На границе Пустоты

Едкий луковичный запах свежего лака портил благоухание внутренних покоев. Платье казалось Диер тяжелым и сковывающим, но ступать она старалась легко, высоко держа подбородок. Шаги вышли такими тихими, что мэтр Лойнур вздрогнул от неожиданности, заметив ее присутствие: — Мое почтение… — спохватился художник, отступая в сторону, и перед глазами Диер предстало полотно, — едва просохшее, без оправы, прислоненное подрамком к стене. На лице госпожи не дрогнул ни один мускул, но напряжение, с которым она глядела на камерный портрет почившего супруга, заставило мастера сконфужено потупить взгляд. Больше он не произнес ни звука, дыша ускоренно и нервно, понимая, что именно сейчас его работа проходит самую предвзятую проверку. Диер же всматривалась в знакомые черты лица, погруженные художником в глубокую тень, и узнавала: разрез глаз, нос, изгиб губ. Пожалуй, разве что мэтр изобразил Рика чуть старше, чем она его помнила — за счет потяжелевшей складки у рта, а еще, возможно, подбородок ей помнился более узким, однако… Она никогда не увидит его таким. Пусть будет хотя бы на портрете. Пришлось запереть в грудной клетке тяжелый вздох. — Вы закончили? — наконец спросила Диер, скорее для вежливости. — Да, моя госпожа… — художник, все еще не решаясь смотреть в сторону княжеской вдовы, теребил краешек вылезшего манжета. — Хорошо… Распорядитесь о подходящей раме, я доверяю вашему вкусу, и… — леди поймала неуверенный взгляд, — не будете ли вы так любезны вернуть карточку? Я дорожу ей. — Ох… Да! Конечно! Конечно! — Лойнур нырнул вниз, к сумке, оставленной на полу, вытащил папку из плотной бумаги, а из нее, в свою очередь, небольшую серебряную рамку, под стеклом которой виднелся блеклый, светло-коричневый портрет: двое — имперский ученый и его ученик, будто выполненные виртуозом-реалистом. Диер приняла из рук мэтра фотокарточку, — так называл это изобретение Рик, — благодарно кивнула и, дослушав любезные прощания, отправилась в Зеленую гостиную, некогда принадлежавшую княжичу. Пускай эти двое — Рик и Киф — будут там, где их оставил владелец фотографии, а себе она заберет новый портрет, большой и в цвете. На нем он будет один. Диер с трудом верилось, что княжич, как заявляли церковники, погиб накануне посвящения. Святоши с пеной у рта твердили, что то было знамением Божьим, карой небесной, и так далее, и так далее… Но наверняка это было одним из фокусов ее супруга… Ведь правда? Он просто сбежал. Сбежал и теперь прячется где-то под чужой личиной… он умеет, Диер видела. Может он вообще находится где-то неподалеку, тайком следит и за ними? От этой мысли делалось легче. Но… Но прошло уже больше двух лет, а она не нашла ни одного доказательства, что ее предположения имеют хоть какую-то связь с реальностью. И та шкатулка для Нариер, привезенная из Варнеи… Он велел вручить ее дочери на совершеннолетие — физическое подтверждение того, что в действительности Рик не планировал возвращаться. Тяжелая дверь гостиной без труда поддалась ее хрупкой руке. Диер вошла в комнату, в которой предпочитала бывать как можно реже. Все его вещи остались здесь — книги, карты, собранные диковинки… Ей было тяжко тут даже дышать — все напоминало о Рикхарде. Но вот другая леди, которая имела для него не меньшее значение, чем сама Диер, наоборот, любила тут играть. Стоило только нянькам отвернуться, как маленькая княжна пыталась ускользнуть в покои отца, считая, судя по всему, его владения куда более интересным местом, нежели специально обустроенная игровая. — Иет! — раздался детский шепот откуда-то из-под столика за диваном, и Диер едва не подпрыгнула от испуга. Из распахнутых дверей в Синий кабинет, открывавшихся в залу, раздался наигранно-удивленный голос «неофициальной» бабушки. — И куда она спряталась? Совершенно не могу ее отыскать! Под столиком захихикало. — Где же эта маленькая проказница? — продолжала Киер, медленно выплывая в гостиную. — О! Ди! Ты тут! А мы пришли поиграть… — Я только на минутку… Послышалась возня, а после, на четвереньках, из своего убежища выползла светловолосая, как сама Диер, девочка в нарядном голубом платье. — Вот она! — всплеснула руками экономка, и княжна, звонко застрекотав, побежала от нее в противоположном направлении. Киер состроила шутливо-нахмуренную гримасу: — Догоню, догоню, догоню! Нари понеслась по комнате и в какой-то момент запнулась о ковер, отчего шлепнулась со всего размаху на пол. После недолгой паузы раздалось сопение и обиженный детский плач: какая-то дурацкая тряпка прервала такую интересную игру. — О боги! — поспешила Киер к своей подопечной, — столько раз просила Гедура убрать этот чертов половик! Он, старый дурак, ни в какую. Ничего нельзя тут менять, видите ли… Ди оказалась около княжны быстрее бабушки и, наспех всунув той в руки фоторамку, подняла с пола расстроенную девочку. — Поставь в кабинете, ладно? — кивнула она старшей сестрице, поглаживая малышку по голове. — Мама… Я бона пала! Ууууу… — как смогла объяснила Нари, надувая щеки и прикладывая ладошки к ушибленному лбу. — Конечно, больно, — согласилась Диер, перехватывая приемную дочку поудобней. — Но ведь все уже прошло, правда? Нари сосредоточенно глянула на мать. Было видно, что она о чем-то размышляет, водит бровями, будто подбирая слова, но… — Соа! — маленький пальчик вытянулся в сторону распахнутого окна, и Диер обернулась. — Паина Соа! Дай адить! Диер поджала губы, прижала девочку теснее и немного приблизилась к птице. Проговорила: — Сора не собака, ее нельзя гладить. Она не любит. — Не любит? — Да, не любит. Давай только глазками посмотрим, ладно? — и Диер сделала еще шаг. Добавила на всякий случай, строго глядя на кайру: — Сора, помнишь, Нариер — не добыча? Большая хищная птица, сама размером с двухлетнего ребенка, посмотрела в ответ на обеспокоенную мать таким взглядом, который в человеческом мире трактовался бы как: «не мешай». Птица глядела на Нари, Нари завороженно таращилась на птицу, совершенно позабыв об игре, ковре и неудачном падении. В какой-то момент ее рука протянулась вперед, и кайра отшатнулась. — О боже! Что же вы делаете! — воскликнула Умер, возникшая за спиной. — А если она малышке ладонь откусит? Нет-нет-нет! Ди, я тебя умоляю… — Не шуми так. Пожалуйста. Птица продолжала неотрывно глядеть на девочку круглым серебристым глазом, Нари пялилась в ответ, запихнув в рот половину кулака, что-то в нем выискивая. — Есть контакт… — вздохнула Диер, припомнив подслушанное у Рика выражение. — Что? — Я говорю, не переживай. Для Соры Нари — птенец… Так Рикхард говорил, а он в таких вещах никогда не ошибался. *** Сделалось непривычно тяжело дышать, и Сеймей проснулся. Еще не успев до конца осознать себя, он провел ладонями по бокам, будто пытаясь отыскать какую-то недостающую часть тела. Третью ногу или руку. Ничего из перечисленного не находилось — это успокоило с одной стороны, будто бы он очнулся от кошмара, и напрягло с другой: помнил — она же у него была! Так где? Щурясь, Аояги приподнялся на локтях. Еще раз проанализировал собственное самочувствие. Беспокойство возрастало до тех пор, пока не достигло апогея, и Сеймей не испытал нечто похожее на ужас, который испытывает человек, летящий вниз с самой высокой точки американских горок. — Нисей! Акаме! — крикнул он в темноту и услышал, как в соседней комнате что-то бухнуло. Так. Спокойно. Акаме дома. Щелкнул свет в коридоре. В проеме появилась фигура бойца. Сеймей сощурился сильнее. Сжался на простыне и обнял себя за плечи. Лицо жертвы сморщилось — было чувство, что ребра по одному выдергивают из грудины: — Больно… — прошептал он, стискивая краешек подушки. Акаме мигом посерьезнел: — Что? Где болит? Покажи! Может аппендицит? Звонить в скорую? — Заткнись… — прошипел Аояги, — и уходи… Свали нахрен… — Сил объяснять происходящее тупому Нисею не было никаких — не хватало воздуха… — Сеймей! Сеймей, посмотри на меня! Скажи, где болит! Что сделать? — боец плюхнулся на кровать рядом с жертвой. — Я сказал, убирайся! — выплюнул Сеймей, пытаясь вжаться лицом в подушку. — Куда же я пойду? Нет… Без приказа я никуда не пойду… Сей… Сей… что происходит? Сей… Последние слова бойца уже слышались как из-под толщи воды — приглушенно, с реверберацией. Сеймей успел лишь отрицательно мотнуть головой и отключился. Пришел в себя позже, в собственной постели. В комнате все еще было темно. Он попробовал повернуться, но не получилось — что-то мешало. Дернул плечом, чтобы раздвинуть пространство вокруг себя, и ощутил, как лопатка уперлась во что-то плотное. А еще это «что-то» обхватило его поперек груди, прижимая, и дышало табачным смрадом в ухо. Сволочь… Сказал же убираться… Хотел крикнуть, что Акаме в край обнаглел, но открыв рот, ощутил, что концентрации хватает только хрипеть что-то нечленораздельное. Вот же гадство… Он там что, спит? Прекратив попытки выбраться из захвата, Сеймей уставился на дорожку света из коридора. Закрыл глаза, полежал так, набираясь сил, и вновь боднул плечом Нисея. Никакой реакции не последовало. Что странно. Дернулся вновь и на этот раз еще попробовал ткнуть Акаме пяткой. Даже попал, но тело позади только слегка покачнулось. У бойца даже не переменился ритм дыхания. Беспокойство пошло на новый вираж. — Нисей… — позвал Сеймей, — Эй, Акаме… Тяжесть чужой руки была неприятной — давило на ребра. Хотелось скинуть ее с себя и вздохнуть, наконец, полной грудью. — Нисей, а ну свали, это приказ! — скороговоркой рыкнул Аояги и замер в ожидании. Боец даже не шелохнулся. Нет… нет, нет, нет… Происходящее начало напоминать дурной сон. На мгновение позабыв про свои принципы и убеждения, Сеймей нашарил под ребрами безвольно расслабленную кисть, цепко схватил и с усилием оторвал от себя. Откинул назад. Тело бойца повалилось на спину. Не пойми откуда взявшихся сил с излишком хватило, чтобы проворно перекрутиться вокруг своей оси, привстать и заглянуть в лицо Акаме: веки прикрыты, крылья носа почти не раздуваются, кожа бледная и сухая. Нисей? На смену тревоге пришла вспышка ярости: — Чтоб тебя, кусок идиота! Я же сказал, чтобы ты свалил к чертям собачьим! Вот поэтому, слышишь? Вот поэтому ты всегда ему проигрывал! Не умеешь различать важное! Сеймей обхватил голову бойца и принялся шипеть ему в лицо, почти не размыкая губы: — Только продолжи мне тут шлангом прикидываться! Что, делаешь вид, будто не слышишь? Знаю, что слышишь! Ты меня и из-под земли слышать должен! — Сила потекла по связи учащенными толчками, подстраиваясь под сердечный ритм жертвы. — Кто тебя просил, а? Ничего бы со мной не случилось! На что ты весь резерв слил? Неуч проклятый… Ну, давай же, приходи в себя! Я знаю, ты не подыхаешь! Дыхание Акаме участилось, на лицо вернулась краска, а спустя несколько мгновений он сделал глубокий вдох открытым ртом и закашлялся. На лбу Сеймея выступили бисеринки пота: все… теперь все точно будет хорошо. — Сей… Сей, как ты? — позвал боец, пытаясь разомкнуть веки. — Идиота кусок! — отозвался Аояги, отфыркиваясь. Начал отстраняться, но Нисей его опередил, не позволив забрать руку. — Ругаешься… Значит в порядке… Отчего-то впервые жертве Возлюбленных сделалось неловко рядом с собственным бойцом. Он предпринял еще одну вялую попытку оторвать свою кисть от щеки Нисея, но тот его держал крепко, и это сейчас не вызывало чувства внутреннего сопротивления. Адреналин в крови спадал, вместе с ним уходила и мобилизовавшаяся ранее прыть. Аояги устало облокотился о грудь Нисея. Вздрогнул, когда макушку примяло тяжелой, еще ватной, ладонью: — Я думал, ты умираешь… — пробормотал Акаме и взрыхлил черные завитки волос между ушками. — Никогда так страшно не было… честно, — он попробовал улыбнуться. Фривольный жест Нисея тоже не вызвал протеста, и именно это казалось сейчас самым удивительным. Сеймей решил проверить — покрутил головой, сильнее прижимаясь темечком к ладони Акаме. Попытался прочувствовать это новое ощущение… От прикосновений бойца не мутило, как раньше. Наоборот, скользящие между ушек пальцы порождали волны мягкого тепла, заставлявшее дыхание выравниваться, успокаиваться. Аояги поджал локоть, укладываясь рядом, еще толком и не понимая, что именно происходит и почему. Немного повозился и устроился на его плече, с опаской ожидая приступа тошноты или удушья. Но ничего! Фигня какая-то… — Нис… Скажи… ты что-то сделал, пока я был в отключке? Нисей, казалось, боялся даже шелохнуться. В ответ прозвучало настороженное: — А что? — Понимаешь, фигня какая-то творится… — жертва потерлась щекой о плечо Акаме — и вновь: ничего. Привычная словоохотливость покинула бойца, и он свел реплику до лаконичного и невыразительного: — М-м-м? — Вот да… Представляешь? Меня от тебя не тошнит. Это странно… — Сеймей лежал и озадачено хлопал ресницами. Было слышно только, как за окном проезжают редкие автомобили. Пара минут ушла на осмысление, и Нисей не выдержал: разразился таким хохотом, что жертву подкинуло на его груди: — Сей, это самое романтичное, что я слышал в своей жизни! Где календарь? Дай я сегодняшнее число в кружок обведу! Можно мы его праздновать каждый год будем, ну типа годовщины? — Заткнись… Акаме продолжил беззвучно смеяться, но жертва повторила уже с нажимом: — Умолкни. Кажется, кто-то совсем недавно убил Агацуму: наша с ним связь разорвана. А значит… Нисей замер, судорожно выдохнул так и не зазвучавший смех, а бесконечные минуты спустя закончил фразу уже серьезным тоном: —  А это значит… надо найти Ричарда Амбьерна. Или живым, или мертвым… — Именно. Будто на проверку, совсем слегка, Акаме притянул Сеймея поближе, но жертва даже не попыталась увернуться. Сердце бойца ускоряло бег.