Академия "Overwatch"

      Замечая явно растущую тревогу в необычно нервных и дерганных движениях своей подопечной, доктор Донован на секунду отложила свои записи, вглядываясь в блондинку зрачками разного цвета: — Что-то не так, дорогая? Мне кажется, что сегодня ты суетливее, чем обычно. Тебя что-то беспокоит? Лучше не тяни и расскажи сразу, — повернувшись на внезапный звук ее голоса, Циглер дрогнула, пытаясь отречься от плохих и сковывающих мыслей своей улыбкой: — Что вы, доктор… Просто я не совсем уверена в том, насколько оправданы наши… Действия, если позволите, — приподняв огненно-рыжие брови, приезжий профессионал, заменивший собой знакомого Августа, откинулась в спинке своего скрипучего кресла: — Правда? Что конкретно тебя не устраивает в принятом мною решении? Разве не ты сама всячески пыталась вырвать Шимада отсюда, бегала рядом с ним, ухаживала, проводила столько месяцев в этом богом забытом месте ради этого момента? Я была уверена, что новость о его выписке и возвращении к привычной жизни будет для тебя более счастливой, но, как вижу… Мои расчеты дали сбой, — усевшись напротив своего ментора, швейцарка положила планшет со своими собственными отчетами и историями болезней на худые, заметно трясущиеся колени: — Нет-нет, просто… Его состояние все еще вызывает у многих докторов опасения, а я — всего лишь студент-недоучка, который бродит по коридорам и пытается привыкнуть к тому, что не всем пациентам можно… Помочь, — застучав ногтями по подлокотникам, женщина в белоснежном халате и яркой фиолетовой рубахой под ней пожала острыми плечами: — Знаешь, что именно отличает глупого и неопытного практиканта от настоящего врача? — заметив легкий отрицательный кивок, она продолжила. — Та мысль, которую ты озвучила только что. Когда детишки приходят в эту профессию впервые, то в их неокрепших мозгах тлеется мечта о бесконечном благородстве их дела, о славе, о тех слезах счастья, которые они будут лицезреть на лицах родственников спасенного ими же пациента. Но правда такова… Что мы — все еще люди, как ни крути. Да, кто-то обладает большими знаниями, кто-то хорош в чем-то, но по отрезвляющему и довольно безнадежному факту мы — люди. Чем скорее студент поймет это, тем быстрее вольется в эту грязь с головой. Ты же знаешь, насколько я не люблю ошибаться в расчетах, не так ли? Как не люблю компетентность, призрачную удачу и все, что не зависит от моего прямого вмешательства. Но похоже, что именно удача свела меня с обычной студенткой из одной Академии, которая начала подавать большие надежды в самые кротчайшие сроки. Разумеется, все придет с опытом, Ангела, этого не отнять. Но твоя ментальная готовность — половина успеха. Не страшись принятых тобою решений, они рано или поздно приведут тебя к какой-либо цели.       Стараясь скрыть легкий румянец на своих щеках, Циглер никак не могла привыкнуть к похвалам от человека, которого зауважала больше всего за эти полтора года после их первой встречи. Эту уверенность, с которой Мира Донован шагала по коридорам, эту молчаливую победу, едва рыжеволосая женщина входила в операционную или лабораторию. Она не могла удержать в себе того ребенка, который самостоятельно и почти неосознанно сотворил себе кумира. Это окрыляло: — Спасибо за эти слова, доктор Донован, просто… Каждый раз, когда я вижу Гэндзи, то часть меня просто кричит о том, чтобы увести его отсюда. Отключить от всех жутких приборов, оторвать от продавленной его телом койки и вывести того на свет. Но другая половина, которая думает исключительно головой так настоятельно противится этому… От такого резкого погружения в забытую им среду его состояние может только ухудшиться и это будет на моей совести. Чертов эгоизм разрывает меня на куски, доктор… — улыбнувшись, Мира провела ладонью по мониторам, выводя на них статистику по ходу лечения знакового пациента: — Разумеется. Ты попала в такую сложную даже для взрослых людей ситуации в таком юном возрасте. Сомневаться — это нормально, Ангела. Я бы удивилась и немного испугалась бы, если это решение далось тебе с легкостью. Но нужно понимать только одно — если не попытаться сейчас, то через несколько месяцев он может не пройти медицинскую проверку. И ты знаешь, что после этого последует, — протирая лоб от соленых капелек пота, девушка кивнула, проигрывая в голове наихудшие варианты: — Его направят на принудительное лечение, а оттуда… — открывшийся ящик огромного стола в просторном кабинете явил из себя полупустую бутылку, в которой до сих пор плескался полупрозрачный напиток с далекой родины Донован: — Да. Если мы не рискнем и не выведем его из этой больницы, то Гэндзи могут направить в психиатрическую лечебницу, а из той клоаки так просто не вытащишь человека. Особенно если учитывать полное отсутствие родственников или попечителей, — с легким смущением блондинка приняла бокал с крепким виски в свою дрожащую ладонь, морщась от резкого запаха: — У него была семья и до сих пор есть… Брат. Не важно. Думаю, что вы абсолютно правы, доктор Донован, — звон стекла раздался в ее ушах, пока рыжеволосая женщина выпила свою порцию залпом: — Если тебе станет легче от этого, то я могу навещать его время от времени. Только думаю, что лучше будет делать это на нейтральной территории, а именно — вне стен Академии, в которой могут возникнуть нежелательные вопросы. Ты согласна? — словно выдохнув огонь из своей глотки, швейцарка чуть не заплакала от терпкого напитка: — Вы уверены, что стоит тратить ваше драгоценное время на поездки туда и обратно? Все же, вы довольно занятой человек… — поднявшись со своего кресла, заведующая отделением положила длинную, похожу на конечность насекомого руку ей на плечо: — Настоящий специалист всегда найдет индивидуальный подход к лечению каждого своего пациента, Ангела. Особенно, если этот пациент так неразрывно связан с моей лучшей ученицей, — прикусив губу, Циглер увидела в окне приехавший к ним автомобиль директора, вновь любезно предоставившего свою помощь: — Спасибо вам большое за все, что вы делаете для меня. Я этого никогда не забуду, обещаю. И я оставлю ваше предложение в тайне, как вы и попросили. Не знаю, как вас благодарить… — посмотрев в идеальные отчеты, написанные в столь кратчайшие сроки, ирландка усмехнулась, отвечая: — Это довольно просто и ты сама знаешь, как это сделать. Стань лучшей, — кивнув, блондинка вышла из кабинета, устремившись на всех порах в палату к своему любимому пациенту. Все должно, нет, все просто обязано было получится!       Повернувшись к пустому углу, свет на который не проливался даже с помощью матовых ламп, доктор прохрипела, заливая в себя еще немного виски: — Ты все слышала? Дальше — твоя очередь, — пара скрипов от разъехавшихся и набухших половиц проследовала к окну, которое открылось само и запустило прохладный зимний ветерок в опустевшее помещение. После чего эта аномалия повторилась и створки также благополучно закрылись. Все шло своим чередом.

***

      Было ли это сном? Было ли это иллюзией, воспроизведенной его расшалившемся рассудком, больше не отвечавшем на прямые команды всего остального тела? Работает ли мозг как надо? Чувствует ли рука холодную стену, своей шершавостью готовой содрать кожу с единственной оставшейся конечности? Почему свет в палате такой яркий…        Новость словно ударила его по голове тупым и тяжелым предметом. Виски будто бы положили на наковальню, чтобы потом размозжить все остальное естество на мелкие кусочки, которые затеряются в его беззвучном крике.       Долгое молчание не сулило ничего хорошего, он с легкостью мог прочитать это в обеспокоенном и ждущем чего-то взгляде Ангелы. В этом чертовом визоре, который заменял ему его поврежденные зрачки, все казалось таким безжизненным и тусклым, отчего ныне не видимая голубизна глаз его подруги давила на плечи.       Он шел. Он переставлял искусственные ноги самостоятельно, отчего в горящей груди поселилась почти потухшая надежда на то, что еще можно было что-то вернуть назад. Кого он обманывает? Самого себя? Немые ожидания блондинки, сказавшей, что он покидает это злосчастное место? Или же… Нет.       Он сломан.       Никакие протезы, никакие препараты, которыми его накачивала рыжеволосая бестия не могли изменить этого. Весь мир потерял краски, все чувства были оставлены на тяжелом матрасе его койки, на которой еще остались следы от вившихся в конечности ремней. Они покрасят ее, сотрут все следы от ногтей, которые оставили на податливом металле одно-единственно имя. Того человека, которого сейчас нельзя вспоминать, чтобы вновь не впасть в панику. Держать себя в руках, чтобы за новым углом не оказались санитары и вернули его на место.       Больше всего Гэндзи боялся, что все это — жалкий спектакль, который служил добить беспомощного человека до конца, лишая последней надежды на свободу. На то единственное, что у него еще осталось. Он так думал.       Доверия нет больше ни к кому. Даже к швейцарке, осторожно следовавшей рядом, почти не помогая ему медленно брести по пустынному коридору, отзывающимся эхом от его костылей и металлических ног. Что она задумала? Чего хотела? — Ты настоящая? — неуверенно прошептал тот обглоданной верхней губой, до сих пор привыкая к железной нижней челюсти. Ангела, повернувшись к нему, сморщила свое бледное лицо, едва сдерживая поток страданий и слез: — Да. Конечно, Гэндзи. Все это по настоящему. Обещаю, — голова раскалывалась от столь продолжительного похода. Все эти одинаковые двери вели в такие же одинаковые палаты, в которых продолжали страдать никчемные неудачники, смеющие жаловаться на свою нелегкую судьбу. Что они потеряли? Как могли быть недовольными жалкими травмами, полученными по глупости или с помощью чужих рук? Если бы они только знали, какого быть вырванным из человеческой жизни насильно, клетка за клеткой, кость за костью… Они бы давно сошли с ума, завопили от страха и сдались.       Совсем как он.       Припав к ледяной стене, парень захрипел, стараясь приглушить резкую боль от всех ноющих шрамов и ожогов, так старательно скрываемых десятками операций. Будущее так активно наступало ей на пятки, но медицина так и не смогла стать всемогущей. Какая жалость… — Все нормально, — опередил он вопрос от своей пассии, ринувшейся к скулящему от головокружения пациенту. Пол менялся местами с потолком, стены сужались, а оставшаяся рука не хотела слушаться его, соперничая с плохо поддающейся металлической репликой. Нужно больше времени, чтобы привыкнуть, но он обязательно должен собраться и покинуть этот чертов Ад. Если вернется, то… Он найдет способ закончить все это. Непременно найдет.       Двери лифта открылись, являя просторный холл, по которому то и дело расхаживали целые толпы народа, вновь и вновь решавшие обратиться за помощью к докторам. Сколько же их здесь, сколько…       И каждый смотрел на него. Пялился обезумевшими от отвращения и страха глазенками, отводя взгляды детей прочь, прекращая разговор только чтобы поежиться от медленно идущего трупа, решившего побороться с самой смертью. Успешно. Но какой ценой?       Отныне в каждом человеке Шимада видел угрозу. Любой из этих проходимцев мог быть посланником от его старшего брата, который каким-то образом мог прознать про его состояние. В каждой ладони прятался нож или клинок, готовый в одно мгновение лишить его всего и придать годы реабилитации и страданий праху. Все эти перешептывания, все эти горящие глаза… Как же ему страшно… Как ему страшно! — Нет-нет… Я не могу… Нет… Прошу… Не надо, — застыв на месте, бывший студент Академии задрожал, мечтая сорвать чертов визор, прикрепленный несколькими слоями специальной ткани прямиком под кожей его головы. Эта чертова жестянка была обузой, как и все остальное. Как девчонка, пытающаяся его успокоить и заставить идти вперед, медленно и осторожно поглаживая по спине: — Ты сможешь. Я тебя умоляю, Гэндзи. Они заберут тебя, если ты не справишься, ты это понимаешь? Если отступишь сейчас, второго шанса может не выпасть. Я прошу… Я прошу тебя, — стискивая зубы от сковавшего его ужаса, парень странно засмеялся, начиная глубоко дышать: — Без понятия, что мне чувствовать сейчас. Я просто-напросто забыл, как существуют люди. Что мне делать? Плакать? Хохотать? Смеяться через боль? Так поступают нормальные люди? Так люди ведут себя, Ангела? — замечая несколько белых халатов, которые подозрительно плелись за ними, швейцарка схватила Шимада за металлическую ладонь, поворачивая увесистым шлемом к себе: — Именно. Люди именно так и поступают. Они скрывают свои настоящие эмоции, чтобы получить от этого выгоду, понимаешь? Они лгут, они обманывают остальных, они делают это постоянно. Но сейчас я хочу, чтобы ты доверился мне и понял — мои чувства к тебе настоящие. Как и слезы, которые я пролила за все эти два года, пока ты был здесь. Я готова встать на колени перед тобой только ради того, чтобы ты постарался дойти до дверей и покинул проклятую больницу. Сделай это не ради себя, а ради НАС. Умоляю… — выдыхая полную грудь пламени, пациент даже своими искусственными конечностями чувствовал исходящее от этой девушки тепло. Как оно пробиралось под бинты и слоистую кожу, как сжимало мозг крепкими пальцами и не давало тому распасться на части. Что это за чертовщина…       Молчаливо ступая вперед, Гэндзи прорывался через толпу, почти не замечая мимолетных прикосновений к его обезображенному телу. Только те двери, впускающие и выпускающие новое мясо, готовое лежать в этих каменных гробах, в этих опутывающих разум койках, душивших тебя одеялами и пугавшими надвигающимся потолком — белоснежным маревом, которое преследовало твою голову, не способную отвернуться от него.       Два. Два года он терпел это. Два года забрала его собственная слабость, от которой он получил в награду только боль и страдания. Два года спертый воздух проникал сквозь кости, внедряясь в них, оставаясь там пылью, оседая бесцветным порошком. Он чувствовал каждую его крупинку, каждую трещину, в которую этот настенный прах внедрялся и оставался там навсегда.       Эти палаты… Эти чертовы лица санитаров. Острые иглы, тугие ремни и плач Ангелы за дверью, отрезвляющий и дающий хоть какое-то понимание реальности. Его все бросили. Его все оставили. Семья отвернулась от своего паразита и решила культивировать его как сорняк. Нет отца. Нет матери. Нет Дяди. И нет… «Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо. Хандзо»       Весь этот клоповник должен был стать могилой для юного Шимада, но тот вырвется. Тот найдет путь к тому, чего больше всего желает на свете. Если же нет — всегда есть люди, которые попытаются вернуть его на нужную дорогу, а если она ему не угодит — он избавится от лишних проблем. Сейчас же нужно просто послушать бешено бьющееся сердце Ангелы и довериться ему. Она ведь доверяла его сердцу?  — Я… — отвод для слезных выделений в его визоре наполнился почти за одно мгновение, когда расчищенная от снега парковка наконец показалась перед глазами. Настоящая улица. Настоящий ветер, который касался его огрубевшей кожи. Звуки машин, разговоров, жизни города, который он так старательно отвергал в прошлом. В той жизни, в которой это было тошнотворной обыденностью. Но сейчас… Сейчас все изменилось.       Перед черным автомобилем его уже ждали несколько человек. Все те, лица которых он уже успел позабыть. Все было слишком странным и непривычным. Нужно ли обернуться назад и увидеть окна своей тюрьмы? Стоит ли запоминать ее? Стоит ли. — Мы скучали, Гэндзи, — сказала Лена, не скрывая в своих глазах такой нетипичной для всех вокруг эмоции — счастья. Не отвращения, не жалости, не страха. Чистого и неподдельного счастья, который сочился точно также и из блондинки, до сих пор трясущейся рядом. — Готовы выезжать, как только скажете, — сказал мистер Моррисон, выглядывая из приоткрытого стекла. Возвышающаяся над всеми на пару голов Фария, оценивающе смотря на своего бывшего товарища по команде, цокала языком, сказав: — Похоже, что тебя так просто не возьмешь, да, Шимада? — посмотрев на это смуглое лицо, обрамленное похожей на мамину татуировкой, бывший пациент спросил: — Какого черта ты здесь делаешь… Разве вы не… — Я теперь исполняющий обязанности преподавателя физ-культуры, так что будем часто видеться в Академии. Давайте, сейчас довольно холодно, поэтому нужно скорее залезать в машину, — открывшаяся дверца с задних сидений явила Гэндзи до боли знакомое лицо, снившееся ему слишком уж часто: — Ты… Ты справился, — Оливия пересеклась с ним глазами, скрывающимися за панелью визора. Но они оба знали, что между ними есть своя, особенная тайна.       Разговор, который произошел несколько месяцев назад. Разговор, давший Шимада новую цель. Ту, за которой он и покинул больницу, пытаясь смириться со всеми демонами, бушевавшими в его ноющей голове. И он сам понимал, кому он обязан этому. Как бы это не раздражало: — Рад тебя видеть, — Ангела, принявшая костыли, не могла не заметить того, как ИМЕННО Коломар взглянула на выписавшегося студента. И это вселяло в нее странное чувство, которое она не испытывала раньше. Жгучее, такое тягучее и мерзкое, отпечатавшееся в груди.       Это была проклятая ревность.