Очнись.
«Чёрные перья, как её волосы, Джин… Взмах крыльев, как взмах волос. Может, она уже не вернётся? Она хотела летать высоко. Я слишком маленький». В глазах пелена, в комнате так темно. Его лицо прямо перед ним, кажется, что собственное загнанное дыхание касается эту тень. Почему он помнит страх? Почему он тогда боялся до дрожи? Вместо лица чёрное пятно. Звуки… Они так похожи на… Джин их слышал раньше. Этот голос ему знаком. Зачем он тогда заговорил с ним, когда хотел остаться незамеченным?«Привет, Джин».
Он не помнит был ли это отец. В груди застывает, кровь в жилах гуще и слабость по мышцам растекается цветочным бальзамом. Сладким и горьким. Знакомое чувство удовлетворения от секундного прояснения памяти из далёкого прошлого, потаённого глубоко в сознании. Ещё. Нужно больше, но нить обрывается — слишком тонкая. Тянуть такую с силой не получится, только постепенно и аккуратно, но чувство тревоги нарастает сильней. Сокджин боится, что осталось так мало времени, катастрофически мало и он не сможет распутать клубок. Эта нить ведёт далеко вглубь, настолько, что не видно конца и света впереди. Она ведёт в темноту. Нить вибрирует, словно на том конце, кто-то едва дёргает, давая понять, что он всё ещё там и ждёт его.Очнись.
— Очнись! — Джин резко вздрагивает и замечает перед собой лицо Намджуна. Едва понимает неожиданное наполнение ям в воспоминаниях. Но принадлежат ли они ему или это его очередной бред? Джину хотелось разобраться в этом глубже, но это осознанное чувство быстро утекает вместе с водой. Отчаянное журчание отрезвляет и он понимает, что остался ни с чем, так и не поняв, что это было. Чувство досады раздражает до посинения. — В чём дело? — потерянно спрашивает, пытаясь разобраться в ситуации по отражениям в зрачках Намджуна. Он был обеспокоен, скорей, напуган. Его руки всё ещё крепко сжимали плечи младшего. — Ты застыл на месте и почти не моргал. Я подумал, что… — продолжение замялось где-то на полуслове между губ. У него засохла кровь на пол лица, некоторая была влажной от пота, слипаясь маленькими мазками. Очевидно лицо ужасно ныло от глубокого укуса и останется некрасивый шрам, как вечная сургучная печать. Сокджин опускает взгляд вниз и тяжело вздыхает — накатила сильнейшая слабость, но он делает вид, что устойчиво стоит на ногах и дышать совсем не трудно. Замечает брызги крови на всей одежде, она липнет к коже и местами подсыхает. Пахнет тошнотворно. От мерзких ощущений хотелось сейчас же избавиться, хотя бы сняв одежду. Кожу рук неприятно стягивает, местами болезненно, под ногтями потемневшая кровь, она сыпется маленькими комками. Зачем-то проводит ногтем большого пальца под ногтем среднего, отскрёбывая бордовый порошок. Кровь.«Ты никогда не вспомнишь, Джин».
Поднимает глаза и вспоминает о сегодняшнем дне. О том, где он находится и почему. Тело перед ним больше не было похоже на человеческое, лишь не совсем ясное кровавое пятно, мало похожее на живого человека. Скорей, не до конца разделанная туша говядины. Самое ужасающее во всём, что эта масса до сих пор дышала, что осталось от груди широко вздымалось, едва возможно было разглядеть красные рёбра. С конечностей частично отсутствовали куски плоти, кисти уже были удалены и культи небрежно зашиты — Джин и не помнит этого момента. Ранее мощные руки теперь лишены мышц до локтей, вероятно, Чонгук их вовсе и не чувствовал. Ноги залиты кровью и он видит как она течёт по открытым венам, его стопы теперь лежали в металлическом тазике, наполненным кровью, вместе с ампутационным ножом. Чонгук больше не мог связать ничего, кроме слабого стона, больше не кричал и не смеялся в лицо. От сильного болевого шока у него помутнели и впали глазные яблоки, его мучала сильная жажда. Он уже умирал, обычно люди умирали в середине процесса, но Чонгук дотянул почти до конца, может быть, благодаря высокому болевому пороку и более-менее грамотному срезанию. Неожиданно Джин быстро преодолевает расстояние до него и вцепляется в горло, он не может понять собственную дрожь по телу и охватившую сильную панику. — Почему ты говорил об этом?! — в ответ получает отсутствующий взгляд. Джин хватает его за лицо и встряхивает, пытаясь выбить хоть что-то. Но было слишком поздно и он это понимает. Ему следовало выбить из него последние ответы тогда, когда он ещё говорил об этом. Он продолжает трясти его до тех пор, пока не обнаруживает себя всего в крови ещё больше прежнего. Джин знает, что Чонгук сейчас умрёт, ему осталось всего немного, возможно, только минута. — О чём ты? — оттаскивает шокированного Джина Намджун, не понимая, что на него нашло. — Что происходит? — заглядывает в глаза и пытается понять его резкую перемену настроения. — Всё кончено, Джин. Это конец. Больше не нужно, достаточно. Оставь его в покое, он протянет максимум три вдоха, — вкладываемое в голос утешение никак не действует на младшего. Его широко раскрытые глаза выглядели испуганно и отчаянно, словно он упустил самый важный момент в жизни. — Нет! Он, мать его, знает! Он знает всё, Намджун! Откуда? Откуда он мог узнать?! — Намджун с недоверием смотрит на него и вдруг смягчается. Почему-то Джину от его смены выражения лица становится отвратительно погано, ведь он видит, что его слова сейчас для него не стоят больше, чем истерика. — О чём ты говоришь, Джин? — Тогда… в тот день… — прокашливается и вдруг понимает, что не может издать и звука более. Слова никак не могли вырваться наружу, изо всех сил хватаясь и царапая стенки горла. — Неважно, — облизывает сухие губы и судорожно вбирает воздух, когда спёрло дыхание. — Сука! — со всей силы бьёт ножом в уже мёртвое тело, попадая в живот, быстрые капли ударяются о пол, струясь вниз. — Я убил его! Ведь я мог… — Джин. Всё закончилось. Я понимаю твои эмоции, но всё случилось так, как должно было. Обнимает со спины и хочет понять тот хаос, творящийся в его голове. Эта спина так выросла и окрепла, но стала до зудящего холода незнакомой. Он вспоминает глаза семилетнего мальчика, испуганные, едва видящие сквозь отросшую чёлку. Что его так напугало? Этот мальчик лишь хотел быть вместе со своим папой. Но у чего-то на него были другие планы. Они не заметили, как уже давно остались в этой комнате только вдвоём. Дверь осталась чуть приоткрытой от ухода одного из них, оставив едва заметный ветер. Позже они не видели Хосока больше трёх месяцев. Чёрный ворон исчез бесследно.***
Глубже вбирает запах сырой земли, одежда так же пропитана этой сыростью. Сокджин смотрит в небо, сквозь густые корявые ветви и пытается искать смысл в ночных звёздах, которые даже не ночные. Погружает холодные пальцы в землю и сжимает в кулак. Вдох. Выдох. По лесу бегают тени в темноте и шепчут голосами редких птиц, вместе с шелестом ветра. Здесь и сейчас он чувствовал, что лес ожил и говорит с ним. Джин задаёт вопросы ночи и она с охотой отвечает. Что он хотел здесь найти? Даже если не нашёл, то обрёл успокоение. Ему больше не страшно. В воздухе едва отдаёт Шато Шеваль Блан. — Мы с тобой почти ровесники… Я начинаю понимать какие трудности ты испытывала в своё время. Ты была такой же. Запутанным ребёнком, желавшим любить, но и подверженный вечным гонениям. Мне кажется, что я повторяю твою судьбу, мама, — щурится от капель дождя, становящихся всё менее реже. Вскоре начался ливень. Джин мазал губы кровью, чтобы убедиться в жизни. У него есть крылья и желание, но он не может летать, прикованный к преисподне оковами, возможно, у него с Бескрылыми намного больше общего. Горячий воздух не даёт дышать и печёт легкие, нагретый ненавистью. Джин мнит себя уродливым сорняком, но даже сорняки по своему прекрасны, но всегда растут не на том месте и не в то время. Все хотят сорвать и растоптать. У сорняков чаще, чем у других глубже корни, витиеватые и проворные, ближе книзу, продолжают тянутся вниз с завидным рвением. Он вновь закрывает все двери на замки, отгораживаясь даже от солнца. Улыбается широко и плачет от пустоты. За дверью темно и одиноко, холод пробирает до костей. Промокает насквозь, кажется, что дождь затопил его изнутри. Улыбается и почти смеётся от того, что его убил тот, кого он любил больше всех. Но была ли эта любовь настоящей? Не была ли это ещё одна личина его уродства? Чёрный зонт перекрывает обзор и улыбка медленно сползает. Его красивый розарий расцветает на глазах, даже в темноте. Если это то, что зовут зависимостью — для Джина она любовь. Но для себя и для него совсем разная. Если это то, что зовут зависимостью — Джин нырнёт, не задерживая дыхания. Но его там даже не будет. Если это то, что зовут зависимостью — Джин сгорит в аду. Но Намджун будет в раю. — Как ты нашел меня? — Предположил из всех возможных мест. Больше надеялся отыскать тебя в Кобе. Это ведь твой второй дом теперь, не так ли? Но с последними событиями не думаю, что тебе там рады. Джин усмехается и закрывает глаза. Когда закрывает глаза, видит демона, предлагающего сокровища в обмен на сладкие персики. Улыбается, потому что он не забрал в обмен ни одного, но мог бы. Намджун забрал их все, не задумываясь. — Почему ты убил её? — поднимается с мокрой земли и касается ожерелья.«Каждый раз я смотрю на него и вижу то, как она умирала у меня на руках. В глазах сына я вижу, как убиваю его мать. Намджун, я не такой сильный, как ты думаешь. Даже ради него».
— Я не хотел. — Но сделал.«Я хотел защитить своё сокровище. Даже от неё».
— Я… — Поехали.«Обещай, что он никогда не узнает об этом. Сохрани хотя бы мою эгоистичную часть».
Они едут в молчании, в воздухе застывает время. Намджун ни разу не взглянул на него, сейчас он начинает понимать лучше. Его тоску и отчаяние. Джин весь в грязи и промокший до нитки, но ему до это нет никакого дела, только смотрит в темноту за окном. Уличные фонари как танцующие звёзды и они стремительно падают вниз головой. — Почему ты не навестишь его? Ты хочешь. — Нам лучше не встречаться, пока один из нас не умрёт, — Сокджин закрывает глаза, давая понять Намджуну, что больше не хочет говорить, а он не давит. Ему не нужен второй опыт, какие бы сокровища ему не предлагали. Но Джин знает, что ему нужны вовсе не те подношения. С демонами водиться — ещё опасней, чем с птицами. Шохей людоед и его сердце съест в один укус. Джин позже смывает с себя могильный дождь под тёплыми струями, подставляя лицо потоку. Зачем-то вспомнил об одном дне: — Доброй ночи, Син-и. Не спится? Джин стоит за дверью и видит его спину через щель. Демон так казался слишком реальным, когда смотрел на него с испариной на коже и при контрастных тенях свечи возле кровати. Пахло камелиями. У демона весь оскал в красных полосах. — Подглядывать нехорошо, — Шохей оборачивается к нему через плечо, застав врасплох Джина. Он впервые видел Таоко таким… его глаза покрытые красной паутиной и слезами, так казалось его ресницы ещё черней. Таоко медленно закрывает глаза и слёзы продолжают стекать по лицу ровным ручьём, чуть останавливаясь у губ перемазанных кровью и стекавшей нитью слюны. Джин сползет взглядом на бледные ноги в ворохе простынь, между которых сидел Шохей. — Почему ты смотришь на меня так? — вытирает рот рукой, которая была еще грязней. — Осуждаешь? Разочарован? Что ты думаешь обо мне теперь? — его уголки улыбки выползают из ладони, но брови надломлены кверху, а взгляд похож на тот, которым он всегда смотрит на сад. Шохей прикусывает свои пальцы и разворачивается к нему лицом, чтобы показать ему все: свое тело в мелких царапинах от ногтей и синяках, и то, как ему это безумно нравилось. Поднимается с постели и медленно идёт к застывшему у двери. Она открывается перед ним, но он не смеет заходить, Шохей не переступает за порог. Поднимает руку и очерчивает его лицо, не смея касаться, но так близко, что Джин мог почувствовать жар от его пальцев, сильный запах крови и пота, как и его тяжелое возбуждённое дыхание. Сокджин не решается посмотреть ему в глаза, вместо этого он заглядывает за спину на красную постель. Он не смог и вымолвить слово, как и не собирался говорить ничего и он оставляет Шохея одного. Тот долго вслушивается в его шаги, пока он не зашел в свою спальню. Вероятно, Сокджин не сможет сегодня уснуть. Как и он сам. Дверь закрывается наглухо. Взгляд падает на пистолет рядом, но его рука даже не дрогнула. Темно, но он знает этот дом наизусть. Касается кончиками пальцев стен, уверенно идя по коридору. Ненадолго останавливается, когда нащупывает небольшую трещину, которую он оставил несколько лет назад. Тогда он сильно разозлился и бросил статуэтку, но он не помнит причин. В этом доме воспоминания накладываются один за другим, но так нечетко. Хорошего было гораздо больше, но они слишком далеко внизу, под слоями острых событий последних лет. Джин хотел бы помнить их все. Смотрит дальше по коридору и видит себя семнадцатилетнего, стоявшего в нерешительности у той самой двери. Сжимающего край пижамы и холодными каплями с мокрых волос. Дверь открывается совсем тихо, почти незаметно. Но Намджун почему-то знал, что он придёт. Как бы сильно он не изменился, некоторые вещи остаются прежними. Приподнимается на локтях и смотрит на него, стоявшего в дверях. Он до сих пор четко помнит похожую ночь, теперь Джин больше не мялся и не боялся смотреть в глаза. В его лице некий траур и обречённость, которая всегда бывает при посещении кладбищ. Отрешенные глаза смотрели на Намджуна сквозь сумрак, едва поблескивая в плохом освещении. Намджун никак не комментирует и молча освобождает вторую половину кровати, которую вскоре заняли. Джин больше не спрашивает разрешения, а просто обнимает и тихо ровно дышит, прижимаясь к боку. Намджун смотрит на его закрытые глаза и сведённые брови, словно он хотел впитать всю свою горечь в него и высвободить себя самого от этого. Сокджин никогда не говорил ясно о том, что было после их последнего семейного ужина. Намджун боится спрашивать. А у Шохея спрашивать о таком — слишком гордый. — Почему ты никогда не спрашиваешь меня? — голос Джина охрипший, возможно, из-за ливня и холода. Тихий и усталый, в нем не было больше никаких сил, словно ему стало на все плевать. — Боишься? Не уверен, что готов? — Намджун разворачивается к нему лицом, долго не отвечая. Запутывает пальцы в влажные волосы и наблюдает за тенями на его лице. — Всё сразу. — Теперь? — Я думал, что только в этот раз я поступлю так, как надо. Мне казалось это единственное правильное решение в моей жизни. Ошибки… Сколько я их совершал и сколько буду, ведь они всегда огромны, когда у тебя в руках большая власть. Такие же ошибки совершал и мой отец. Единственное… Только она попыталась всё сделать правильно и быть честной с собой. Даже если всё так обернулось, тогда это было меньшим злом. — Ты говоришь о ней. Все говорят о ней. Намджун… «Не бывает правильных и неправильных решений. Ты никогда не сможешь узнать, что было бы будь всё иначе. Есть только твой выбор, твои желания и какие у тебя были приоритеты и как ты с ними борешься», — как-то сказал мне один хороший человек. Но… это странно. Хорошим был он только для меня, не знаю почему. Может кто-то плохой хороший для другого, но для тебя он покажет только зло. Теперь всё сложней разбираться в жизни, различать эти лица. Тогда получится, что нет хороших и плохих людей. И… это стоит только знать. Это просто люди или… монстры. Одна фигня. — Никогда не думал, что ты будешь учить меня, — хмыкает Намджун и в его глазах тяжесть. Опускает руку на его грудь, медленно оттягивая ворот пижамной рубашки. Прохладные пальцы касаются его руки, останавливая. — Тебе не обязательно смотреть на это. Ничего хорошего там нет. Ни на коже, ни внутри, — последнее прозвучало чуть тише, едва слышно, но застыло в тишине ночи. — Я хочу это знать, ты можешь мне ничего не говорить. Джин опускает глаза и позволяет ему расстегнуть рубашку, пальцы проскальзывают под ткань и едва дрогнули ощутив небольшие рубцы на коже. Намджун медленно отодвигает ладонью рубашку, та легко соскальзывает в стороны, оставляя его лицом к лицу с собственной болью. Грудь была усыпана узорами шрамов и он проходится по всем, даже до самых незаметных, ему хотелось прочувствовать их каждый. Самый большой был последний — ровная полоса вдоль живота, самый свежий, оставленный последний подарок Чонгука. Теперь и часть него всегда будет на его теле, где оставлено слишком многое. Небольшие от ожогов, несколько от пуль и сотни ножевых полос. Намджун замирает на его руках, держа в своих его ладонь и крепко сжимая, проводя по шраму от некрасивого шва на пальце. Глубокие белые полосы обвивали запястье, они были похожи на браслет из колючей проволоки. — Большинство из них я сделал сам. Не спрашивай почему. Джин замолкает и крепко сжимает губы, когда спустя долгое время вспомнил то время, когда он поверил, что это конец. Поверил, что свет вырубили навсегда и выхода оттуда не было. Он помнит, как был готов на всё, чтобы сбежать, даже на время, даже если физически это невозможно, что пристрастился к наркотикам. Это было его жизнью, то благодаря чему он проживал один день за другим, не видя ничего перед глазами, вышибая мозги собственноручно. Он отключил мозг, душу и перекрыл себе кислород. Это смешно. Ведь ни черта из всего этого не помогло ему. Наблюдает за выражением лица Намджуна и почему-то хочет надавить сильней, до треска и стона боли, чтобы видеть это на его лице всегда. Сокджину до безумия понравилась боль на нём, его прокусанные губы и морщины на лбу, взгляд полный угрызений. И ему хотелось бы большего. — Тогда Чонгук почти убил меня, по крайней мере, тогда я думал, что убьёт. Каждый день он напоминал мне как убил тебя, выбивал из меня дерьмо и напоминал… Напоминал и напоминал. Сначала он дотащил меня до бассейна и играл в свою любимую детскую игру. Он не рассказывал тебе о ней? Ублюдская игра и совсем не весёлая, — крутит перед лицом руку и долго смотрит на нее. Он мог сейчас почувствовать уколы боли в ней, будто это было вчера. — Чонгук сломал мне колено и отрубил палец, — смотрит сквозь разведенные пальцы на Намджуна и не может перестать смотреть. Впивается в его боль, которую он ощущал физически, он знает, как ему сдавливает грудь чувством вины, как трудно ему вдохнуть и как разрывается его сердце на куски. И Джин пропустит его бьющееся сердце сквозь мясорубку и съест без приборов. Ему хочется видеть эти глаза, этот взгляд наполненный ужасом и последствиями всего. Намджун опускает голову и прижимается лбом к его груди, не в силах что-либо сказать. Он не смеет говорить «прости» — это нелепо и смехотворно. Нет ничего, что могло бы исправить всё. Ведь так и должно было быть. Это не в их власти. С каждым сделанным вдохом, пропитанный запахом кожи Джина, в его легкие впиваются ядовитые иглы.***
— Что предпочитайте? — Белое, буду благодарна. — Эта новость будет транслироваться по национальным каналам уже через минуту. Выступите завтра в прямом эфире публично? — Разумеется, — отпивает глоток вина и переводит взгляд на Еву, наполнявшей бокал Чимина. — У вас прекрасная жена. Как будете объяснять членам семей первенца? Чисто из любопытства. Чудесное воскрешение? — Чимин тянет губы в улыбке и кивком благодарит Еву, та скромно удаляется, оставляя их наедине. — Не вижу смысла что-либо объяснять. Всё пойдёт так, как и должно. У всего есть свой час. — Но настраивайте часы вы самолично, я права? — Разумеется. Чимин ставит бокал на столик и включает телевизор, на главный канал страны, где как раз начался выпуск новостей. «Лично для меня, премьер-министра Джейн Ким, большая честь быть участником этого процесса. Стать самоличным свидетелем того, как зло отступает, на смену справедливости. Сколько честных людей пали в борьбе с мафией? «Мафия вечна», — сказали бы многие. Но ничто не вечно, когда люди продолжают с этим бороться. Преступность больше не будет параллельной властью в нашей стране, с поимкой руководителей двух картелей. В будущем мы, и лично я, будем принимать законопроекты против мафии на более ужесточённом уровне. Они никогда не сдадутся, но и мы никогда не отступим, во имя защиты честных граждан. Я приношу искренние соболезнования всем офицерам полиции, членам спецотрядов и гражданским, кто подвергся насилию в борьбе с преступностью, как и их семьям. Зло в нашей стране отступило, но только на время, ведь найдутся многие, кто готов вступить в ряды мафии, но власти не устанут бороться с ними. Наша страна много времени была под натиском зарубежных мафиозных семей, теперь власти Южной Кореи будут действовать сообща с правительством соседних стран, как и с членами ООН в борьбе с организованной преступностью по всему миру. И у нас уже есть существенные результаты. Командная работа творит чудеса и был ликвидирован руководитель китайских триад — Фэн Роза Ли в первой половине этого года, после мы продолжили операцию по поимке главы Ямагути-гуми — Таоко Шохея. Она завершилась его арестом, уже завтра состоится суд над главой якудза». — Выпьем за справедливость, госпожа премьер-министр? На другом конце Сеула включают телевизор и смотрят в окно на ясное небо. С офиса прекрасный вид на солнечный город, город честных людей, который преображается с наступлением ночи до неузнаваемости. Пальцы отбивают по столу ровный ритм, не сбиваясь с него уже длительное время. Сокджин считает в уме, когда открывать шампанское и торжествующе зааплодировать. — Пять, четыре…«И у нас уже есть существенные результаты…»
— Три, два…«…уже завтра состоится суд над Таоко Шохеем».
По окончанию блестящей и гордой речи Джейн Ким прозвучал взрыв в метрополитене. Для многих солнечное небо окрасится в жупел и пепел в этот день, став днём катастрофы и национального траура, одним из последних крупных терактов в мире. Сокджин чувствует освобождение и лёгкость, когда нити обрываются с его конечностей, даже если без них он будет падать всё ниже и ниже. Но это был его личный выбор и его победа.