тех припорошенных осенним листьями событиях из детства, которые жалили как разъяренные пчелы при каждой попытке сдвинуться с места. А мне же нужно было жить дальше, научиться воспринимать новую реальность с ее правилами и порядками, отыскать смыслы для собственного существования заново, чтобы просто не сойти с ума. Побывав в Пустоте, я осознал, насколько люблю жизнь, и хотел прожить ее наиболее счастливо. Когда твой незримый призрак, обитающий где-то внутри, внезапно сжимал сердечную мышцу в своих длинных узловатых пальцах, мне делалось дурно. Меланхолия на первый взгляд казалась беспричинной, ничем не обоснованной, но если прикрыть веки и безмолвно подождать, вспоминался день нашего с тобой знакомства или же какая-нибудь из твоих фотографий, а то и один из тех снов, что снились мне когда-то по весне. И все делалось для меня очевидным. В такие дни я запирался в своем крыле и много читал, забивая поток мыслей воображаемыми картинками из книг, и это неплохо помогало. Однако изредка, словно благословленный сезонным обострением или же каким-нибудь полнолунием, я срывался сломя голову в систему на всю ночь, и… Кей только вздыхал, когда я просыпался встревоженный и злой — все было безрезультатно. Последние полтора года я тебя не видел. Не выходило. Это было очередным толчком к тому, чтобы злиться и игнорировать. Я очень старался не придавать тебе значения в моей жизни и иногда даже верил, что у меня получилось. Лучший метод чувствовать себя в порядке — загрузить все свободное время учебой, тренировками и расследованием культа Арэ. А теперь же вместо этого только вольготная солдатская служба, и этого было очевидно мало. Помимо всего прочего, служба в армии привносила целый ряд любопытных сложностей. Ди сразу прикинула объем гипотетических неприятностей — я был живым человеком и, представляя, что нахожусь в одном помещении с несколькими десятками разных молодых людей, нервно морщился. Нет, я всегда отдавал себе отчет в своих желаниях и поступках, но зачем над собой издеваться? Нереализованное сексуальное возбуждение — это до болезненности неприятно. Диер обещала достать так называемый «цартох». Как я понял, эта смола дерева, чей тонкий запах был чем-то на подобии «афродизиака наоборот», и по плану он должен был притушить воинственное либидо, превратив меня в равнодушного к плотским утехам зануду. Это полностью меня устраивало. В отряде первый месяц на фоне стресса и изменившихся условий про секс вообще не вспоминалось, хотелось только есть и спать… Но вот теперь, когда распорядок начал проясняться и по моему личному восприятию нагрузка не то что не возросла, а наоборот, сильно уменьшилась, я справедливо опасался, что неприятности вот-вот меня найдут… Где именно Ди достала цартох, я понятия не имел но, с ее слов, раздобыть его можно было только в землях Нанхима, южного материка, отчего и стоит эта редкость немало. То, что она попадет мне в руки настолько быстро, я и мечтать не смел, внутренне готовясь к возможным издержкам. Хотя… Вероятно, я надумал себе лишнего — у страха глаза, как говорят, велики… Однако, в любом случае, теперь со мной все будет точно в порядке. И это великолепно. *** Вычищая куском лепешки краешек миски в столовой — так похлебку можно растянуть на подольше — я думал, стоит ли начинать разговор с Йонуром. За столом мы остались вдвоем, — дежурили сегодня по кухне и приступили к честно заслуженному обеду позднее других. Покосившись на Чернушу, это прозвище приклеилось к парню так же неотрывно как и ко мне «Принцесса», я подумал, что попытка — не пытка, и проговорил: — Спасибо, что поменялся со мной койками. Йонур потупил взгляд, поджал губы в подобии улыбки, и выдавил: — Не за что… Вы… Ты… меня уже благодарил. Мне несложно… — Йонур, скажи, а ты хотел в армию или пошел, потому что солдатчина? Чернуша удивленно вскинул брови, посмотрел на меня внимательнее и, через секунду пожав плечами, отозвался: — Да какой из меня солдат? Я прошлой осенью даже сборы проболел, вот на год позже и пошел. — Парнишка оттянул рукав на предплечье, поплевал на него для верности и обтер им нос. — Понятно… А кем ты хочешь быть? — я отломил от лепешки еще ломоть. — Я… Я ну… Мой отец кожевник в Цитадели. Мы держим лавку в южном квартале. Ну вот и я думал… Мне вообще-то нравится перчатки делать. Они у меня хорошо получаются… — Перчатки? Йонур уставился в стол, отчего-то сжался, стараясь казаться меньше, и поводив ложкой в миске, проговорил: — Ну да… Перчатки… Ничего особливо интересного, но мне нравится… — Слушай, а на меху умеешь перчатки? Чернуша глянул на меня как на дурака, отчего мне стало весело, и уверенно заявил: — Ну а как без меха-то? Просто кожаные это вообще раз плюнуть… Я кстати такой интересный шов придумал, чтобы и внутрь стыки не торчали, и чтобы снаружи красиво было — отец сказал, хорошо получилось… Я закинул в рот последнюю ложку похлебки и взял оставшийся ломоть, чтобы собрать юшку со дна. — Будет возможность, здорово, если покажешь — я толком ничего не знаю про перчатки… — Угу. Вфот жзима придет, — проговорил Чернуша, сквозь набитый рот, — и покажу… А так, я еще одежу чинить умею. Даже ботинки, если надо… Хотя руки мне нравятся больше, чем ноги… — простодушно высказал будущий мастер кожевенных дел. — А сумки? — И сумки. Сумки тоже интересные… Но все равно перчатки лучше. Я улыбнулся. В мисках было пусто и у меня и у Йонура. Это означало, что пора идти на кухню, завершать дежурство. — Слушай… Эм… — Чернуша впервые ко мне обратился, и я с интересом поднял на него глаза, — А тебе не обидно, что тебя прозвали Принцессой? — Нет, не обидно, — я улыбнулся. — А почему? Мне бы было обидно, наверное… — Мард нам всем прозвища назначил, и думается это не самый дурной вариант, который был у него на уме… «Жабогрыз» — было бы неприятно… В некотором смысле «Принцесса» — это даже как-то любя… — Ну так-то, конечно, так … То есть тебе не будет обидно, если так кликать и будут? — Нет, не будет. Можешь называть меня Принцессой, если хочешь. — А ты меня тогда Чернушей… — Йонур развеселился, и теперь в глазах плескалось радостное довольство. — Ну что, пошли? — предложил я, вставая со скамьи. — Угу. — Чернуша вскочил следом и, сгребя в охапку свою миску, быстро поравнялся со мной. — Слушай, Принцесса, а это правда, что леди Диер из Теплого дома приедет сюда тебя повидать? Парни шептались… Я бы хотел ее увидеть… Говорят, она красавица… Я засмеялся: — Нет, не приедет — не положено… — Жаль… — вздохнул мой сослуживец, — Я так надеялся… А это правда, что тебя учил сам С’а Мирех? — Угу… — Ничего себе… А правда, что он усталости не чувствует? А он рассказывал, как он в одиночку целый кавалерийский отряд победил? А как ножи бросать, он тебе показывал? А у тебя меч из проклятой стали есть? А правда, что князь на ужин ест засахаренных улиток? У вас живет трехкрылая орлица в птичнике?.. Кажется я раскупорил фонтан… Ну что же… Может, отвечая на вопросы, я смогу обзавестись первым приятелем? Я вздохнул. — Пойдем, Чернуша, будем с тобой посуду мыть, и я тебе все расскажу… — Честно? — Ага… И про орлицу… — я подхватил ящик с грязными мисками, которые нам еще предстояло отдраить. — И про улиток…