***
- Герр Геббельс, Вы прекрасно знаете, что я очень ценю Ваше мнение. Однако, я бы посоветовал Вам высказывать его наряду со всеми. И в более спокойной форме. Йозеф стоял и молчал, не сводя с Адольфа глаз. В комнате, помимо них, находилось ещё около десятка человек. Они стали ссориться все чаще, переходили на высокий тон из-за банальных пустяков. В результате, один из них уходил домой, к жене и детям, часами игнорируя разрывающийся от звонков телефон, а другой сходил с ума от охватывающей его злости. Конечно, спустя некоторое время они мирились, но оба знали, что эта ссора отнюдь не последняя. Так случилось и сегодня, когда на собрании рейхсминистр открыто воспротивился решению фюрера. Все шло гладко. Он не знал, что за неведомая сила потянула его за язык, заставила вскочить с места и выкрикнуть свои возражения. - А я бы посоветовал Вам пересмотреть своё решение. Всего наилучшего! Он встал, набросил пальто и ушёл, демонстративно хлопнув дверью, оставив шокированного Гитлера скрипеть зубами. Что это было? Гордыня? Вряд ли. Самолюбие? И в мыслях не было! Накопившиеся в душе обиды? Возможно. А ради чего? Ему захотелось. Прервать, помешать, побесить наконец. Около двух недель они не разговаривали. Фюрер не заезжал к Пропаганде домой навестить его жену и повидаться с детьми, чего уж говорить о самом министре. Они даже предпочитали не смотреть друг на друга и не пересекаться вообще, что было весьма затруднительно, так как виделись они почти каждый день. До сегодняшнего вечера.***
- Конечно, кто же ещё виноват, если не я. Я жить не даю спокойно бедному доктору Геббельсу, оскорбляю его чувства, не ценю его достоинства, а когда он показывает свой характер, я должен молчать. Естественно! Я зло во плоти! А как же иначе! Несчастный Йозеф, находящийся под властью самого настоящего деспота! Адольф признавал, пусть и с неохотой, что порой он показывал себя не с самой лучшей стороны. Однако сейчас досадно и обидно было ему. Минуту или две он приходил в себя после громкого и продолжительного выговора. Йозеф лежал на правом боку, спиной к фюреру, поджав под себя ноги и спрятав лицо в ткани подушки. Его тело прошибала дрожь. У него был озноб. Но самое главное - больше он не произносил ни звука. Если раньше он хотя бы постанывал, то сейчас - молчал, свернувшись в маленький комочек и дрожа от холода. Гитлер накрыл его толстым пуховым одеялом. Он осторожно провёл рукой по худенькому обнажившемуся плечику, с которого сползла рубашка, на что Геббельс испуганно вздрогнул, дернулся и сжался ещё сильнее. - Тише, тише, - зашептал фюрер, продолжая гладить и понимая, что совесть уже начала мучить его. Ему показалось, что, возможно, не стоило срываться на министра, по крайней мере сейчас, когда тот был абсолютно беспомощен и беззащитен. Он достал из верхнего ящика темной деревянной тумбы, стоящей у кровати, небольшой пузырёк с темной маслянистой жидкостью внутри, выдавил часть его содержимого в ложку и, помогая больному приподняться, поднёс лекарство к его губам. - Выпей, тебе станет легче. Тот посмотрел на него так, что у Адольфа все внутри сжалось, и, поморщившись, проглотил микстуру. Он обхватил лицо Йозефа обеими руками. Сейчас, с распухшим хлюпающим носом, подрагивающими искусанными тонкими губами и красными, блестящими, со скопившимися в уголках капельками слез глазами он выглядел так жалобно и несчастно, что хотелось разрыдаться самому. Гитлер прижал его к себе и обнял. Геббельс положил голову ему на плечо и обвил шею руками. Они оба чувствовали вину, им обоим было стыдно за все сказанное. Но они не проронили ни слова. Сейчас лишь действия, ласковые прикосновения имели значение и говорили за себя. Адольф поцеловал дорогую ему Пропаганду в переносицу, затем в веки и в виски. Раздевшись и погасив свет, он лёг под одеяло рядом с ним. Он слегка съежился, когда министр просунул свои ледяные ноги меж его, желая согреться. Йозеф уткнулся носом ему в грудь. Вскоре температура спала, он перестал дрожать и разомлел. Через полчаса они оба засопели, прижавшись друг к другу. Периодически, Геббельс ворочался во сне и что-то мычал, но ощущая тепло объятия любимого человека, успокаивался и снова спал, как младенец. Проснулись они ближе к обеду следующего дня.