As I sailed

…Тот вечер ожидаемо стал поворотным в моей жизни. Несколько раз в неделю я стала посещать поместье Кенуэев; там я познакомилась с семьей Эдварда. Его жена, Тесса — красивая женщина с доброй улыбкой — сначала вела себя очень сдержанно и относилась ко мне с осторожностью, что, впрочем, было не очень-то удивительно: для нее я была лишь непонятным отголоском прошлого ее мужа, которое он ото всех скрывал. Однако затем она потеплела, оттаяла, и иногда даже лично обрабатывала мои раны, полученные во время тренировок. Дженнифер Скотт казалась очень заносчивой и высокомерной, однако, к моему удивлению, со мной она обращалась лучше и любезнее, чем с собственным братом, пусть и сводным. Полагаю, это было вызвано тем, что я, как и она, родилась девочкой, и мне тоже суждено было нести женский крест в виде нежеланного замужества, детей и скучной старости в окружении лишь служанок (чего, к слову, не произошло ни с одной из нас), так что мы жили в относительном взаимопонимании. С Хэйтемом же мы сошлись особенно близко. Он был бойким, но вежливым мальчишкой, которому было невозможно не симпатизировать. Он, скорее всего, благодаря Эдварду, рос очень умным для своего возраста; он умел задавать правильные вопросы, размышлять и анализировать. К тому же, наши занятия были совместными, так что мы много времени проводили вместе. Но не так много, как с Эдвардом. Мы разговаривали бесконечно много. Если быть точнее, говорил он. Он рассказывал о своей жизни, о том, как ушел в пиратство, о своих друзьях, корабле, море, ассассинах, и, конечно, о маме. Он часто говорил, что во мне от нее намного больше, чем мне кажется, и это всегда заставляло меня жутко гордиться собой. Однажды он признался, что у меня в точности такой же, как у нее, взгляд; в нашу с ним первую встречу именно мои глаза заставили его заговорить со мной еще до того, как он понял, кому именно они принадлежали. Кенуэй много описывал ее, ее характер, ее поступки и подвиги, то, как они сражались бок о бок и бороздили моря. Мне при этом живо представлялась статная женщина, стоящая рядом с Эдвардом на капитанском мостике большого парусного судна, мчащегося по бескрайнему ярко-синему морю: волосы ее развевались по ветру, она уверенно смотрела вперед, и ей был неведом страх; в ножнах ее сверкал на солнце меч, и, когда она поправляла волосы, с предплечья подмигивал бликами скрытый клинок; она задорно улыбалась Эдварду и была прекрасна. Во время своих рассказов Эдвард улыбался, но улыбался измученно; он был глубоко печален. Пусть он всегда и утверждал, будто нисколечко не жалеет о том, что оставил море, мне было ясно, что он будет вечно тосковать по тем временам, по временам свободы. Ему не с кем было поделиться: во всем Лондоне только Дженни знала подробности о его прошлом. И я с радостью выслушивала его. Мы оба нуждались в этом. …Еще я играла на скрипке. Когда Эдвард уезжал по делам ордена или куда-либо еще, все собирались в теплой, уютной гостиной. И во время тихих спокойных бесед или шумных веселых разговоров Хэйтем вдруг задорно, но вместе с тем как-то робко спрашивал: — Делла, может, сыграешь нам? — Право, Делли, сыграй! — подхватывала Тесса, ласково мне улыбаясь и поудобнее устраиваясь на мягком диване. И я играла. Я вкладывала в музыку всю мою любовь, нежность к этой семье, к каждому из них. Я забывала обо всем и играла, играла, играла. И все слушали, затаив дыхание, боясь пошевелиться. Тесса задумчиво улыбалась, смотря куда-то в сторону: мне почему-то всегда представлялось, что она вспоминала семью, которую оставила. Хэйтем во все глаза наблюдал за мной, за каждым моим движением; рот его был в удивлении приоткрыт, а глаза наполнялись таким удивленным восторгом, будто он понятия не имел, откуда течет мелодия. Даже Дженни вдохновенно прикрывала глаза, и губы ее трогала легкая улыбка. Меня захлестывала гордость: Дженни было сложно угодить. Однажды я, как обычно, играла перед всеми, не замечая ничего вокруг. Нежная музыка текла из моих пальцев, и я растворялась в ней, думая лишь о мелодии. Я даже не заметила, как еле заметно хлопнула дверь: когда я закончила игру и обернулась ко входу, там, облокотившись о дверной проем, стоял улыбавшийся Эдвард. Он подошел и нежно похлопал меня по плечу; мне показалось, будто в глазах его стояли слезы. Стыдно признать, но дом Кенуэев стал для меня более родным, нежели особняк Бейнов. Именно там я чувствовала себя окруженной семьей, я готова была возвращаться туда снова и снова, дабы снова испытать это чувство причастности. Там всегда была теплая, любящая атмосфера, которую не хотелось покидать; она, словно теплое одеяло, окутывала с ног до головы и согревала даже в самый холодный, в самый печальный день. Часто после ссор с родителями я бежала именно туда: Тесса отпаивала меня горячим чаем и аккуратно поглаживала по спине; Эдвард внимательно выслушивал все, что у меня накопилось, периодически кивая, и затем говорил слова, всегда меня странным образом меня успокаивавшие; маленький Хэйтем испуганно прижимался к моему боку, а затем постоянно смешил; даже Дженни позволяла себе приобнять меня за плечи и заботливо потрепать по голове, сказав несколько приятных слов. Защищенность — вот, что я чувствовала. Ходила я в их дом пешком; первое время я очень боялась перемещаться по Лондону, не используя привычную конную повозку, — город был полон пьяниц, воров и прочей грязи. Именно тогда-то я вспомнила историю матери и впервые украла одежду у сына нашей кухарки: на бедного мальчишку в городе никто и не взглянет. Эдвард сперва тщательно отругал меня за неосторожность, однако затем признался, что, право, оценил мою идею. Мое счастье длилось сравнительно недолго: всего четыре года. Однажды утром я привычно переоделась и отправилась на площадь Королевы Анны. Я была в хорошем предвкушении: Хэйтему исполнялось десять, и намечался праздник. У меня был готов и подарок: кулон в виде орла. Это было очень банально, но Хэйтему должно было понравиться: он любил вещи со скрытым смыслом, скорее всего потому жуткое удовольствие ему доставляло этот смысл разгадывать. Так что подарок, отдающий дань значению его имени, должен был ему подойти. Но на месте нужного мне дома стояли лишь обгоревшие руины. Первые несколько секунд я пребывала в некой прострации. Я заблудилась? Это другая площадь? Другой дом? Однако знакомый фасад говорили об обратном. Ноги налились свинцом, а где-то в животе стало совсем легко-легко. В глазах потемнело. Я запаниковала. Вдруг недалеко я заметила знакомую фигуру: то была одна из служанок Кенуэев, спешащая куда-то прочь от дома. — Стойте! Подождите! — я бросилась за ней. Та, в конце концов, меня услышала и остановилась. Чуть не влетев в нее, я вдруг поняла, что не знаю, что и спросить. — Мисс… Вы… — Чего тебе, мальчишка? Я тороплюсь, — женщина выглядела недовольной, она смотрела в сторону, желая поскорее покинуть ныне обезображенную площадь, и перетаптывалась на одном месте. — Что стало с тем домом? Что с хозяевами? — я сгорала от нетерпения, пытаясь унять дрожь в руках. Лицо женщины посерело. Она поджала губы и опустила взгляд. — Ночью напали. Хозяин убит, его дочь похитили, жена и сын в порядке, — протараторила она. Служанка уже давно ушла, мимо меня проходили люди, а я все так и не сдвинулась с места. Начался ливень, крупные капли стучали по моим плечам, по затылку, стекали по лицу. Одежда на мне намокла и стала тяжелой. Я медленно осела прямо на мостовую и вцепилась пальцами в выступающие камни, будто боясь провалиться в пучину, сгущающуюся у меня над головой. Прохожие шли мимо, не обращая на меня никакого внимания, пару раз я даже получила пару случайных толчков тяжелыми сапогами в бок. Но мне было все равно; меня крупно трясло, я ничего перед собой не видела. Эдвард был мертв. Не помню, как я оказалась в своей комнате в поместье Бейнов. Должно быть я так и тащилась по всему дому в мокрой мужской одежде. Слез во мне не было, лишь звенящая, отдающаяся эхом в голове пустота. Я едва понимала, что происходит вокруг. И тогда я сделала единственное, что пришло мне в голову. Написав длинное письмо родителям о том, что я им благодарна и прошу их извинить меня за то, что я сделаю, я отсекла свою длинную рыжую косу под корень и оставила ее на столе рядом с письмом. Пришлось в последний раз нарушить границы собственности сына кухарки: мне требовалось побольше вещей. Я нагрузила сумку, надела на шею кулон, бывший еще час тому назад подарком Хэйтему, и отправилась в порт. В идеале следовало найти Хэйтема и вместе с ним что-то решить. Но что-то во мне щелкнуло, затухло, чтобы загореться вновь ярче и сильнее прежнего, и когда матрос крикнул: — Эй, парень! Как твое имя? Я ответила, пожав плечами: — Джеймс.