На границе Пустоты

Осенью Агацума всегда возвращался в Японию. Когда его спрашивали почему — он улыбался, что любит наблюдать, как поспевает хурма, и это было очень похоже на правду: ежегодно художник писал по полотну с солнечными оранжевыми плодами. Галеристы пытались раздобыть хотя бы одно, но безуспешно. Все работы уже двадцать лет, начиная с самых ранних, доставались исключительно галерее «Кайдо». В этом году Соби приехал позже, чем обычно — в конце ноября, под самый финал сезона. На начало осени было запланировано несколько больших интервью, но художник внезапно отклонил встречи без объяснения причин — только короткий сухой мейл. Журналисты из «Япония Арт» быстро узнали от своих лондонских коллег, что за несколько дней до планируемого отъезда Кайдо Кио, менеджер и любовник Агацумы попал в автомобильную аварию. Неделю назад пришли известия о его кончине. Соби не привез прах на родину — Кио в своих фантазиях хотел быть развеянным над морем. Так и поступили. Согласно завещанию, активы «Кайдо гэлари», будто в насмешку, были отписаны конкурентам — вполне в характерном для него стиле: транжира и позер… За прошедшие двадцать лет, казалось, Кио почти не изменился — ну разве что немного располнел и вытащил из тела большую часть металлических заклепок, а так… Все тот же неуемный, порой до надоедающего разговорчивый. Кио был единственным, кто любил Агацуму просто так, ничего от него не ожидая. Эта по-собачьи настырная преданность порой раздражала, и они ссорились — Соби молчал и замыкался, а Кио… Кио какое-то время изображал оскорбленную невинность, но всегда быстро остывал, и они мирились. Они вместе объездили почти весь мир, в итоге осели на берегах Туманного Альбиона. Лондон — город эмигрантов, надежд и возможностей. Кайдо был хорошим менеджером, у него было то редкое свойство, которое называется «чуйкой». Он еще со студенческой скамьи как никто понимал картины, мог спровоцировать вдохновение вовремя подкинутой книгой или фильмом, интуитивно понимал, что нужно сказать, если на художника накатывала апатия. Когда Соби в две тысячи четвертом году вернулся в Токио, совершенно не зная, что будет делать, обнаружил бывшего однокурсника в своей квартире — расхаживающим в одном переднике и перемазанным в туши с ног до головы, а вокруг — жутчайший беспорядок. Кайдо на недоуменное приветствие не ответил. Только подошел, взялся за рукав и стоял так, молча. Они начали жить вместе по инерции. Первое время Соби пытался улыбаться, но у него выходила только опустошенная улыбка, внутри же — лишь сожаление и ужас от всего произошедшего. Однако несколько позже он будто бы вспомнил: чтобы видеть красоту мира, ему больше не требовались очки, а чтобы чувствовать радость — разрешение. Теперь Соби исполнился сорок один, и под глазами расчирикались еще не слишком заметные сухие морщинки. Прошлой весной Кио нашел у него первый седой волос. Теперь у Соби было собственноручно созданное имя и узнаваемая сигнатура, счет в банке, квартира в Лондоне и выкупленный дом в Осаке, тот самый, со второго этажа которого в ясную погоду можно было разглядеть залив. Когда они впервые приехали туда, Кио нервничал, а во все последующие визиты ревновал, сам не зная почему, — что-то чувствовал, должно быть. Но чувствовал также и то, что для Агацумы было важным возвращаться сюда в начале сентября и обязательно вместе с Кайдо. Сперва Соби не отдавал себе отчета, зачем именно он это делает. Только несколько лет спустя осенило, что это — своего рода паломничество: «Гляди, Ри — вот я живу, — живу полной и насыщенной жизнью, видишь»?.. Когда поймал себя на этой мысли, стало гадко. Кио не был средством, Кио стал семьей. Соби любил его не так, как сенсея, не так, как Сеймея, не так, как Рицку, не так, как Ричарда-не-Ричарда, — совсем по-другому. Какой-то понятной любовью — земной и настоящей, человеческой и простой. В их жизни не было системных боев, но были бизнес-планы, не было драмы, но были ссоры и закаты на Филиппинах, не было сотворенных иллюзий, но были настоящие картины, которые нравились людям, не было мук неопределенности, но были уют и доверие. Возможно, именно это Соби и пытался предъявить собственному прошлому, запертому в этом доме, уже пережитому и оставленному здесь. Показывал сам себе контраст и чувствовал, как становится счастлив. В этом году Соби первый раз за долгое время приехал в одиночку. Когда зашел в дом, не стал разуваться — поднялся сразу с чемоданом в спальню. Еле припарковал в гардеробной багаж — у Кио везде было слишком много вещей, — все вокруг заставлено. А после навалилась тишина — в дороге пустота ощущается не так отчетливо. Соби чувствовал, что внутри Кио еще спорит с ним, с гордостью показывает верстку нового каталога, планирует следующий отпуск, ревнует, хмурится… Таким и останется теперь навсегда. Помнить его разбитым, распластанным, бессознательным Соби не хотел. Он сильный, этот Кайдо — протянул месяц на плазме и растворах, как францисканец на хлебе и воде, и все-таки «мы сделали, что могли». Говорить про него в прошедшем времени Соби еще не научился. Старый филин, Ушастый, все так же жил под крышей, и когда в спальне загорался свет, периодически просился внутрь, — цокал клювом по стеклу. Вот и в этот раз Соби услышал стук в окно, подошел, открыл, и сова влетела внутрь. Уселась на полку, по-хозяйски посмотрела на Агацуму янтарными блюдцами: — Угу… Из окна потянуло холодом. Соби не стал оправдываться за опоздание. Уселся на кровать и огляделся. За годы тут многое изменилось — Кио потратил целый сезон, чтобы переделать дом по своему вкусу. Не было больше синих стен и громоздкой мебели — только каркас кровати остался прежним да письменный стол — они гармонично вписались в обновленный интерьер. В этом столе у Соби был тайник. Кио знал о его существовании, знал, что внутри, но знал только, что «благодаря этому он, Агацума, может жить нормальной жизнью» и смирялся с любопытством, понимая, что все лежащее там связано с парами, школами, боями, метками и исчезнувшими с горла бинтами — со всем, куда он не хотел, чтобы Соби возвращался даже в воспоминаниях. — Угу, — подтвердил филин и принялся, шаркая когтями, важно выхаживать по полке. *** Соби ходил вокруг тайника уже месяц и сегодня, наконец, его открыл. Кольцо так и лежало на дне потайного ящика. Он ни разу им не воспользовался — систему больше не разворачивал, пантеону отказал еще в «четвертом». У Агацумы теперь было многое — успешно построенная жизнь, но Кайдо, его якорь в материальном, растворился, и Соби сам как будто оторвался от реальности: все постепенно делалось иллюзорным. Он, наверное, смог бы еще какое-то время, в силу привычки, вести дела, дописывать начатые еще летом полотна, пожить той жизнью, которую вел раньше: мастерская, классы, в этом году еще и биеннале, но… больше это не было важным. А еще в ящике был набросок, выполненный по памяти давным-давно. Бумага стала совсем желтой и ломкой, как крыло высушенной бабочки. Соби набросал портрет Рика сразу, на эмоциях, по возвращении из системы еще двадцать лет назад — чтобы не забыть. Именно к нему всю жизнь ревновал Кайдо: прищуривался и презрительно ворчал в сторону стола что-то нечленораздельное. И Агацума не трогал ящик — зачем? А теперь видел: оставленная на годы бумага, простая, первая в тот момент попавшаяся под руку, мистически быстро состарилась, будто прошли не годы, а столетия. Соби взял хрупкий листок в руки и непроизвольно улыбнулся: тогда, в юности, они казались себе такими взрослыми, все о жизни понимающими. А на деле с наброска на него смотрел совсем еще юнец — лет двадцати, двадцати пяти. Да и сам он, небось, в те времена выглядел не старше. По нынешним меркам оба — почти дети: им только-только начали продавать спиртное и дали право голосовать… События далекой осени казались уже иссохшими, как этот лист, но сейчас обостренное утратой восприятие вновь улавливало какую-то нестыковку. Первые месяцы после того, как Рик ушел, в горле давило не меткой, но горечью — иногда ему казалось, что его, Соби, опять на кого-то променяли, оставили за спиной, бросили. Впрочем, это было лишь кратковременными помутнениями рассудка — быстро вспоминались и печальные глаза Рика, и его напряжение, будто он держит мир на плечах, как Атлант, и как тот возился с ним, с почти немощным, и как старался не показывать усталости. Каким-то образом у Рика получилось сделать отверженного избранным. Научить чувствовать себя важным и целостным. Дать возможность начать жизнь заново. Соби порой нравилось представлять, что Рик вернулся в ту реальность, копию которой создали Трое за туманом, к жене и дочери. Из него получился хороший отец, наверное. Агацума, рассматривая свой набросок, пытался представить Рика своим ровесником — воображение дорисовывало в его портрете потяжелевшие веки, добавляло массы по контору нижней челюсти, меняло выражение в глазах на чуть утомленное, позу — на чуть с ленцой… но в сознании долго удержать это наслоение не получалось, оно быстро растворялось, и возраст, наоборот, скатывался по нисходящей — Рик делался Рицкой. Теперь сходство и преемственность черт стали однозначно отчетливыми. И впервые за десятилетие взятый в руки портрет заставил ощутить холодок между лопатками — как недоброе предчувствие, смутное опасение. Соби взял кольцо и решил, что только проверит — осталась ли метка, существует ли Игровая — не растворилась ли в небытии? Прикрыл глаза. Сила в кольце мягко потекла, почувствовалась бархатистым поглаживанием, ненавязчивым касанием. Соби позвал оставленные маячки и увидел нужный — он еще мерцал вдалеке, на грани видимости. Значит, система еще была развернута. Без страха, но с неуверенностью, с какой спустя годы встают на коньки или садятся за руль автомобиля, боец распростер коридор до старого маячка: сила выстроила оболочку, создав пространство в Пустоте. Соби, не оглянувшись, шагнул в проход. *** Больше не было ни тумана, ни обрыва, ни замка за ним. Только полуистлевшая иллюзия травяного поля — рыхлая, с пустотами, как ажурная вышивка эпохи Возрождения или вязанная шаль. А еще хижина, у которой почти исчезла крыша. Соби прошел к крыльцу — ступил на созданные когда-то им самим доски, и они неожиданно выдержали вес человеческого тела. Уселся на нижнюю. Восседая у порога халупки, он наблюдал за чернеющими дырами на поле: некрасиво и негармонично, — махнул рукой, будто сейчас в пальцах была кисть. Дыры постепенно заполнились зеленым: жухлая трава начала перемежаться порослью, словно к системе подступала весна, еще не слишком драматичная, но упрямая. На миг художнику даже показалось, что масляный "русский зеленый" вот-вот вспухнет из прорех и поглотит усталую желтую акварель. Агацума закрыл глаза и уложил локти на колени. Долго сидел и пытался прочувствовать, — логикой в этом иллюзорном пространстве ничего не отыскать, — тут было оставлено какое-то послание, иначе зачем системе существовать? Угадывалось, что он сможет здесь найти столь дефицитный в последние месяцы смысл. Или, как минимум, ощутит вдохновение, чтобы жить дальше. — Ты вернулся, значит, я выиграл спор. Соби очнулся и увидел перед собой того, кого Рик звал Вторым. Он стоял, хитро улыбаясь, и щекотал нос кончиком тонкой косички. Не дождавшись от Агацумы ответа, бог дернулся вперед и мгновенно оказался за спиной. Прошептал на ухо: — Дам подсказку: сны здесь жуть какие любопытные… От шепота вдоль хребта побежали мурашки, и Агацума обернулся: за плечом никого не оказалось. Сидел еще долго, ни о чем не думая, до тех пор пока действительно не навалилась дремота. А после он провалился в забытье, в котором появилось странное ощущение. На мгновение оно взбудоражило, поменяло что-то внутри, будто смяло и расправило, вынимая из него другого человека. *** Снилось, что внезапно вокруг распростерлась густая темнота, и от испуга сердце грохнуло о ребра. Он попытался сморгнуть черноту долой, но не вышло. Замер: система. Он был тут всего пару раз и не мог понять, как можно было попасть сюда без бойца-заклинателя. Мистическая арена, — Соби разворачивал подобное пространство перед каждым боем, но он сам понятия не имел, каким именно образом такое делается. Судорожно вдохнул, подумав, что, конечно, он не природная пара, но… может, Соби все-таки «позвал»? Вдруг сумел вернуться, несмотря на приказ брата? Дыхание участилось. Он завертел головой. Соби где-нибудь рядом? Может, за спиной? Секундная задержка, заминка… Он обернулся, но и там был только густой мрак… Опять втянул воздух носом, и по мере расправления легких почувствовал: он в совершенно чужом пространстве. Оно по-другому дребезжало — непривычно, не так… Шорох, — и сразу бросилось в глаза разгорающееся пятно света. А вслед за ним начали проступать и очертания двух человеческих фигур: двое взрослых. Они замерли к нему спиной — совершенно не обратили внимания. Может, и вправду не видели? Темнота, должно быть, делала его почти незаметным. Он разглядывал незнакомцев из своего ненадежного убежища — пытался понять: это и есть Бесшумные?.. *** Когда Агацума проснулся, первое, что сделал — утер ставшие влажными виски. Лежал на крыльце и слушал колотящееся сердце — во сне все было таким реальным, будто это и не сон вовсе. Рядом послышался легкий смех: — Ну, как тебе кино? Не то, что ваши DVD, правда? Соби резко сел, увидел Второго: — Что это было? Парнишка с седыми патлами медленно подошел, наклонился и выразительно заглянул в глаза: — А сам как думаешь? — бог отстранился и принялся плавно раскачиваться взад-вперед, в такт словам. — Но, ладно… не стану тратить время, скажу только, что ты сможешь возвращаться обратно на Землю только до тех пор, пока Рик не узнает координаты Эрды. То есть, пока ты их не узнаешь. После этого — увы. В твоём мире не должно быть ни одного существа, знающего, как попасть к нам — простая предосторожность, не обессудь. И не смотри слишком много воспоминаний за раз: может разболеться голова… Успевай подумать над происходящим — в отличие от него у тебя на это будет время, — и Кей беззаботно помахал ладонью в воздухе, продолжая. — Сколько угодно времени… — Где он? — О… — Второй понимающе улыбнулся, вновь наклонился так близко, что его губы чуть не коснулись мочки. — Неужели ты не понял? Рик научился врать лучше тебя. Или ты не заметил, что под конец вы практически поменялись ролями? — Но… — Тсс… — Кей распрямился, а потом его фигура начала развеиваться, но в воздухе еще прозвучало: — Можешь приходить, когда хочешь. Но помни, если узнаешь координаты, больше не сможешь вернуться домой. И Соби остался в Игровой один. *** Дома провел всего два дня. Не выдержал. Вновь оказался в старом, заброшенном пространственном кармане. Агацума не мог сразу отделить свои воспоминания от воспоминаний Рика. Только чуть позже они расслаивались, расходились, как вода и жир. Чтобы хоть как-то совместить в себе происходящее, он много рисовал дома — в основном быстрые наброски маслом: ему нужна была сейчас экспрессия мазка и пластичность текстуры, чтобы подобрать как можно более правильные образы. На холстах, картоне, досках, на всем, что можно было отыскать в доме, появлялись то абстрактные пятна, то фигуры, то лица — он перекладывал на свой манер увиденное и понятое. Когда во сне он впервые увидел себя, то воспринял точно так же, как воспринял Рик — с удивлением. Одиноким, печальным, загадочным, красивым — увидел, и только несколько минут спустя после пробуждения начал испытывать нечто похожее на испуг, — настолько все было четким, настолько все было другим — совсем по-иному он выглядел в глазах тринадцатилетнего мальчишки. Слишком романтично, слишком по-выдуманному, слишком… слишком отчетливо предчувствовалось неминуемое разочарование, а уж как оно будет происходить — разобьется ли идеализация одномоментно или просто прохудится от времени — разница невелика. Порой Агацума писал на одном и том же холсте автопортреты по памяти: сначала — как видел еще маленький Рик, потом, меняя уже положенные мазки, дотягивал образ до того, каким помнил себя весной две тысячи четвертого. Осматривал получившееся и вновь переделывал — всегда завершал таким, каким казался себе в данный момент, даже если в итоге выходили просто абстрактные линии. Это почему-то было важным. *** Сны всегда порождали переживания — радость, грусть, ликование, растерянность и отчаяние, — но они имели другие, не такие как у Соби, оттенки. Спектр восприятия ширился, проглатывать воспоминания становилось все легче. Он вместе с Риком испугался перевороту в Творца — так называли бойцов Трое. После спокойно проводил сам себя в аэропорту, и все что осталось — легкая улыбка понимания, что и в то время, оказывается, был не один. Однажды, пытаясь вернуться на Землю, не смог построить коридор — и понял, что точка невозврата пройдена с невыразимой легкостью, как нечто само собой разумеющееся. Хотелось опечалиться, но не выходило. Теперь он рос и учился вместе с приемным сыном северного правителя, укладывал в себе опыт подростка, дополняя собственный, и оттого меняясь. Порой приходилось заставлять себя понимать — у них были такие разные жизни. Да и как не смотреть с нисхождением за переживаниями ребенка с высоты прожитых лет? Отказывал себе в этом высокомерии и творил уже тут — раскидывал иллюзии по полю, как семена. Соби плохо понимал, сколько времени проходит. Эквивалентно ли его течение во сне системному? Какая разница. Силы в последнем подарке Рика было много, а Соби вместе с самим Риком уже научился обходиться без кислорода, и теперь маленький мирок порой превращался во мглу небытия, чтобы взорваться буйством красок. Он отыскал силовой аккумулятор, припрятанный Тремя, и плетения, поддерживающие стабильность мембраны — теперь Соби сам становился хозяином пространства. Раз попытался построить коридор до Эрды — хотелось собственными глазами посмотреть на ставший привычным мир, но Трое не пустили. На Землю тоже. *** Соби осознал, что все происходящее — ловушка, только когда увидел Звезду — быстрее Рика сообразил, что она для него будет значить в последующем. Сны стали похожими на наказание: он был заперт в системе один на один со страхами. С собственным ужасом, догадкой, что в последний их день тот уходил вовсе не доживать человеческую жизнь, полную хлопот и маленьких радостей. Вновь попробовал хотя бы дозваться до Трех, но ему не ответили. Все, что ему оставалось — смотреть. Он пережил жалость, гнев, отвращение к себе, как пережил их Рик после их первой встречи у Оно, перетерпел собственную, теперь уже казавшуюся малодушной, попытку умереть, и теперь она почудилась наставлением. Нравоучительным напоминанием. Пережил их первый совместно проведенный день, первую совместную ночь, полную горечи и разочарования. Пережил потрясение Рика от осознания, что ему уготовано Звездой. А дальше Соби делил воспоминания уже безымянной жертвы. Пришлось пройти весь путь от начала до конца — до момента последнего прощания. Все оборвалось в построенном Риком коридоре — именно тогда Трое покинули своего агнца. Во снах больше ничего не было. Во внутреннем пространстве системы не осталось ни крупицы материального. *** Спустя бессчетное количество времени он почувствовал присутствие еще одного, того, кого Рик называл Третьим, но теперь уже не был удивлен. — Зачем все это? — спросил безымянный Творец, и было это не мыслью, а всего лишь ее тенью — быстрой, точной, не требующей голоса. — Так было нужно. Не в наших правилах сильно вмешиваться в судьбы смертных, но этот раз — исключение. Люди бы назвали его «благодарностью». — У вашей «благодарности» дурное звучание. — Недооцениваешь. Ты давно потерял все. Веру в своих богов, земную жизнь, даже представление о месте и времени. — Что случилось с Риком после? Ощутилось и появление Второго — легкое колебание внутри системы. — О… — тот материализовался в привычном облике паренька с косичкой. Прошелся по тьме, оставляя на одной из ее плоскостей светящиеся следы. — С ним случилось вот что… Рука парнишки нырнула за пазуху, а после на протянутой ладони обнаружилась сфера со свечением по центру, напоминающую хрустальный шар гадалки, или лампу Тесла. Он легко подкинул свечение на ладони, хохотнул и блеснул золотыми глазами: — Меня не зря во многих народах прозвали богом смерти, братишка. Я зачастую провожу досуг, отыскивая заблудившиеся души. Думается, вы неплохая пара. Даже Праотцы решили, что ваш союз — жизнеспособен. У меня есть благодарность еще и от них. Но она предназначена не для тебя. Для него. — Второй кивнул на ладонь со светящимся шаром. Парнишку перебило вибрацией Третьего: — С явлением переворота мы не были знакомы досконально. Но, как видишь, получилось встроить в тело Рика небольшое сплетение, инициировавшее его переворот в самый последний момент. Исчерпывание резерва провоцирует действие. Он потерял материальную часть, но все же удалось сохранить Источник и душу. Мы пришли к выводу, что если и творить его заново — то тебе, иначе для него все будет бессмысленным. Если откажешь, Второй просто отправит его на круг перерождения. Выбор за тобой. И Третий исчез. Паренек с косичкой беззвучно засмеялся, вновь подбросил сферу на ладони и, вальяжно глядя во тьму, практически пропел: — А Праотцы предлагают вам новую игру… — его настроение сменилось на заговорщически-дерзкое. — Мне и самому жуть как любопытно заглянуть в подарок… Но увы. Это для сильного Источника… Никому из нас его не открыть… — У меня не хватит умения воссоздать… — Естественно… Но мы не злодеи… А еще у нас напряженка с кадрами, знаешь ли… Так что мы подумали, что тебе было бы интересно стать Четвертым. Будешь нашим младшеньким… Поначалу на подхвате, по мелочам… Возможно, уйдет некоторое время, прежде чем сможешь воссоздать человека, имея только душу в качестве основы. Но… — Второй спрятал сферу обратно за пазуху, довольно потер руки и принялся загибать пальцы, перечисляя, — карьерный рост; на энергию в мире у нас монополия, мы поделимся, потом соберешь кружок почитателей… Все как в искусстве — по сути, такой же бизнес… А если захочешь уйти, обещаем, не станем держать. — Уйти? Второй сделал хитрое лицо и проговорил по слогам: — Ша-блон… — Что? — Шаблон реальности… Подарок от Праотцов… Эх… да. Поздравляю, ребята. Сделаете собственный дом, если сработаетесь… А мы, вот, наказаны… — Второй скуксился, недовольно поджал губы. — А что стало с Арэ? Ну, то есть с Четвертым? — А что с ним сделаешь? Заперт в собственной новой системе… Кто знает, может, эта его идея с нематериальным источником и сработает… Все-таки он гений, хоть и предатель… Было видно, что аватар божества сделался задумчивым и немного хмурым. Посмотрел в темноту исподлобья: — Ну так что? С такими предложениями не ходят дважды. — Хочешь сказать, получится сотворить Рика заново? Третий неопределенно поджал губы и проговорил — сначала нехотя, но потом раззадорился: — Ну… Практически. Характер, склонности, привычки… Но вот с памятью после реинкарнации беда… Мы тебе не просто так весь архив показали. Но, знаешь, Рику же не привыкать… А память надо постепенно вкладывать — сразу втемяшить не выйдет. Это вам не жесткий диск в компьютер вставить… Мы обычно делаем так: сны всякие, видения… Чтобы крышу не снесло… А то представь — умер, простите, в двести сорок шестом — открыл глаза в пятисотом, а вокруг другая реальность. Так и поехать головой недолго, — Второй тряхнул волосами и вновь заулыбался. — Пошли давай, подскажем по ходу пьесы. И не трать время. Его и так… Знаешь, сколько веков прошло?