На границе Пустоты

Оно лежал, зажимая пораненный бок. Агацума задержал взгляд на свернувшемся на полу человеке: хоть якудза и пытался справиться с эмоциями, но было видно, что пережитый ужас еще бликует в глазах и расползается по векам. Губы высохли и потрескались. Мало что напоминало того самоуверенного типа, который стоял перед ними еще каких-то десять минут назад. Их взгляды пересеклись. Оно вытянул руку и прохрипел: — Помоги… Соби смотрел как завороженный. Со смутным удивлением он понимал, что ничего не чувствует: ни ненависти, ни жалости, ни даже презрения. Абсолютно ничего. Еще каких-то несколько месяцев назад он бы хотел увидеть подобную картину, он, должно быть, насладился бы ей, почувствовал удовлетворение… Но теперь… теперь появилось нечто более важное, и существование Оно сделалось безразличным. С Ри что-то произошло — вот что его тревожило, а все, что касалось Оно — нет. — Помоги же… — шептал якудза, и плечи его начали подергиваться как при беззвучном плаче или судорогах. В голове пронеслось воспоминание, как Ричард, — Рицка, Рик — так его называла странная троица, — говорил, что смерть этого типа наверняка породит в городе настоящий хаос. Он нащупал мобильный телефон, не глядя набрал сто девятнадцать, и как только в трубке раздалась приветственная фраза оператора, проговорил: — По адресу Хигошито-яурашо, три — раненый, рваная рана живота. Спасибо. — Сбросил вызов и, все так же глядя на якудза, добавил: — Только потому, что живой ты принесешь меньше вреда, чем мертвый. Не ищи меня. Развернулся, вышел из пагоды и выбросил раскладушку в озеро. Проследил как меркнет наружный экран в толще воды. Достал пачку сигарет. Предстояло еще многое обдумать. *** Шиз остался в поместье понаблюдать за происходящим. Первый, как иногда называл его Ри, на пороге пагоды окликнул Соби, а после, убедившись, что его слышат, произнес: «Езжай домой и не волнуйся. С ним все будет хорошо», — имея ввиду Рицку, конечно. Соби нашел ключи от автомобиля в замке зажигания, включил двигатель и уронил затылок на подголовник. Странно, но никто не пытался его остановить, когда он уходил. Показалось, время застыло в саду: ни ветра, ни крика птиц, ни стрекота насекомых. Ко всему прочему, — это уже совсем отдавало безумием, — возможно ли, что Рицка и вправду обратился в птицу? Чудилось, что это какое-то наваждение, словно попал в мистическую сказку или легенду. Или телешоу. Слишком многое в его жизни перестало укладываться в рамки привычной реальности. Голова шла кругом. События разворачивались с каждым днем все более причудливым образом. После протяжного выдоха Соби переставил рычаг управления на «драйв» и отпустил тормоз. Машина покатилась. *** В гостиной его ждали. Гранж, Шидзе, этот странный таец, сидел в кресле, сложив пальцы в замок на коленях. Его ничего не выражающие глаза уставились в одну точку. Торшер, единственный работающий источник света в доме, почему-то подсвечивал подбородок, переносицу, брови сидящего так, как будто располагался снизу. Эта неправильная тень зрительно удлиняла нос, углубляла глазницы, и Соби показалось, что взгляд этого странного «Третьего» чуть ли не физически прокалывает пространство. Пришлось прикрыть веки, чтобы отогнать наваждение. — Ри… — начал вошедший, так до конца и не успев сообразить, почему все вещи в этой комнате не подчиняются стандартным правилам игры света и тени. — Я знаю. Мы присмотрим за ним. Все будет хорошо. — Могу ли я чем-то… —  и вновь не договорил, Гранж перебил на полуслове. — Не можешь. Пока что, по крайней мере. — Шидзе… Прости, я не знаю, как тебя правильно называть, — спутано продолжил боец, — ты… то есть, вы… все трое… Возможно ли, что вы… такие же существа, каких мы встретили с Рицкой в городе? — Рицка… — протянул Гранж. — Рицка… Он же говорил тебе… Это имя ему не принадлежит. У того, в ком ты видишь Рицку, больше нет имени. И мрачная фигура начала размываться по контуру, терять плотность, пока не растворилась до конца, и там, где только что сидел таец, осталось лишь легкое мерцание. Боец услышал внутри своей головы: — Дождись его. Пока он не может не вернуться — ты все еще держишь его на поводке. — Что? — собственный голос показался бойцу сдавленным. — Ты все еще слаб как дитя, Агацума Соби. А после блеснула оконная створка, мерцание окончательно растворилось, и Соби нутром почуял, что остался один. *** Еле слышный скрип половиц терялся в пустоте оставленного хозяевами дома, отчего казалось, что время замедлилось и перестало поддаваться счету. Все вещи лежали там, где их оставили. Ничто не менялось изо дня в день. Заколдованный замок, в котором Агацума бродил из комнаты в комнату, будто пытаясь что-то отыскать, и это «что-то» все никак не находилось. Рицка… Рицка, Рицка, Ри… Он сминал пальцами веки и курил одну за другой, раздумывая. Совсем не выходил из дома. Он ждал, как ему велели, но уже истек шестой день, как Ри исчез, а ничего так и не произошло. Именно это сильнее всего выводило из равновесия. Тяжелый осенний туман ежевечерне пытался продавить стекла, и зеленый свет лампы в гостиной, которую Соби так ни разу и не выключил с того момента как Третий канул в Лету, сиял маяком в потемках. Агацума садился на пол у торшера и пытался заняться хоть чем-нибудь. Пытался читать, — взял ту самую книгу Абэ, — но давился каждой строчкой. Пытался складывать стихи, но выходило из рук вон плохо. Все шло наперекосяк, пока одним вечером Соби не наткнулся взглядом на кем-то оставленный карандаш на каминной полке. Среди газет и рекламных проспектов отыскалась и стопка чистой бумаги. Со всем найденным он по привычке устроился на своем дежурном месте, как смотритель маяка. По началу хотелось просто поводить карандашом по листу из стороны в сторону. Соби ухватил его как столовый нож. Грифель стал истираться с боковых поверхностей, и вскоре кончик сделался острым, а на бумаге остались только темно-серые хаотичные разводы. Агацума пригляделся. В сером облаке ему почудились очертания птичьих крыльев, и он моментально обвел их по контуру. Следом обозначилась голова, лапы и хищный клюв… черная птица на сером фоне. Соби остановился. Мысли сами собой вернулись к Рицке: где он? Как он? Что с ним произошло? Он помнил, что услышав звуки борьбы, влетел в пагоду и обмер — тот, кого он увидел, мало походил на человека. Он ничем не напоминал Рицку: лицо белое, как гипсовая маска, глаза, полыхающие золотым свечением, казалось, не видели Агацуму в упор. И звериная лапа вместо руки… Однако спустя мгновение в исказившихся до неузнаваемости чертах Соби разглядел всех одновременно — и Нелюбимого, и Дайчи, и Ричарда… — Ри… — Опасно… Не подходи ближе… — шипящий голос, странный… нечеловеческий. А после, шагнув назад, то, что было некогда Рицкой, начало оплавляться, скукоживаться, пока на татами не осталась только черная птица. Череду подобных метаморфоз можно было объяснить, только лишь выходя за пределы разума. Чтобы понять больше, было необходимо усомниться в действительности привычной парадигмы. *** Соби стиснул карандаш в кулаке. Отчего-то захотелось разорвать бумагу в клочья, и он уже ухватил лист за край, но… отпустил и провел еще одну линию, а после и еще одну, и еще: гора и солнце с кривыми лучиками, в точности такими же, какие они вместе с Ри выводили прутиком на красноватом песке садовой аллеи. «Никогда не бывает одной-единственной причины, Соби… Все происходящее и случайно, и неслучайно одновременно». Он долго думал над теми словами, но так ни к чему и не пришел. Они казались важными, и Агацума пытался их соединить со всем, что знал. Строил логические цепочки, каждая из которых неизбежно вновь рассыпалась на звенья, когда получалось уточнить еще какую-нибудь деталь. Сначала в его жизни появился гайдзин Дайчи… Слишком многое казалось в этом иностранце знакомым. Слишком знакомым, чтобы поверить, что их встреча — случайное совпадение. К нему тянуло: жесты, слова, даже мимика… Но то дурацкое признание… Черт. Как мог Соби поверить? Точно не мог. Спустя несколько недель как из ниоткуда возник Ричард — точная копия Дайчи, загорелая, черноволосая, словно негатив фотопленки. Сеймей доверял этому человеку настолько, что передал права на своего бойца, что казалось абсурдным, почти невозможным, однако… У Соби в первый же день знакомства создалось смутное впечатление, что этот иностранец заинтересован именно в нем, а не в новой школе, хоть и дал денег на этот безумный проект. По мнению Соби, предприятие было в любом случае обречено на провал, но что самое странное — загадочный меценат, похоже, разделял эту же точку зрения. Вывод напрашивался сам собой: Ричарду или тому, кто за ним стоит, нужен сильный чистый, и скорее всего, это как-то связано с разработками универсальной вакцины… И по всему выходило: то, что начал Дайчи, продолжил Ричард. Более того, Соби был почти готов признать, что эти две персоны, — Дайчи и Ричард, — один и тот же человек, если бы не одно «но»: Дайчи не был жертвой. Он вообще не имел никакого отношения к системе, а вот этот второй… Картинка не складывалась. Агацуме была нужна информация, было необходимо разобраться. Не из-за приказа хозяина, а потому что стало интересно. Впервые с момента гибели Рицки его хоть что-то начало интересовать. По прошествии нескольких дней Соби осознал, что в новом доме о нем заботятся. По-настоящему, ненавязчиво, будто бы исподволь. Всем тут было «не все равно»: ни новому хозяину, который официально так и не отдал ему ни одного приказа, ни малышу Кею, ни здоровяку-телохранителю, ни этому, на вид безразличному ко всему, тайцу. Интуиция говорила, что его водят за нос, разыгрывают как ребенка, но Соби не мог понять, каким именно образом, а главное — зачем? Начало чудиться, что все окружающее — декорации, театр и игра. Это сводило с ума, заставляло постоянно работать содержимое черепной коробки на полную мощность. Дайчи-Ричард… Ричард-Дайчи… Даже в поцелуе, первом, у него в комнате, Соби не сумел найти существенных различий: те же губы, манера и послевкусие. Пришлось задавать вопросы. Надо было хоть как-то навести порядок в голове, но каждый ответ запутывал все сильнее и сильнее. И вроде бы догадка подтверждалась, но… По какой-то неведомой причине Ричард интересовался именно им. Не чистым бойцом, а Агацумой Соби. В этом решительно не было никакой логики. После, ночью того же дня, уже обнимая уснувшего чудака, Соби наткнулся на совершенно безумную мысль: Ричард сказал, что знал его еще десять лет назад, — допустим, возможно, Соби не интересовался людьми, он не запоминал их, — но новому хозяину было двадцать три; Рицка исчез, когда ему было тринадцать. Ровно десять лет. Если бы совершилось невозможное, такое, что выходило за рамки воображения, если бы Ричард оказался Рицкой, то все встало на свои места. Это объяснило бы, что чужак так легко понравился Сеймею, что сам Соби на удивление быстро принял совершенно незнакомого человека и что все его поступки, жесты, слова обладали для души Агацумы какой-то загадочной силой… Поверить в подобное воскрешение? Соби не мог. И все равно каждый раз, встречаясь глазами с Ричардом, он видел Рицку. Ричард улыбался, как улыбался бы Рицка, задумывался именно с таким выражением лица, с каким это сделал бы Нелюбимый. Когда Соби выхватил пару фраз во время беседы на набережной, его затрясло так, — от страха ли, от гнева? — как если бы все щепетильные подробности Возлюбленный рассказывал брату. «Только не ему», — пронеслось в голове. Агацума отлично помнил, как сидел рядом с Ри в баре и держался, чтобы не показать, как внутри все переворачивается от слов брюнетки: ушел за грань, долго отсутствовал, вернулся, Имя не настоящее, никто не знает, чистая жертва… В тот момент Агацуму не интересовали ни боги, ни материки, ни сферы влияния… Он жадно выхватывал каждое слово, которое могло бы доказать, косвенно подтвердить, что сидящий рядом человек именно Рицка, Аояги Рицка, брат Сеймея. Соби хотел, чтобы это оказалось правдой, и вместе с тем именно этого и боялся. Все, что Соби предпочел бы скрыть, оказывалось Ри давно известным. Более того, жертва принимала бойца как есть, со всеми нелицеприятными фактами, неидеальностью, ошибками и слабостями. Не задавая вопросов и не осуждая. В книгах такое обычно называли «настоящей любовью», и эта «любовь» пугала. Пугала до дрожи. Бойцу не положено испытывать страх, надо было что-то делать. В тот странный вечер, уже после бара, по дороге до машины стянувшийся в поджилках ужас постепенно преобразовывался в гнев, — излюбленный прием Сеймея, — и Соби впервые злился на кого-то так яростно: да как они все смеют? Как Он посмел? Появился из ниоткуда, делает вид, что все знает; ничего толком не говорит — каждое слово приходится выбивать чуть ли не силой, явно против воли, а если и берется что-то рассказывать, то все фразы размыты, уклончивы… Любовь? Ну да, как же… Он, Соби, не дурак, он знает… Поцелуй вышел больше похожим на укус: «Любишь? Ну что же! А такого меня тоже примешь?» Сейчас, уже по прошествии стольких дней, весь тот порыв казался Агацуме выходкой эмоционального подростка — буйным помешательством, таким, какое он пережил в самую первую ночь в новом доме. Казалось даже, будто в нем вскрываются какие-то застарелые гнойники — по одному, начиная с самых глубоких. Любовь… Он знал, как любить. Соби был уверен, что умеет любить — Рицу, Сеймей, Рицка, — но… В глубине души мысль о взаимной любви внушала ужас. Так нельзя, это неправильно, это непонятно. Любовь к нему сродни девиации, извращению. Было интересно представлять, каково это — «чтобы тебя любили», но в тихую, никому об этом не рассказывая, как не рассказывают о своих причудливых фантазиях. С Сеймеем до его мнимой гибели было проще всего: метка — и не существовало после никакого «Соби», остался только инструмент. Теперь же Агацуме надо было самому принимать решения и выбирать. Сложно, и так мало информации. — Скажи… Что мне надо сделать, чтобы узнать больше? Ри натужно улыбнулся: — Разорвать связь с Возлюбленными. *** Соби отложил лист с простеньким пейзажем и уставился на чистый. Не задумываясь написал на нем «beloved» так, как на его шее, а после перечеркнул крест-на-крест. Разорвать связь с Возлюбленными… Это шутка? Он отбросил рисование в сторону, поднялся на ноги — внезапно сделалось тревожно. Пальцы по привычке пробежались по бинтам — что-то было не так. По телу прошла мелкая дрожь. От самых стоп, наверх через колени к позвоночнику. Жаркая волна ползла к затылку, а после обрушилась за спину, словно хлынув из межреберных промежутков. И вновь, точно зарождаясь, воспаряла у стоп, пронеслась, пересчитывая позвонки, к шее. Добравшись до самого темечка, она колючим теплом скатилось по лицу. И исчезла. Пришлось съежиться и схватить себя за плечи, чтобы не потерять равновесие. Странное ощущение ушло, а сердце все еще колотилось, как бешеное. Что это было? Агацума зачесал пальцами волосы, сжал их на затылке в узел, постоял, глядя куда-то сквозь стены… Помотал головой. Он ничего не понимал. Надо умыться. Да, это отрезвит. Определенно. *** Он смотрел на собственное отражение в зеркальном стекле кухонной дверцы. Капли еще стекали по вискам, щекам, подбородку, а полотенце так и осталось зажатым в ладони. Это невозможно. Левой рукой Агацума провел по отражению, а после и по собственному лицу. Шрама не было. Ощупал кожу вновь. Мотнул головой. Полотенце было отброшено на пол. Соби бегом взлетел по лестнице вверх. Дверь в Рицкину комнату, потом другая — в гардеробную, щелчок выключателя, свет и… Большое, ростовое зеркало показывало ту же картину: шрама на щеке нет. Пришлось с силой помассировать кожу под волосами, чтобы унять давящее ощущение в висках. Подошел поближе, достал из кармана очки, нацепил на переносицу, изображение перед глазами поехало, резануло искаженной картинкой. Соби, вздоргнув, вернул оправу в ладонь и посмотрел еще раз. Без очков было лучше. Нахмурился. Постоял, задумчиво играя в гляделки с собственным отражением, а после стянул с себя кофту. Спина была чистой. Никаких следов прошлого, только еле заметные созвездьица мелких родинок — ни пигментных пятен, ни рубцов. Даже мелкий шрамик на мизинце, который был у него еще с детства — и тот исчез. Когда пальцы разматывали бинты на шее, казалось, что в доме закончился кислород. Сердце билось часто и гулко. Очки казались бесполезными — в них картинка то расплывалась, делаясь нечеткой, то… Что за?.. Виток, еще виток… Бинты свалились на пол. b-e-l-o-v-e-d С маленькой буквы. Имя было на месте. Чертово имя было на месте. Боец опустился на колени, обнял обеими руками проклятую метку — единственное, что определяло его сейчас во всем окружающем мире, и начал раскачиваться из стороны в сторону, баюкая то ли себя, то ли вырезанные на горле буквы. Ошейник с поводком успокаивали. *** Соби проснулся в хозяйской спальне. Приоткрыл веки и тотчас прислушался: в доме по прежнему тихо — никого? Только что-то еле слышно барабанило, звенело поблизости. На подоконнике с той стороны стекла сидел Ушастый. Он тыкался клювом в прозрачную преграду, и перья его были взлохмачены, как если бы он был чем-то недоволен. С несколько секунд порассматривав взъерошенную птицу, Агацума поднялся с постели, в пару шатких шагов добрался до окна и распахнул створку. С улицы дыхнуло прохладным свежим воздухом и туманом, а птица, как оголтелая, влетела внутрь. Забралась на шкаф. Что потревожило Ушастого? Соби достал пачку сигарет, зажигалку и прикурил. Завитки дыма быстро размазывались по ветру за оконным проемом. Что же вчера произошло? — Все те же? С ментолом? — раздалось откуда-то снизу, и Соби вздрогнул — он слишком хорошо знал этот голос, — я тоже все еще предпочитаю такую марку. Все тело напряглось. Он бы не перепутал этот тембр ни с чьим другим: низкий, но звучный. Голос сенсея он мог узнать по первому произнесенному слогу в телефонной трубке. Минами? Это уже совсем бред… Агацума затянулся, зажмурился, протяжно выдул через нос остатки сигаретного смога и только подумал, что он попросту все еще спит, как услышал вновь: — Может пустишь? По утрам прохладно. По извилинам забегали мысли: как сенсей его нашел? Как прошел в сад? Как узнал, что это он, Соби, в этой комнате? Пришлось выглянуть. Внизу, под самыми окнами, стоял Минами и смотрел — смотрел! — на него. Было в лице учителя что-то, заставившее Агацуму нахмуриться: в разлете бровей, в спокойной улыбке впервые за множество лет их знакомства не было надлома или требования. Открытый взгляд, спокойно растянутые в полуулыбке губы — впрочем не слишком радостной, скорее вежливой и даже… участливой? Он однозначно не казался слепым — светлые глаза даже не прятались за бронью очков. Похоже, ему и щуриться не приходилось, чтобы рассматривать бывшего подопечного с такого расстояния. Сердце дрогнуло — слишком много всего. Слишком много переживаний, бдения и напряженного ожидания неизвестности. В горле собрался комок, однако бывший ученик, поборов онемение, все-таки прохрипел: — Уходите. В этом доме вам не рады. — Ты хотел сказать, что ты не рад? Что ж… Понимаю. Соби стряхнул уголек с кончика сигареты вниз, с хлопком закрыл окно, — вышло более нервно, чем хотелось, — и отвернулся. *** Рицу ждал. Рицу умел ждать, Соби знал это. Уже прошло почти три часа, а он всем нутром чувствовал, что бывший учитель прохаживается по саду. Даже казалось, можно услышать, как щелкает зажигалка или звенит мелочь в карманах его пальто. Агацума вернулся к своему маяку, сел под торшер, уронил лоб на колени. Он даже предположить не мог, что нужно сенсею, он не хотел предполагать… но часы тикали секунда за секундой, а присутствие Минами делалось невыносимым: как в ожидании наказания — лучше все принять и не мучить себя неизвестностью. Когда-то Соби любил этого человека. Любил слепой любовью, щенячей привязанностью. Ходил по пятам, спать без него не мог, дышать не мог, все существование было сконцентрировано на том, кого он одновременно и боготворил, и боялся. Если вдруг Соби начинал по-глупости бояться чего-нибудь еще, Минами вмиг доказывал, что недовольство наставника — это единственная в мире вещь, действительно стоящая опасений. Когда-то Агацума верил, что если он будет стараться, если он станет идеальным, Рицу примет его, а пока он просто недостоин, и значит, он будет трудиться еще усерднее. И Соби трудился и терпел. Когда сенсей сказал, что отдаст его другому, что не станет для него хозяином, в глубине души мальчишка не поверил, решил, что это новая, очередная проверка. Если долго и упорно тренироваться, то все получится — как на занятиях, просто надо приложить чуть больше усердия… Ему было не жалко отдать собственные ушки — телесное имело мало значения. Если бы наставник сказал, что хочет их себе, то он распрощался бы с ними не раздумывая, но… Оказалось, что все было запланировано и на этот счет. Его предупредили, сенсей дал понять, что так надо — был ли повод не верить? По касательной в голове бойца пролегала идея о сакральности первого сексуального опыта: в художественной литературе писали что-то такое, да и сверстники носились со своими ушами как с писаной торбой… Соби же знал, что тело — всего лишь инструмент, требующий тренировок и настройки. Должно быть, думал он, это такая же тренировка, настройка, которая необходима его наставнику. Он, Соби, сделает, как хочет сенсей. Тогда он станет еще лучше, пока же в нем что-то неправильно. Воспоминания заскользили дальше: стакан непонятного питья, отдающего горьковтым ароматом, и он, Соби, видит, как сенсей утвердительно кивает и, не произнеся ни слова, выходит за дверь. Его ученик остается один в просторной белой спальне, в которой он раньше никогда не бывал. Он помнил, как цвета делаются ярче, начинает звенеть в ушах, кровь приливает к щекам, ладоням, груди, но в голове еще мерещится звук удаляющихся шагов сенсея, — звонкие и четкие. Уверенные. Нет повода для страха, Соби сделает все, что от него хотят. Рассудок меркнет, и теперь он плохо понимает, что именно происходит вокруг, не понимает, почему стена пред ним опрокидывается, и появляется потолок, слышит чьи-то голоса — женские, мужские, — и очень остро чувствует прикосновение к обнаженной коже — почти болезненное, удушливо-приятное. В одно мгновение оно расползается по всему телу целиком. Из всех мыслей остается доступной только одна: еще немного, и он обретет искомое. Он докажет, что стал сильным. Он сможет защитить свою жертву. Защитить Минами Рицу. «Это не запланировано». Соби стоял перед директорским столом с прямой спиной, слишком прямой для человека, который провел последние сутки, лишь изредка падая в забытье вместо нормального человеческого сна. И то ли от ощущения вымученной усталости, то ли от того, что та дрянь, которую он выпил, выветрилась до самого конца, чувствовал, как подгибаются колени. Даже тогда его сердце, упрямое и безрассудное, тлело надеждой. Все пережитое не могло быть зря… А потом, через несколько месяцев, ему представили Сеймея. Пальцы вновь коснулись имени. Сенсей повелел любить чужака. В тот же момент, с последним наставлением учителя, в душе воцарилась немая тишина, такая громкая, что, казалось, взорвутся барабанные перепонки. Может, так было бы даже лучше — перевести душевную боль в физическую. Он умел справляться с физической болью. А с этой — не умел. А дальше, спустя несколько часов… росчерк заточенного пера под рукой незнакомца, и боли не осталось совсем. Соби тоже не осталось. Метка — b-e-l-o-v-e-d — стала избавлением. Боец в очередной раз провел пальцами по шрамам над ключицами, усмехнулся каким-то своим мыслям и тяжело поднялся на ноги. — Ты все еще слаб, как дитя, Агацума Соби, — сказал, уходя, Третий. Он прав. Игнорировать Минами глупо: не брать трубку, когда он звонит, прятаться от него по углам, как сейчас. Постоял, глядя, как утреннее солнце слепит в окно, а после с какой-то веселой обреченностью прошел по коридору. Повернул ручку и вышел на улицу. *** — Где твои очки? — Минами притаился в саду, как охотящийся паук. — А ваши? Директор не ответил.  — Зачем вы пришли? — Соби уселся рядом с сенсеем. Теперь они вместе глядели на залив через подернутый туманной дымкой склон. Сидели вдвоем на той самой скамейке в саду, на которой они беседовали с Ри перед тем, как отправится к Оно. Сейчас это все казалось таким далеким.  — Честно? — спросил сенсей, отвечая вопросом на вопрос. Соби молча кивнул. Минами вздохнул, облокотился на колени, что сделало его худую спину в сером пиджаке похожей на дугу токийского монорельса. Повернул голову к бывшему ученику, и солнечный свет вскользь позолотил начинающую седеть челку. Прищурил один глаз, и это моментально сделало директора моложе как минимум лет на десять: — Все просто. Хотел поздравить тебя с Днем рождения. Соби свел брови к переносице: что? Тряхнул головой, и немытая копна, наспех стянутая в хвост, показались очень тяжелой. Улыбка Минами была странной. Соби глядел и пытался найти в ней подвох, но спрятанный смысл ускользал. — Сегодня двадцать восьмое, Соби-кун. — Что за бред? — вырвалось само собой. — Вы никогда… — Никогда не поздравлял тебя? — Минами задумался… Откинулся обратно на спинку, поковырялся в карманах. — Вот, держи. Надо было отдать тебе это раньше, наверное. Сенсей протянул маленький мешочек из красного бархата, и Соби зачем-то протянул руку. Взял. Вытряхнул содержимое мешочка на ладонь. Маленькое простое колечко из желтого золота. Округлое, без изысков, но нежное — явно для женской руки. — Это обручальное кольцо твоей матери, Соби, — голос сенсея звучал уверенно, но тихо. — Они очень сильно любили друг друга. Я видел… — на лице Минами промелькнула грустная усмешка, — завидовал… Сенсей пересел, будто занервничав, а Агацума сосредоточенно продолжил рассматривать золотинку у себя на ладони, постепенно прислушиваясь к словам бывшего опекуна: — Я был мальчишкой-старшеклассником, а она… Акио была взрослой, красивой… Она мне очень нравилась в то время. Я, конечно, ревновал, но прекрасно понимал — куда мне до твоего отца? Он большой и сильный, а я маленький и слабый. Когда твои родители погибли и ты остался один, я долго не думал. К тому моменту я уже был старшим преподавателем в Лунах, Хирогава-сенсей собирался на пенсию, и мне пророчили его место, и… Я был еще молод, уверен в себе и в своих убеждениях. Самонадеян. Взял тебя к себе. У твоей матери был огромный потенциал как у бойца, и, думалось, если… если ты унаследуешь хотя бы половину ее дара… Акио не хотела иметь ничего общего с системой… было больно смотреть, как боец невероятной силы хоронит свой талант, а ведь она, точнее они, твои родители, могли бы стать… почти что богами… Спустя несколько месяцев оказалось, что ты чистый, а моя жизнь превратилась в подобие ада на земле: я получил директорское кресло, надо было принимать дела, разгребать завалы, оставленные предшественником, а дома маленький ребенок. Да я понятия не имел, что надо делать с детьми! Раздражался по каждому поводу, пытался с тобой нормально разговаривать, а ты не понимал, я раздражался еще сильнее, вновь и вновь. Получался замкнутый круг. А еще я был амбициозен, Соби. Хотел, чтобы ты стал лучшим, идеальным, таким, чтобы потом, после, когда ты вырастешь, ты мог занять положенное тебе место. Я хотел сделать все правильно. Разработал специальную программу. Выверил все до йоты, и все шло своим чередом, пока… Минами поднялся со скамейки, и начал нервно расхаживать взад-вперед. Соби почти не видел ничего перед глазами — только золотистый блеск ободка на ладони, за которым простирались, как в мареве, нечеткие картинки из раннего детства. — …пока я не испугался. Простой человеческий страх, — Минами замер на секунду, будто пытаясь справиться с одолевшими его чувствами. — Я должен был тебя отдать. Тишина упала на сад. Все притихло — ветер, а следом и шум листвы, только зарянка все так же стрекотала под старым кленом. — Почему? — спросил Агацума, и голос почудился не своим собственным: высоким, почти детским — а может, это просто иллюзия? Минами вздрогнул, а после, понурив плечи, подошел совсем близко к ученику, нагнулся и сжал все еще раскрытую ладонь в своих: — Потому что любил тебя. Так надо было, иначе я обрек бы тебя на никчемное существование: я бумажный червь, Соби. Я ничего не могу в системе, понимаешь? Ничего… Агацуме казалось, что ладонь директора жжется, и что кольцо жжется, и ему больно от этих прикосновений: начало ломить суставы в запястье, локтях, плечах… — Нет… — прошептал Агацума, вскидывая голову вверх и встречаясь глазами с сенсеем. Но вместо ожидаемого упрямого выражения в его постаревших веках читалась только бессилие и печаль. — Я мог бы быть счастлив с вами, мог бы. Мне ничего не нужно было тогда, только… Минами покачал головой: — Тебе нужна была система… Ты не знаешь, как горели твои глаза, когда зачитывался учебниками по построению. Ты хотел связь, а я мог дать тебе лишь жалкую пародию. Я не смог бы сделать тебя счастливым, увы… Они оба застыли и, оглушенные странной паузой, смотрели друг на друга, пытаясь прочитать то, что не было сказано словами. Минами разогнулся, ступил ближе и мягко привлек голову бывшего ученика к себе. Соби уткнулся ему в живот и зажмурился, безвольно опустив руки. — Я был слеп. Я был не прав. Я ошибался. Прости меня. Вместо ответа Соби сжал кулаки, но спустя секунду пальцы сами собой расслабились. — Сенсей. Минами помолчал, один-единственный раз провел ладонью по макушке бывшего подопечного и, наконец, отозвался: — Да? — Хотите кофе? *** Колечко Акио поблескивало на средней фаланге мизинца. Казалось, сил у Агацумы не было ни на что, но голова не успокаивалась. Рицу-сенсей уехал еще днем, а Соби все не мог найти себе места: ни одно больше не подходило. Все, во что он верил, перевернулось с ног на голову. Всему, что происходило, Соби пока еще не мог отыскать подходящего, универсального объяснения, но уже чувствовал, что осталось совсем чуть-чуть. И все выстроится правильно. Он поднялся к себе в комнату, включил свет — стянул футболку, уставился на собственное отражение в почерневшем окне. Чистая кожа — будто бы бог дал ему новое тело. И только шрам имени вился вокруг шеи. Болезненный и некрасивый рубец. Сеймей… Соби нащупал колечко на мизинце, попытался натянуть потуже — чтобы не потерять… Вновь поглядел на себя в квадрате окна. Вычерченные на живой плоти буквы казались кривой надписью на белом листе бумаги. Метка ни от чего не защищает. Все было иллюзией, выдумкой, неправдой. Ему нужна жертва, чтобы выжить, но ему не нужен Сеймей. Палец сам по себе коснулся одного из витков колючей проволоки и заскользил вдоль шрама. Рубец нагрелся, а после, вслед движению, начал исчезать, будто бы и вправду нарисованный. Соби стирал с себя эту надпись сначала кончиком указательного пальца, а после уже и всей ладонью, и с каждым движением имя блекло, как графит от ластика, пока над ключицами, на растертой коже, не остались лишь красноватые пятна. Это скоро пройдет, и следов не останется. Соби израсходовал практически весь резерв. Теперь все, что ему оставалось — надеяться и держаться до возвращения Ри. А дальше будь что будет…