Моя роль.
— Все новостные порталы, заголовки газет… Одновременно было совершено несколько терактов. Два взрыва в подземке, в нескольких зданиях района Каннама, как и в других центральных районах других городов страны. Звучит как протест, не правда ли? А вы как считайте, Пак Чимин? — бросает свежий номер газеты на стол. — Прошли сутки с случившегося, нужно выпускать заявление. Сейчас слишком много дезинформации в СМИ. Завтрашние выборы в президенты отменены. Есть свежие мысли? — Теракт. Как занимательно, — потирает левую бровь и прикрывает глаза, обдумывая о дальнейшем. — Кое-кто очень и очень жаждет внимания. Этот кто-то хочет, чтобы его заметили, желая стоять под ярким светом прожекторов в сольном выступлении. Он хочет сказать: «я всё ещё здесь и вам придётся со мной считаться, как вам этот номер?». Ему нужна реакция и она не заставит долго ждать. И я знаю его лично и очень хорошо. Джейн Ким, вам эта персона также отлично знакома, — приставляет указательные пальцы к уголкам своих губ, пристально смотря на премьер-министра. — Здесь нужно засмеяться, — тянет губы в стороны. — Не говорите, что это Мин Джин? — обречённый вздох. «Только этого поворота не хватало нам сейчас» — высвечивается у неё в глазах бегущей строкой. Она долго молчит и стучит ногтем указательного пальца по столу, но ответ был очевиден, сколько не выдумывай. — Это уже и не требует обсуждений. Насколько указывают первые улики — смертники? Расследование не выявит ничего отличающегося от актов теракта и, в конце-концов, им и объявит, чтобы избежать лишних вопросов и наводок. Альтруисты решат копать дальше, объяви мы его публично, некоторые нитки будут вести слишком глубоко. Мы потушим пламя на ранней стадии, но это зерно даст плоды подозрений в наш двор, — решительно ударяет по столу и направляется к выходу. — Вам ведь не нужно ничего говорить более? Вот и отлично. Дверь хлопает и Чимин остаётся наедине со своими мыслями. На столе лежала пачка сигарет, давно оставленная и забытая. Откидывается на кресле и наблюдает за игрой света на потолке. Это первый ход Крон-принца и очень недурный. В итоге он выставил их дураками, подгадав самый ироничный момент, сколько он придерживал тузы в рукаве? Чимин размышляет, что же Джин собирается делать дальше, ведь назад пути уже нет. Пытаться взлететь слишком высоко к солнцу — чревато падением. В конце концов, дураком окажется он сам и пока Джин этого не понял. Он замахнулся на систему, на то, что никому не удавалось довести до конца. Что им движет сейчас?Они все увязли в этой паутине. Джин всё находит силы выбираться. Но тот кто дёргает за нити далеко не он.
***
Чимин встречается с Намджуном многим позже в одном из ресторанов третьей семьи в Пусане, где он был на тот момент. Весной здесь ещё прохладно, морской воздух освежал и забирался через открытую дверь веранды. Чимин ожидал Намджуна, наблюдая за горизонтом моря. Небо было ясным, без единого облака, очищало разум, словно проветривая изнутри, обдувая морским бризом. Пак снял солнечные очки и отложил на край стола, завидев Намджуна. — Извини, задержался. — Ничего страшного. — Прекрасный вид. Спасибо, только кофе, — кивает подбежавшему официанту и вновь смотрит на главу. Чимин в свою очередь подпирает голову рукой и чуть щурит глаза от ветра. — Год прошёл, верно? Если вспомнить, это было примерно в это время. Стало известно что-нибудь? — Ты сейчас серьёзно думаешь, что я стану помогать тебе в этом? Прости, Чимин, я вышел из игры. Не думаю, что моё участие здесь необходимо. Я не мало дров наломал и больше не хочу браться за это. Огонь захватывает кончик сигареты до того, как быть унесённым ветром под песню чаек. Намджун затягивается, дым подхваченный ветром едва долетает до Чимина. Запивает горечь кофе и облизывает пересохшие губы, пытаясь осилить мысли в голове, быстро путавшиеся. Они ненадолго замолчали, каждый думая о своём. — Мои ребята нашли кое-что, — взглянув прямо в глаза и зная, что наживка уже проглочена, остаётся только потянуть за удочку. — Они вышли на след Хосока, — кидает на стол конверт, пододвигая к нему двумя пальцами по столу. — Это его последний адрес. Если мы начнем охоту сейчас, то можем ещё успеть. Ты разве не думал остановить это? Самое время принять верное решение, Намджун. То, что он создал выходит из-под контроля. — Возможно, этого он и хотел на самом деле. Ты прав в одном. Он создал зло во всех его проявлениях. Его учение, его последователи, его сущность. И я положил этому начало. — Ты можешь положить этому конец. Кто, как не ты знаешь его всего, Намджун? Ты воспитал Джина и ты единственный можешь спасти его от него самого. Намджун смеётся и тушит сигарету. Запивает залпом остатки кофе и смотрит на него так, словно услышал свой первый анекдот. — Чимин, ты уверен, что ему нужно это спасение? Возможно, давно. Очень давно, когда я был ему нужен, но… далеко не сейчас. В настоящий момент у него гораздо большие желания и цели. Я для него самый ненавистный человек, Чимин. И он не хочет иметь со мной больше ничего общего, меня переросли, оставили осадок, но. Стал бы он иначе совершать всё, что сделал, для своего исчезновения. Проще поверить в последнее представление. Это конец, Чимин. Для меня — да. Я никогда его не понимал и не пойму теперь ход мыслей, что руководит им. — Кем же является на самом деле для тебя Сокджин? Приемником? Возлюбленным? Долгом? — Самым большим сокровищем. Самым важным для меня человеком. Именно поэтому я обязан отпустить его. Всего доброго, мой старый друг, передавай привет Еве и поцелуй в лоб за меня свою дочь. Надеюсь, твой следующий звонок не будет касаться его. И… спасибо за всё. Даже за то, что не стоит благодарности, — он больше не хочет иметь с этим связей. В ярости выходит из стола, оставив купюру за кофе под чашкой. Истинной причиной гнева был страх соблазна, как и страх того, что истинные эмоции у него написаны на лице. Ему не нужно, чтобы их читали. Намджун уходит, так и не притронувшись к конверту. Он не хочет искать зацепки, искать мотивы и грешных. Это обернётся лишь погоней за тенью, которую никогда не нагнать, как бы близко она не касалась и тебя. Чем выше к солнцу стремится Сокджин, тем больше будет расти его тень, но когда он достигнет зенита — исчезнет. Если только его крылья не растаят и он падёт вниз головой с высоты, на которую взлетел, насмерть. Они в параллельных мирах, по обе стороны зеркала и эту грань не пересечь никогда. Не в этой жизни. Намджун не верит в жизнь после смерти и в своё искупление, ни в чудеса, как и замысел судьбы. Сколько бы Намджун не пытался разбить это зеркало и дотронутЬся до его руки — слишком далеко, голос не достигнет, проглоченный отражением. Что на стороне Намджуна будет светом, на его стороне преобразится в тень. Чем больше он будет пытаться нести ему свет со своей стороны, тем темней и поглощающей будет тьма там. Он хотел принести в его жизнь только свет, но каждый раз нёс лишь противоположное. Тот, кто дал ему восковые крылья был Намджун. Он дал их, будучи его солнцем.И если он жаждет уничтожить их — Намджун не смеет возражать. Если захочет погасить солнце — Намджун позволит. Если захочет стать этим солнцем — Намджун признает.
Здесь было много света и пространства. Белоснежная комната с маленьким окошком наверху. Чем-то напоминало тайную комнату Змея — подумал Намджун, глядя на стену из плотного стекла перед собой. За ней было почти также: удобная односпальная кровать, небольшой низкий столик посередине и забутон*. В конце комнаты кабинка душа, раковина и унитаз. В углу у кровати были небоскрёбы из книг, также стопки на полке над кроватью. У самого края стены было отверстие для подачи подноса и писем, также для передачи грязного белья. Намджун стоял напротив и наблюдал за чужой жизнью, как за террариумом с опасным животным, способным источать смертельный яд, несмотря на свой безобидный вид. Внешний облик часто обманчив, в случае этой персоны кардинально отличный. Он обещал не влезать в это, но он хочет понять Джина устами того, кто понимал его больше всего. И ему мерзка и противоречива сама эта мысль того, что могли найти общего эти люди. Насколько сильно изменился Джин, что стал понимать и походить на Таоко Шохея. Намджун за всю жизнь не видел таких людей, как он, его личность, ход мыслей и образ жизни — отвратительны. И Намджуну претит мысль того, что он должен понять этого человека, чтобы найти его связь с Сокджином. Он не будет прыгать вновь в этот опасный водоворот, не будет останавливать его, строить дамбы. Намджун будет стоять у берега и наблюдать, пытаясь прислушаться к шёпоту буйной воды. И понять. Но никогда не вступит за берег. Пока Джин сам не позволит и не коснётся его приливом. Столкновение двух пар глаз неожиданно для обоих. Скорей, для того, кто был за стеклом. Шохей удивлённо застыл, до этого сидевший к нему спиной у стола, теперь стоял перед ним, выражая взглядом полное недоумение. Намджун вздохнул и подошёл ближе, присаживаясь перед камерой на раскладной стул. — Я ожидал увидеть картину «Таоко и решётка», но всё немного отличается от моих ожиданий, — ухмыляется и чуть встряхивает головой в сторону, удобней усаживаясь, прогнозируя долгий и неприятный разговор. Шохей долго смотрит на него, ходит внутри своей камеры, скрестив руки за спиной, словно присматриваясь с какой же стороны укусить побольней. Сощуренные глаза и лёгкая улыбка — всё же, к нему очень редко наведываются в гости. — Железные решётки угнетают. Сама их мрачность и само название. Я предпочитаю стекло, лучше ощущать себя ненормальным, чем заключённым. А здесь… Я прохожу лечение, — улыбаются и прикрывают рот рукой, не скрывая своего приподнятого настроения. — Но ты, кажется, не рад здесь меня видеть. Предпочёл бы, чтобы меня посадили в колонию строгого режима? — Нет, — ухмыляется Намджун и откидывается на спинку кресла. — Ты именно там, где тебе и место, — смотрит на Таоко, понимая, что такие, как он, никогда и не поймут этого. Всматривается сосредоточенно на лицо бывшего якудзы и его вымораживает одно выражение на нём, этот взгляд полный самодовольства, а за ним тот поток мыслей, о котором Намджун знать не хочет. Таоко никогда не придёт в себя, никогда не поймёт, почему он здесь и что же с ним не так. — Здесь ты и заслуживаешь быть, Шохей. Но, кто я такой, чтобы судить хоть кого-то? Я немногим лучше тебя. Возможно, все мы больны. — Больны? Кому до этого есть дело? В самом деле. Это не мешает многим людям делать то, что они делают. Границы нормальности очень и очень расплывчаты, Намджун. По крайней мере, среди нас. У таких отбросов, как мы иной склад ума, восприятие примитивных вещей. И с нашего угла зрения многие вещи будут «нормальными», наши границы нормальности намного шире. Вопрос: нужны ли нам такие чёткие границы? Зачем нам они, когда мы возвышаемся над законом? — Но ты здесь. Значит, не все границы дозволено пресекать, даже тебе. Но ты оказался пойман вовсе не поэтому. Ты выбыл из игральной доски, Шохей. — Разве ты не такой же выбывший, Намджун? Не начинай воспринимать всё серьёзно. Я здесь ненадолго, будь уверен, — безмятежно улыбается и проходится рукой по голове, тонкие пальцы чуть покалывают коротко состриженные волосы. Визит Намджуна для него стал неожиданностью — это последний человек в мире, кого он ожидал здесь увидеть, в психиатрической лечебнице, где он отбывает своё. Но это лишь этап для него, он воспринимал всё за нелепую шутку. В конце-концов, политика изменчива и довольно шатка, кто знает, как лягут карты в следующий раз. И он чувствует, что новая партия куда ближе, чем кажется на первый взгляд. Ведь есть тот, кто изо всех сил желает сменить ход игры на новый, изменить всю систему и установить свои правила. Шохей считает это интересной затеей и не прочь побыть наблюдателем. Заключение в лечебницу его никак не смутило, так было даже лучше. Ему выделили комфортабельные условия, он никак не скучал, на досуге занимаясь изматыванием следователей и журналистов, что захаживают к нему, как и пудрить мозги специалистам. Вся палата прослушивалась, они слышали все его беседы, а он подыгрывал. — Сокджин стал сейчас главной мишенью, все носятся за ним без продыха. Ты ведь знаешь, что ты, Ким Намджун, первый в списке тех, с кого они не спускают глаз? Его опекун и близкий человек. Они стоят на чеку и следят за каждым твоим шагом, в надежде, что ты приведешь их к нему. Именно поэтому ты не ищешь его, м? — ложится на кровать и разговаривает с ним, смотря на белый потолок. — Зачем ты пришёл сюда, Ким Намджун? — Знаешь, кто второй в списке? — потирает сухие пальцы и смотрит в пустоту. Здесь сухо и душно. И слишком тихо. — После меня следуешь ты. Но я не пытаюсь выудить из тебя информацию о его местоположении, мне нужно совсем иное. — Мой милый Син-и… Очаровательный, правда? При первой нашей встрече он был похож на избитого котёнка, выброшенного на улицу. Ты просил меня приглядывать за ним и я отнёсся к этому со всей серьёзностью. Но у тебя просто не было выбора тогда, я стал единственным местом, куда ты мог его спрятать. У меня он был действительно под защитой, моей личной. И ты отдал потерянного котёнка в когти монстру. Должно быть ты ожидал, что моё общество отразится на нём наихудшим способом, но сейчас трудно сказать было ли ему лучше у меня, чем у семьи Фэн с голодным псом. Какого это было отдавать столь ценное в чужие руки, пусть даже для спасения его жизни? Может, спасение его души было бы лучшим выбором? Но ты эгоист, Намджун. Боялся, что не сможешь прожить без него или… Что ты снова потеряешь кого-то? В итоге, ты потерял всех. Но ты даже не видишь почему ты теряешь драгоценных тебе людей. Своей жестокостью к ним — поражаешь даже меня. Шохей садится и чуть наклоняет в сторону голову, поджигая сигарету. Едва щурится от дыма и надолго задумался о своём. Со своей короткой стрижкой всё больше напоминает орлана, так лицо выступало сильней, его черты, возможно, он слегка осунулся. Даже немного постарел за этот год, раньше он казался моложе, то ли так на него давили больничные стены, что здесь он казался серым и высохшим. По взгляду и не скажешь, что бывший оябун. Насколько Намджун знает, за этот год произошло слишком многое: Ямагути-гуми потеряли значимый вес после многочисленных распрей между собой, следом за заключением Таоко. В итоге, клан разделился на части, что подкосило его влияние. Намджун уверен, здесь не обошлось без чьей-то руки, для него не так сложно будет пустить небольшую смуту даже в такую плотность, как Ямагути. В их мирке изменилось всё, перевернувшись с ног на голову. Пять семей всё ещё существовали и процветали, вытеснив якудза на задний план. Благодаря Джейн Ким — нынешнему президенту, с кем Пак Чимин тесно сотрудничает нога в ногу. С ней он стал неуязвим, теперь вырвать «семьи» будет практически невозможно, сколько не копай под них — слишком сильно проникли в систему. Со временем, ещё через год корейские «семьи» по масштабу и структуре полностью заменят якудза, в полной мере проникнув в политику и экономику страны, как ранее это было с Ямагути и близкими по масштабу к ним кланами.Намджун иногда думает, что решение оставить всё как есть тогда и позволить умереть им обоим — было лучшим, что он мог предложить ему. Так он смог бы сохранить его настоящего. Намджун не хотел страдать и не представлял свою жизнь после его смерти, что заставил испытать это его.
— Не тебе говорить мне о жестокости. Далеко не тебе. — И то правда. Но… К Джину я всегда был добр, он очень… Он стал для меня утешением, чем-то, что я хотел сберечь и не опорочить, не смея очернять его. Я хотел, чтобы он был сильным. Я научил его быть им. Наши воспитательные меры отличаются, весьма и весьма. Ты похож на тех родителей, что много ругают в детстве и не дают ребёнку обжечься. Ты сделал его зависимым, ты хранил его в бархатном футляре. Это оправдывает почему он сломался, выпав из него на холодный пол. — Я рад, что ты настроен на разговоры, Шохей. По правде, я за этим и пришёл к тебе, — его злит то, как этот человек лезет в голову и с такой проницательностью. Тем временем Таоко тушит сигарету и по привычке запускает руку в волосы, каждый раз немного недоумевая, ведь у него давно совсем не та длина волос. — Хочешь исповедоваться? — искренне смеётся и откидывается на стену спиной. — Кто бы мог подумать… Ким Намджун! Отойдя от клана, ты совсем изменился. Но ты ведь понимаешь, что ты всё ещё посреди игральной доски? Кто знает, как всё повернётся. — Уйти можно только после смерти — это я хорошо усвоил ещё с детства. И я понимаю, что вскоре мне снова придётся в это окунуться с головой и глубже, чем в предыдущий заплыв. Но я всё же надеюсь, что ты сгниёшь здесь. — О, нет… — ухмыляется и смеётся себе в ладонь. — И моё время придёт, будь уверен. — Ты осознаешь, то, почему ты именно здесь? — Намджун надавливает на фаланги пальцев до хруста и смотрит в упор, пытаясь разглядеть в нём что-то, что стало таким важным для Джина. Ведь он всё понимал и знал, кто такой Таоко Шохей, но продолжал быть рядом с ним. Эти двое нашли утешение в друг друге, даже если и так — Намджун понимает, что совсем ничего не знает о Сокджине. — Ты убил собственного сына. Впервые чувствует, как громко звенит тишина — тонко и глубоко одновременно, резонируя на слуху. Расслабленная улыбка медленно сползает с лица Шохея и его лицо теряет все эмоции. Он просидел так минут пять, не меньше, абсолютно не двигаясь и смотря в пустоту, изредка моргая, словно сейчас далеко провалился вглубь себя. Что он там видит? — И ещё десятки детей с особой жестокостью, — закусывает губу и пытается нырнуть взглядом поглубже, нащупать под кожей этого человека, его настоящее нутро, вывести насильно под яркий свет и вытрясти, спросив: что же ты такое? И почему ты? — Джин знал об этом. Я не могу судить тебя, будучи убийцей не меньших людей. Могу сказать, я знал и больших мразей, но ты… — Я убил его — это стало началом моего разрушения. Я так сильно… это чувство невозможно объять, оно было настолько сильным, намного сильней меня. В какой-то момент я не смог бороться с ним. И полностью поддался, давая пожирать моё сознание. Это было похоже на то, что нечто инородное проникло в мой разум и постепенно пожирало изнутри, испуская свои токсины мне прямо в мозг. Я ведь не был таким всегда. Оно появилось впервые, когда Нэтсуми родился. С момента, когда я впервые взял его в руки, я знал — он особенный, — затем последовало долгое молчание, словно он слишком глубоко ушёл в прошлое, переживая все моменты с рождения сына и до его смерти по-новой. — Ему тогда было одиннадцать, нет… На следующей неделе должно было быть двенадцать. Я любил его, — его пустые глаза постепенно начали наполняться слишком многим, до самых краёв, но слёз не было. И чувствовать это без слёз куда тяжелей. «Лучше бы я рыдал, каждый раз вспоминая его». — Тебе ведь знакомо это чувство? — Не думаю, что наши понятия любви одинаковы, — отводит взгляд Намджун. — То, что ты сделал — не любовь. Это болезнь, больная зависимость, называй как хочешь, но не любовью, — усмехается и вновь переводит взгляд. Но вместе с этим у самого застыл ужас на лице.«Останови меня… Прошу. Помоги остановить то, что внутри меня… Я так сильно желаю убить тебя». «Кем же является на самом деле для тебя Сокджин? Самым большим сокровищем. Самым важным для меня человеком. Именно поэтому я обязан отпустить его».
Почему? Намджун никогда не сможет сдержать своё обещание и снова соврал. Он соврал и остался в стороне, позволяя ему сыпаться перед глазами, исчезая.«Намджун, я чувствую, как внутри меня разрушается что-то слишком важное и я не в силах повлиять на это».
Правда в том, что он никогда не сможет помочь ему, никогда не пересилит себя. Ведь уже тогда было всё слишком поздно. Они оба потеряли всё, друг друга в том числе. Намджун мог остановить его, только убив, но сама мысль лишить его жизни — личный ад и ночной кошмар, преследующий вечность. Тогда Джин умолял взглядом о смерти, и хотел он её именно от его руки. Но мог ли так Намджун? И он знает, что Джин до сих пор ждёт это обещание о помощи. Сокджин создал всё, чтобы зайти настолько далеко, откуда нет выхода: опуститься на самое дно, в ту самую безвозвратную темноту, чтобы быть достаточным для того, чтобы он лишил его жизни без сомнений. И он до сих пор летит вниз головой, падает и падает, не зная глубины, она вся тянет вниз, не видно дна и света. В ушах отпевал лишь ветер, Джин не сможет услышать его. Намджун медленно зарывается лицом в ладони — их трясло и накатил холодный пот, рубашка прилипла к спине и он мог ощутить по позвонкам скатывавшуюся вниз мелкую пыль льда. Тяжело признавать свою слабость, тяжело говорить голую правду, страшно посмотреть собственному страху в глаза. Даже в мыслях — голос дрожит. Брови надломлены и он сильней вдавливает пальцы в кожу, чтобы прийти в себя. Он не замечает, как посвятил этому состоянию несколько минут. Шохей в это время внимательно следил за ним, закурив вторую. Ему было интересно, словно наблюдать за зверьком. Сейчас ощущение, будто это он смотрит на того, кто за стеклом. Они поменялись ролями, как только Намджун сел перед ним. Этот диалог — исповедь и раскаяние. Но из них двоих пастырем был скорей Таоко. — Понял, наконец? — у него это получается удивительно тонко — насмехаться без едкости и злобы. От него это слышится, как отцовское замечание, в этом и была манера разговора Шохея. Скорей, то, каким тоном он это проговаривал, как и его голос — такой неподходящий внешности, тонкий и мягкий. Да, Намджун хорошо понял это только сейчас. Именно за этим, кажется, он и ехал сюда. Внутри будто порвалось что-то с треском, ощущения, что там был стеклянный шар и он лопнул, оставив после себя болезненную пустоту, захламив осколками остальное. Они забились в раны, зацепившись крючками. Правда была в том, что Джин любил его по-иному, если называть это «любовью». Простая правда, но такие последствия после. Ворох смятых эмоций не получается разобрать, этот ком только больше. Намджун окончательно закрывает лицо руками, опустив голову и закрыв глаза. Любовь Джина похожа на любовь бескрылых: жестокая и обречённая на погибель. От неё только одна гнетущая боль и кровь. Это злой рок и проклятие. И такой же «любовью» страдает Таоко Шохей. Только на этом примере Намджун осознал это в полной мере.Даже если и так — сколько не старайся, ранее смятую бумагу не разровнять, не оставив морщин.
— Ты отличаешься от нас всех, Феникс. Твоя любовь как пламя, светит ярко и греет жарко. Сколько бы не была губительна — она откровенна. Ты иной, Намджун. Когда мы все стоим на той же стороне зазеркалья, что и Джин — тебя с нами нет. Может, это и к лучшему. Твоя любовь жертвенна и железна. Намджун, ты думаешь, что упустил тот момент, когда Сокджин перебрался на ту сторону, но… Не кажется ли тебе, что он был там всегда? Только ты один видел этот мир так, как нужно, хоть ты и Феникс, но… ты не летаешь, а крепко стоишь на ногах. Никогда не хотел всего, что связано с семьями, тобой двигало лишь одно обещание и старая, нежная любовь к своему другу. Ты даже взял его грех на себя — вот насколько жертвенна твоя любовь. Но Сокджин другой, именно поэтому он остаётся по ту сторону. — Не сравнивай его с собой! — срывается на крик и стул с звонким стуком падает на пол. В тишине коридоров особенно громко, разлетается эхом и впитывается в запыленный утренний свет. — Никогда, — цедит сквозь зубы, сжимая кулаки до ощутимой боли и смотря прямо ему в глаза. Подходит ближе, прямо перед ним, дыхание кратко отпечатывается туманным пятном на стекле. Разжимает и снова сжимает кулак, совершая двойственные действия, пытаясь сдержать руку, чтобы не начать бить стекло, но понимая, что не получится разбить его и выволочь Шохея, чтобы выбить эти слова из него вместе с зубами. Одно упоминание Джина из его рта выворачивает всё нутро, царапая каждый раз по вискам. Намджун никогда не примет это и его выбор. Никогда.Пусть это и будет означать то, что он никогда не примет настоящего его.
— Любишь же ты злиться на правду. Намджун все-таки бьёт пару раз по стеклу, вызывая улыбку Таоко. — Не смей! Джин… Не сравнивай его с тем, кто съел собственного сына из чувств к нему! Но знаешь, что? Сокджин не такой. Я знаю какой он на самом деле, какой он... Джин очень… — тут слова потеряли звуки, Намджун запоздало понял, что плакал. Кусает дрожавшие губы и остервенело утирает влагу с лица. Слова застряли от того, что он понимал, понимал всё. Джин не был таким, как хотел о нём говорить Намджун. — Но я люблю его. Даже если моё «люблю» совсем непохоже на ваше. Люблю. Шохей долго смотрит на него, своим едва прищуренным взглядом, и бросает окурок в пепельницу. Потирает свои фаланги пальцев, словно обдумывал важное решение. И в конце своих мысленных споров встаёт, направляясь к книжным полкам. Тихий звук скольжения ячейки для писем, чтобы оказаться на наружной стороне. Шохей сразу же отходит и ложится на кровать лицом к стене, давая понять, что визит окончен. Намджуну требуется время, чтобы собраться с мыслями и двинуться с места. Наконец, подходит к ячейке и достаёт оттуда стопку писем, перевязанных тонкой лентой. Проводит пальцами по шершавой бумаге, очерчивая аккуратно выведенное имя отправителя. Перед тем как уйти, оставляет слова:Сокджин, должно быть, очень любит тебя.
Год назад.
— Зачем? Молчание разбавляется сигаретными выдохами и едва слышимым шорохом одежды. Это молчание напоминает звуком скольжение шёлка по коже — беспрепятственно и длительностью в растянутый момент. Намджун боится молчания. Это молчание, как напоминание о том, что всё ускользает так же быстро и беспрепятственно. Спрашивает, но не ждёт ответа, спрашивает, чтобы нарушить это удушающую тишину. Не поддаётся контролю и оттого настолько невыносимо, кислород перекрывает и его конечности всё больше неподвластны ему, перевязанные страхом. Намджун видит за этой спиной тени и монстров, устроивших танцы вокруг костра ненависти, звук пламени и треска костей громкий, как и его крик, делившийся на эхо. Крик Намджуна направлен на этих монстров, но это не разгонит их, не заставит спрятаться глубже, они питаются его болью и страхами. Теперь они с Сокджином одно целое. И Намджун понимает, что эти чёрные тени не появились из пустоты, это не болезнь его сознания, но они не принадлежали Джину с самого начала. В него посадили эти семена, распылив свою боль и горечь, у Джина они нашли тёплый сад и выросли прогретыми, ненасытными, любовно поливаемые в новом месте. Они отравили смертельно разум, став единым с ним. Намджун кричит, потому что он не хотел дарить такой подарок. И сейчас он понимает, что человек перед ним опаснее этих монстров, Намджун соврёт, если скажет, что не боится его. Сокджин знает о том, что внутри него и гладит их нежно по морде, не замечая своих когтей на руках. Эта ужасающая энергия внутри него ищет выхода, слепо бьётся о рёбра, желая притронуться и сломать. Он сидит спиной к нему, подобрав под себя колени и смотря на огни ночного сада. По его спине течет чужая кровь, оглаживая холодом позвонки и питая энергией ночи монстров. Намджун до сих пор не опустил пистолет, обнажённые тела вокруг, словно окружившие их кольцом. Наблюдает за тем, как он медленно встаёт во весь рост и смотрит на него, почти вечность. Почему он смотрит на него так? Намджуну хотелось выдавить эти глаза и прорубить грудную клетку, чтобы убедиться в том, что у него осталось сердце. Опускает пистолет, но в ушах звенит. Звенит теми выстрелами и криками, что сам же создал. И он думал о том, чтобы завершить эту ночь тем, чтобы пустить последнюю пулю ему в спину. Бросает пустой пистолет на пол — всё равно не смог бы, будь у него пули. — Зачем? — повторяет вопрос и смотрит на его обнажённое тело, усыпанное шрамами, впервые так открыто. Джин улыбается и делает шаг ему навстречу, отпечатывая кровь на полу. Останавливается и тянет руку к нему, но не касается. — Мне это нужно — твои муки. Это нужно тому, что внутри меня. Оно не помещается в моем теле и желает вырваться, оно больше меня и больше тебя. И это не мое, созданное до моего рождения. Тесно здесь, я не могу контролировать это. Ты написал для меня книгу, в которой меня даже нет. Я не смогу так, Намджун. Жить по твоему представлению, твой образ — далеко не я. Ты создал сказку, где мы с тобой сможем выжить и выбраться из кроличьей норы, но… Что если я не могу выбраться? Я уже не умещаюсь туда, куда упал в прошлом. Ведь теперь я не один… Со мной ещё одно нечто, которое не влезает в проход, намного тяжелее и оно утягивает обратно вниз за собой. И ты не сможешь помочь мне, протягивая руку сверху, сколько бы не тянул меня выше. — Ты не обязан подчинятся этому, — касается груди и нащупывает сердце под кожей, считывая ритм. От тела исходит изнутри холод, понижая температуру его ладони. Скользит выше по влажной от пота коже, останавливается на шее и окольцовывает пальцами, притягивая к себе. Прижимает к своей груди, пытается согреть, но никогда не согреет холод в этих глазах, намертво застывший. Поглаживает по волосам и вдыхает его запах, вместе с запахом крови повсюду. Закрывает глаза и признает, что смог бы в тот момент выстрелить в Джина, будь у него последняя пуля. Перед глазами застыла картина с обнажёнными телами и как он не задумываясь пустил в них весь магазин, пока в комнате всё перестало двигаться. И как долго он не мог опустить пистолет, направленный вперёд. — Джин, ты не должен идти по этой же старой дороге. — Я знаю. Именно поэтому, я пойду по другой, по той, где никто не сможет прописать мою жизнь чернилами наперёд, вручив мне в руки сценарий пьесы моей жизни, где у меня второстепенная роль. Именно поэтому, Намджун… Прячет лицо ему в ворот, глубоко вдыхая родной аромат кожи и парфюма, который он никогда не меняет. Нащупывает губами пульс, чувствуя слишком остро и близко, больно впивается пальцами в рёбра на груди, ощупывая каждую косточку, припадая ближе, чтобы услышать ритм бьющегося сердца. В это мгновение выражение его лица меняется и он отпрянул от него, поранившись об остриё своего дикого желания и страха. Тяжело дышит и прокусывает свои пальцы до крови, его плечи мелко подрагивают и окатывают холодным потом. Намджун подходит ближе, но он все дальше отходит от него. — Джин! — останавливает и обнимает со спины, чувствуя как сильно дрожало его тело. — Что происходит в твоей голове? Что происходит внутри… Расскажи мне. — Тебе это не понравится, Намджун, — голос ломается, искажаясь на слуху. — То, что в моей голове — не уместится в твою… Это… Прости меня, Намджун. Именно поэтому я начну новую главу без тебя. Смотрит в глаза Джина и не видит в них ни капли сомнения, горечи, вины. Его окатывает эта стужа глаз, колит больно и хочет насмерть. Выдох дается тяжело и с огромным усилием, медленно опускает глаза и сжимает чужие руки, которые вовсе не дрожали. Нежно оглаживает, потирая большим пальцем запястье, даже если руки Джина все в собственной крови. Выдыхает болезненно вместе с кровью и не хочет отпускать руку, вонзившую в него нож. В голове до смешного никаких мыслей, кроме человека перед ним. — Улыбнись, — говорит и сплевывает в сторону кровь с языка, пытаясь улыбнуться самому и оттягивая его губы, изображая улыбку. — Ты так жесток, — усмехается и давит улыбку на своём лице насильно. — Знаешь, как больно? — кашляет и пытается дышать, но дыхание выбило. Шипит сквозь кровавые зубы и хватает Джина за волосы, заставляя смотреть на себя, — Чёрт! Я люблю тебя до сумасшествия, даже тогда, когда ты хочешь убить меня. Знаешь, что? Давай! Можешь делать, что пожелает твоя душа, если ей станет легче — я не против. Отрежь мне части тела и я буду любить тебя так же, чёртов отмороженный психопат! — притягивает к себе и тяжело дышит ему в шею, немного шатаясь на месте, слыша как вытекает из него кровь под ноги. — Ты можешь забрать меня всего… я отдам тебе всё это, если примешь. Джин молчит и это молчание до сих пор, как шёлком по коже — невыносимо нагнетающе. Стоять на ногах тяжелей с каждой пройденной секундой, сквозь наползающие веки замечает, что комната почти вся в тумане, и его в нём несут на руках, а куда ему совсем уже неважно. Последнее, что он запомнил в ту ночь — соприкосновение с холодными простынями и то, как хотел держать глаза открытыми до последнего, удержать его, схватить за руку, заставить остаться. Но его тепло отдалялось всё дальше, даже если совсем не грело — тянулся и хотел оставить эти руки на себе. Они исчезли, оставив после себя прохладу, какая бывает ранним утром на рассветах. Пытается прошептать губами «не уходи», но получается только слабый выдох.***
Опускает взгляд на стрелки наручных часов, показывавшие 4:44. Казалось, что бы с ним не произошло, как бы он не старался забыть это чувство внутри: давящее на лёгкие, сжимающее сердце в тиски и с накатывающей внезапной слабостью — не забудет дорогу сюда. Туда, куда вели все пути изначально, на какое бы расстояние не убежал — здесь хранилось всё, что было так ему нужно. Здесь его начало и он начнёт прямо отсюда сейчас. Машина плавно едет по пустым улицам, успокаивающая тишина, не хотелось ни о чём думать, словно он не спал неделю и его сознание отказывалось приходить в себя. Рука заводит сюда сама по себе, когда он и не пытался насильно вспомнить адрес. Глушит машину и ещё долго сидит внутри, весь район спал и он слышал только своё дыхание, редкий шум улиц вдалеке. Поднимает взгляд на многоэтажку, только светает и здание ещё серей при тусклом свете. Потирает пальцы от холода и слегка дует на них, но это мало чем поможет. Откидывается на сидение и закрывает глаза, решая выйти из машины, когда счёт дойдёт до десяти. Даже когда он дошёл до сорока, он не спешил выходить, тянул время, вслушиваясь в тишину, впервые у него голова была так легка, казалось, выдохни он слишком сильно и он забудет собственное имя. На часах 5:13, когда он отсчитывает в голове ступеньки и с каждым сделанным шагом тело тяжелей, голова наполняется жидким свинцом капля за каплей. Тяжелей поднимать ногу, дыхание перекрывает, с каждой ступенькой волны чувств раздувает ветром, предвещая шторм. Оглядывается назад, голова кружится, словно коридор всасывал спиралью вниз, грозясь утащить в воронку. С каждым шагом страх на отметку выше, смотрит вниз и боится. Ведь назад пути нет и он это видит печатью на дрожащих пальцах. Чем ближе он к заветной двери, тем ближе конец той книги, где он сыграл свою роль. И он не знает, чем она окончится. Эта история найдёт финал здесь — это было известно ему с самого начала, до нелепого блуждая перед носом. Джин знает, что его здесь ждали. Всегда. Ждали, когда он придёт сюда после всех сцен, что ему предписаны, как и его визит сюда — предписание. Нельзя разорвать паутину, уже попав в неё, но Джин готов рискнуть. Шаг и он останавливается, эхо раздаётся по пустой лестничной площадке. Пока его мысли уносит дальше и топит глубже — ключ идеально подходит. Щелчок и скрип. Пахнет знакомо даже спустя столько лет. У него последний шанс отступить назад, заступи он за порог — ничего не вернуть. Уцелевшая в памяти боль душит, нагнетая новым небом. Оно над головой тусклое и томит обещанным дождём. Сжимает ладони в кулак и делает шаг внутрь, после его словно втянуло внутрь и захлопнула громко дверь за спиной, хоть входная осталась открытой. Касается стен и снова хочет оказаться в то время, когда тихо ходил по коридорам и искал лица на стенах. Он помнит всё: те чувства, те эмоции, теперь они остры как никогда, когда он стоит прямо здесь, в их старом доме. Словно в трансе ходит по тесному коридору, оставляя полосы на пыли по стенам, ощущая давление и они сужались всё уже, а свои шаги не отпечатываются позади, но он слышит запоздалые шаги того, кто был здесь всегда. Подкрадывается к комнате, зажимает рот рукой и тихо подсматривает сквозь щель, наблюдая за тем, что происходило внутри. Тело онемело, тогда он не понимал о чём шла речь за дверью. В комнате сидели двое и тихо говорили, но он мог услышать каждое слово. Видит сейчас сюжет из старой плёнки, как отец сидит на кровати, опустив голову, спиной к нему, но он знает, что он опустошённо смотрел на свои руки. Рядом стоял кто-то ещё… Джин наблюдает за ним, повторяя слова, то, от чего Тэхён вздрогнул и вскинул голову: «я знаю, что ты сделал». — Я знаю, что ты сделал, — подходит ближе и повторяет, наблюдая за тем, как он пытался собрать себя, когда растворялся на глазах, раздуваемый ветром сомнений. В комнате раздался неслышимый треск. Тэхён медленно поворачивается к нему и качает головой, прижимает руки к груди, пытаясь отгородиться. Джин продолжает смотреть сквозь щель на его лицо, с отпечатанным страхом, до дрожащей губы. — О чём ты думаешь, Тэхён? Знает ли об этом твоё маленькое Сокровище, которое ты изо всех сил прячешь здесь от злого Ворона? Или то, что это Сокровище уже знает обо всём, что ты сделал? Скажи мне, что ты сделал с Однокрылой? — подкрадывается ближе и нашёптывает в уши, вьётся змеем вокруг него, петлёй всё уже и ближе к шее. Его голос заполняет и пробирается мягко внутрь, совсем легко, если не быть готовым. Совсем легко для того, кто был сейчас открытой раной. Эти слова ложатся на него кислотой, изъедая изнутри стремительно и плавно. — Тэхён, скажи, что ты сделал с несчастной принцессой? Тогда Сокджин не мог понять и слова, их истинного значения, как остро они были наточены и любовно обмазаны желчью. Но теперь он всё вспомнил и всё понимает. Дотрагивается до двери и легко толкает вперёд, та со скрипом распахивается и он оказывается в потоке тех событий, будучи взрослым. — Она вернётся, — тихо повторяет слово в слово Сокджин за отцом, смотря ему в вдруг маленькую спину. — Она скоро придёт… — слова отдают горечью в горле, оседая болью по стенкам, находя убежище в сердце. Эта боль печёт и разжигает пламя, Джин кашляет от неё чёрным дымом, задыхается, умирая изнутри, пока пожар не сожжёт его сердце в бумажный пепел. Выдыхает серым и смотрит сквозь пелену, как гость уходит, оставляя отца в комнате совершенно одного с лезвием в груди. Оборачивается назад на гостя в чёрном костюме, наклонившегося к маленькому испуганному мальчику, который улыбнулся и сказал своё:Привет, Джин.
Тогда незнакомец долго смотрел на него, будучи в тёмных очках, он испугался его до дрожи, взгляда, казавшегося пристальным. От незнакомца пахло странно, не так, как в этом доме, не похоже на папу и тех, кого он знал. Джин даже тогда понимал, что от этого человека исходит нечто страшное, до трясущихся колен и побледневшего лица. Джин слишком увлёкся им, что запоздало почувствовал на себе холодный осенний ветер, обволакивающий снизу, ползущий вверх по ногам. Сейчас он понимает, что это его «привет» было сказано, как попытка отвлечь внимание на себя, возможно, этот жест единственное, что сделал для него этот человек, не способный к жалости. Когда Сокджин посмотрел вновь на комнату — та была пуста. Он оставил после себя только прохладный осенний ветер из открытых окон. Без него комната не казалась особенно пустой, ведь эта пустота была заточена здесь вместе с ним, но… Сейчас этот холод леденил пальцы и неприкрытые шортами колени. И эта пустота обретает форму страха, как оказаться на вершине горы совершенно одному, без страховки и абсолютно нагим. То же тогда и почувствовал семилетний Джин, оставшись у порога опустевшей комнаты, откуда внезапно исчез отец. — Будь хорошим мальчиком, Джин, — касаются плеча, то кротко дрогнет от ощущения тяжести взрослой руки в чёрных кожаных перчатках. — И не смотри вниз, — хлопают по спине и тихо уходят. Эти удаляющиеся шаги, как отсчёт времени до старта, но в конце не прозвучит громкий выстрел о начале, как и никто не оговаривал с ним правила игры. Джин глухо ударяется коленями о пол и падает на бок, ударившись головой о косяк двери. Шаги продолжают раздаваться эхом в голове, в глазах сквозь размытую дымку развевается белая тюль, выползая за окно и вальсируя с ветром, пытаясь возыметь вверх. Пластиковые флаконы под кроватью, с плывущей надписью «Метадон», и слой пыли под ней. Чимин не учёл того, что он видел всё через отражение зеркала в комнате.Не смотри на зеркала, Джин, иначе… — шептал всегда голос Шохея в голове намного позже.