Mephistopheles

— Чтоб я ещё раз согласился на подобное задание, — бурчит Грей, складывая очередную розовую кофточку, на которой в этот раз изображён белый котенок. Он устало вздыхает и обречённо смотрит на кучу неразобранной детской одежды. — Как тебе не стыдно, Грей! — восклицаю я и сердито оглядываюсь на него. — Многие из детей, для которых мы собирали вещи и подарки на благотворительном вечере, лишились родителей при нападении драконов и Роуга-из-будущего. И большинство домов в центре разрушено — магия не может восстановить их. Так что хватит ворчать. Ты сам вызвался! — Люси права, Грей, — отвечает Эрза, поднимая тяжёлый взгляд на парня, и не глядя убирает в небольшую коробку плюшевого медведя. — Даже если это и произошло из-за того, что мы защищались и боролись с врагами, мы должны чтить память людей, которые погибли, не побоявшись встать на защиту детей и города. Грей молчит, пододвигая к себе новую порцию одежды и рассортировывая её на две кучки: для девочек и для мальчиков. Я поджимаю губы, когда он снова что-то бурчит себе под нос и принимается медленно, словно старая черепаха, складывать футболку. В светлой комнате, предоставленной нам директором одного из детских домов Крокуса, мы сидим уже больше трёх часов, и некоторым уже явно поднадоедает делать одно и то же. Хотя все и понимают, что это необходимо. Через открытое окно доносятся детский смех и крики: Нацу, не желая сидеть в замкнутом пространстве, сразу же вызвался развлекать детей, большинство из которых ходили как в воду опущенные. Первое время я не могла на них смотреть — на глаза тотчас наворачивались слезы, и я была готова реветь с ними в унисон. Жалость — ужасное чувство, но мне действительно их жаль, так рано потерять родителей. Когда умерла моя мама, со мной остался отец. Он не уделял мне должного внимания, но он был рядом. А у этих детишек — никого. Я опускаю взгляд на коробку, заполненную сладостями, парой вещей и игрушками, — это все, что мы могли дать каждому. Благо, Тома Е. Фиор провозгласил, что первое время будет спонсировать детские дома города и близлежащих городков. Перевязав крышку розовой лентой, я отставляю коробку к остальным, находящимся на ковре. — Надеюсь, они смогут здесь ужиться, — шепчет Венди, отмеряя яркую ленту и быстрым движением отрезая. — Жаль, что никто не застрахован. И мы не можем повернуть время вспять. — Выше нос! Мы почти закончили, и нам нужно будет раздать подарки детям, — наигранно воодушевлённым голосом произносит Эрза, передавая мне следующую коробку. — Они не должны расстроиться из-за наших печальных лиц. Венди кивает, а Грей на удивление не произносит ни слова. Я снова смотрю на Нацу, бегающего за светловолосым мальчиком, и погружаюсь в работу. Ближе к пяти вечера последняя коробка наконец-то закрыта крышкой и перевязана нужной лентой, а оставшиеся угощения (еды несли в два раза больше, чем остальных вещей) решено раздать за ужином. И я вызываюсь в помощь к поварам — всё же готовить я люблю. Последний час перед ужином пролетает быстро: мне доверяют приготовление онигири, пока остальные женщины хлопочут над плитами. Атмосфера на кухне царит душевная и спокойная, а запах готовящейся еды придаёт какой-то уютности. И я хочу, чтобы это время осталось навечно, но то, чего хочется больше всего — увидеть радостные мордашки детей. Девочки и мальчики разных возрастов весело смеются, когда Эрза, надев на себя костюм белого зайца с объёмными перчатками, выходит в столовую, где ребята сидят за столами, стоящими в три ряда. Вслед за ней следует Грей — мне удалось заставить его надеть кошачьи уши и нарисовать на щеках чёрные полосы, отдалённо напоминающие усы. Венди влетает в комнату последней. Благодаря магии она поддерживает своё тело в воздухе и левитирует позади себя кучу коробок с подарками. За её спиной светятся блестящие крылья, а на голове венок из полевых цветов. Я с умилением наблюдаю за ними. Эрза с поклоном отдаёт детям коробки, пожимает их ладошки и треплет по макушкам. Венди напевает знакомую мелодию, и несколько девочек начинают ей подпевать, пока остальные пытаются выведать слова у соседей. Даже Грей, кажется, оттаял, и от былого возмущения не осталось и следа. Он с неуверенной улыбкой вручает светловолосому мальчику коробку и оступается, когда тот кидается ему на шею. Вдоль стен стоят растроганные девушки — воспитательницы и волонтеры, временно работающие здесь. Женщины с кухни тоже поглядывают на счастливые лица подопечных. Нацу по-доброму усмехается и запрокидывает голову назад, упираясь макушкой в стену. Мы стоим в стороне, точнее, Нацу сидит, а я стою. Но мы оба с интересом наблюдаем за друзьями, которые шутят и обнимаются с детьми. — Я хочу двоих, — говорит он и выжидающе смотрит на меня. Я в свою очередь удивлённо окидываю его взглядом, не понимая, о чём он. — Мальчика и девочку. Как думаешь, я стану хорошим отцом? Его слова вызывают у меня смех, и я закрываю рот ладонью, стараясь как можно тише смеяться, чтобы ни в коем случае его не обидеть. — Думаю, тебе самому стоит сначала повзрослеть, — насмешливо фыркаю и перевожу взгляд на Венди, чей мелодичный голос мягким одеялом укутывает сердце. — И кто в девятнадцать думает о детях? — Противная ты, Люси, — пародируя интонацию Хеппи, который сейчас находится в другом корпусе вместе с Чарли, Джувией, Пантер Лили, Гажилом и Леви, Нацу обиженно хмурит брови. — Я хотел с тобой поделиться, а ты всё переделываешь в иронию. Больше ничего не скажу. — Да ладно тебе, Нацу, — добродушно хлопаю его по плечу и улыбаюсь. — Просто никогда не задумывалась, что ты можешь о таком размышлять. — Эй, большая черепаха! К нам подходит мальчик лет пяти-шести с большими зелёными глазами, светящимися весельем и радостью, но где-то в глубине виднеется печаль и горечь потери. Он несильно стучит по коленке парня и громко смеётся, когда тот корчит лицо, будто ему смертельно больно, и перехватывает его маленькие кулачки, примирительно раскачивая руками в разные стороны. — Что, Нико? Хочешь, чтобы я тебя покатал? Или ещё добавки щекотки? — пальцы Нацу быстро перемещаются на живот мальчика и быстро начинают его щекотать. Нас оглушает детский смех, и я непроизвольно улыбаюсь. — Большая черепаха! Большая черепаха! — не перестает повторять Нико и громко смеяться. — Чего? Ещё хочешь? — Он начинает громко смеяться — мальчик вскарабкивается на его колени и сам лезет щекотать бока парня. Это выглядит слишком мило, и я не могу сдержать тихого смешка, когда Нацу начинает слёзно просить прекратить эту щекоточную экзекуцию. — На-ацу, — мальчик внезапно останавливается и заинтересованно смотрит на мою руку, которую я так и не убрала с плеча парня. — А вы вместе с этой девочкой? — О чём ты, малыш? — непринуждённо спрашиваю, но руку всё же убираю. — Ну, вы вместе, как мама с папой? — продолжает Нико, щуря глаза. — Любите друг друга? Я удивлённо хлопаю ресницами, давясь собственной слюной. Этот вопрос от маленького ребёнка слишком внезапный. И ни один стоящий ответ не лезет мне в голову, пока Нацу заливается хохотом, а его щёки постепенно покрывает лёгкий румянец. — Проказник Нико, — качает он головой. — А не слишком ли ты мал, чтобы задавать такие вопросы? — Я видел, как вы переглядываетесь, — знающе кивает мальчик и тыкает пальцами в щёки парня. — Да и ты похож на красавчика, на которого обычно кладут глаз все девчонки. Вот я и подумал: раз вы вместе здесь стоите, пока остальные взрослые нас развлекают, значит, вы хотите побыть вдвоем, — он широко улыбается. — Да и ты постоянно смотрел на неё в окно, пока мы играли на улице. — Эй, мы же друзья, — надувается Нацу, — ты не должен был меня сдавать! — Упс, — Нико громко смеётся и пожимает плечами. — Нацу влюбился! — Ничего подобного, — парень складывает руки на груди. — Мы с Люси друзья и напарники. — Значит, я могу на ней жениться? Она такая красивая, — шепчет ему на ухо мальчик, но я всё равно слышу. Моих губ касается лёгкая улыбка, а щёки почему-то начинают неистово пылать. — Нет, Люси-чан только моя! — с наигранной обидой отвечает Нацу и грозит мальчишке пальцем. — Ты ещё не дорос до взрослых отношений. — Вот ты и признался, Нацу, — Нико строит глазки и кидает на меня короткий взгляд. — Всё же влюбился! Парень от души хлопает себя по лбу, чем только забавляет мальчика, а после с шипением трёт покрасневшую кожу. А я молча вслушиваюсь в их разговор, нарочито смотря только на Эрзу, решившую исполнить танец маленьких утят. Сердце ускоряет ритм, быстро-быстро колотясь в груди. Щёки продолжают стремительно краснеть. — Ты от меня так просто не отстанешь, да? — интересуется Нацу, потирая затылок. Нико согласно кивает. — Чего же ты хочешь, маленький проказник? Мальчик наклоняется к его уху и начинает быстро что-то шептать. К своему сожалению, не могу разобрать ни слова. А так хочется. Жаль, что у меня нет драконьего слуха. Чёрт. Он же слышит, как моё сердце бешено бьётся в груди. Почему-то мне тоже приходит идея хорошо так себя стукнуть по лбу. Мы же просто друзья. Тогда почему моё тело так реагирует на слова этого мальчика о влюблённости Нацу?.. — А чего поэкзотичней придумать не мог? — беззлобно возмущается парень, пока Нико хихикает в ладошку. — Может, что-нибудь другое? — Я продолжу тебя щекотать! — восклицает он и уже приближается к мужским бокам, как Нацу резко встаёт на ноги и сажает его на стул. — Сиди и смотри, маленький негодник. Я стараюсь не показывать своего по-глупому любопытного и чего-то ждущего взгляда, поэтому даже не поворачиваю головы в сторону Нацу. Из центра комнаты раздаётся весёлый хохот, и Эрза победоносно вскидывает кулак в воздух с боевым кличем, отчего Грей дёргается, непривыкший к резким движениям со стороны девушки, которые после не сопровождаются затрещинами. Тихо усмехаюсь, а после удивлённо фокусирую взгляд на Нацу, который подходит ко мне вплотную, заграждая собой детей и ребят. Я приподнимаю брови в немом вопросе. Сердце снова подскакивает, гоняя кровь по венам и обжигая ещё большим жаром щёки. — Что ты делаешь? — непонимающе спрашиваю шёпотом. Голос словно кто-то украл. — Нацу? Он смотрит на меня как-то странно. Его щёки розовеют по мере того, как его лицо приближается к моему. И я начинаю кожей ощущать его жар. Он наклоняется к моему уху, проезжаясь своей шершавой щекой по моей. Звуки на заднем фоне притупляются. — Давай сегодня сходим куда-нибудь? Последний день в Крокусе должен быть запоминающимся, — от его тихого голоса с хрипотцой по моей шее пробегаются мурашки. — И этот малой явно не отстанет. Что скажешь? Я громко сглатываю. Нацу медленно отстраняется, оставляя тёплый поцелуй на щеке, и широко улыбается, в смущении тянясь рукой к затылку и стараясь не смотреть на меня. Он даже делает несколько шагов назад. И это появившееся расстояние между нами позволяет дышать полной грудью. — Ты согласишься? — с надеждой протягивает Нико, всё это время неотрывно смотрящий на нас. — Конечно, почему бы нет? — спустя недолгую паузу отзываюсь я, всё ещё чувствуя прикосновение сухих губ. Сердцебиение оглушает. — Сегодня ведь наш последний вечер здесь. Не подскажешь, какое место тут самое красивое? Нико наклоняет голову, задумчиво глядя на веселящихся детей. А я прикладываю все свои силы, чтобы не коснуться пальцами места поцелуя. Неужели Мира всё-таки ошиблась, и Нацу способен показать серьёзность своих чувств? Хотя с самого нашего знакомства он всё перекраивал в шутку, не воспринимая мою симпатию, ведя себя как глуповатый старший брат. Я поджимаю губы, стараясь спрятать радостную улыбку. — Мост поцелуев, — отвечает Нико. — Но он был в центре и скорее всего разрушен. — Я вижу, как тухнут его радостные глаза, а голос начинает дрожать. — Мои мама с папой познакомились там, — он шмыгает носом. Я переглядываюсь с помрачневшим Нацу. — Папа сначала признался маме в любви на том мосту, а потом сделал предложение. Мы каждый год гуляли там, это была наша традиция. А теперь… Я закусываю губу. И сажусь перед ним на корточки. — А теперь нет этого моста, и их тоже нет. Почему мои родители погибли? Они ведь были хорошими людьми. Мама всегда давала пару монет просящим милостыню, а папа после девяти вечера раздавал оставшиеся булочки бесплатно. Он говорил, что все хотят попробовать его выпечку, но не у всех хватает на это денег. — Нико убирает руки от своих глаз, которые быстро краснеют и наливаются слезами. — Даже в ту ночь, пока я прятался в подвале пекарни, он помогал эвакуировать людей, вытаскивал их из-под завалов. И всё равно погиб. Разве он не заслужил счастливой жизни? — Милый, — я сглатываю ком, образовавшийся в горле за те несколько минут, пока говорил мальчик, — твои родители были замечательными людьми. Они очень сильно тебя любили, но иногда получается так, что судьба забирает самых лучших. Как это жестоко не звучало бы, но за грехи одних платят другие. Возможно, твои родители были слишком хороши для нашего мира. Ты должен гордиться ими, ведь они не побоялись защищать город, помогать другим, — что-то внутри начинает нещадно сводить. — Они это делали для тебя. Они хотели, чтобы ты жил. Перед глазами появляется размытое очертание мамы. Её еле уловимая улыбка, тонкие запястья, закрытые туманной дымкой. И добрые карие глаза, наполненные любовью. Я несколько раз моргаю. — Они всегда будут с тобой. Ты не будешь их видеть, но они будут рядом, вот тут, — протягиваю руку и аккуратно касаюсь пальцами его груди, указывая на сердце. — Главное, не забывай их. И тогда они не оставят тебя. Я обещаю. Все мы кого-то потеряли. Росли в одиночестве, с каждой неделей забывая лица родителей. И я всё чаще убеждаюсь, что Хвост феи — пристанище для осиротевших детей, которым некуда податься. Ведь гильдия стала для всех настоящей семьей, намного роднее, чем люди, давшие жизнь. Я крепко сжимаю маленькую ручку мальчика. По его лицу текут крупные капли слёз, губы дрожат. Живот скручивает в тугой узел, и я подаюсь вперёд, обнимая его, чтобы никто не видел и моих слёз. В последнее время на нас столько навалилось. И я слишком часто стала срываться. Действительно, почему вокруг нас одна боль? Все постоянно кого-то теряют, если не умирают сами. Это проклятие нас всех? Или только моё? Потому что где бы я не оказалась, везде одни несчастья. До того, как я вступила в Хвост феи, они жили спокойной жизнью безо всяких войн и смертельных врагов. А после того дня, когда на моей тыльной стороне ладони появился розовый герб гильдии, всё сразу же пошло наперекосяк. Нападение Фантом Лорда, Акнологии, воскрешение Делиоры, открытие врат Затмения и гибель стольких людей. И это не всё — было слишком много плохого за последний год. Внутри всё переполняется от злости на саму себя. После смерти матери вся моя жизнь словно перевернулась. Отец перестал меня замечать, стал безучастным и грубым. Когда мне было десять, Лисохвост горел несколько дней — пострадало много жителей, погибло несколько мужчин и женщин. В двенадцать лет я стала свидетелем страшного голода, продолжавшегося не один месяц. Он был только в моём родном городе и на близлежащих территориях. После его предотвращения наше фамильное поместье ограбили, у отца было несколько сердечных приступов, а потом в скором времени он обанкротился. Эти мысли меня мучают каждую ночь, когда я остаюсь наедине сама с собой. Поэтому со временем я начала ненавидеть одиночество: оно всегда влечёт за собой болезненные воспоминания. И от них никак не скрыться. Теперь мне просто невыносима мысль, что я могу быть причастна к тому, что Нико и другие дети потеряли своих родных. — Почему ты плачешь? — шёпотом спрашивает Нико, обвивая мою шею тонкими ручонками. — У тебя же всё хорошо. — Да, — глухо выдыхаю я, жмурясь, но всё совсем наоборот, — я просто хочу. — Ты просто хочешь плакать? — переспрашивает он, громко шмыгая носом. — Все девочки так делают? Когда всё хорошо, начинают плакать? Это ваша особенность? Я заставляю себя улыбнуться, стирая с щёк слёзы, и смотрю Нико в красные глаза, совсем такие же, как и мои. — Да, — снова киваю. — Тебе ещё предстоит столько узнать о нас, девочках. И о том, какие мы переменчивые особы. Ты больше не плачешь? Давай вместе не будем плакать, красный нос и щёки нас совсем не красят. И притом, за окном слишком хорошая погода, чтобы грустить. Нико убирает руки с моей шеи и оттягивает ворот футболки, вытирает мокрое лицо. Это мне чем-то напоминает Нацу — когда тому лень вставать и искать платок, можно вытереться рукавом. Мои губы снова растягиваются в улыбке, но теперь же в тёплой и почти искренней. Нико останавливается, отпускает футболку и смотрит поверх моего плеча. В его ещё блестящих от слёз глазах зарождается азартный огонёк. — Я думаю, большой черепахе, не нравится, что ты плачешь, — заговорщицки наклонившись ко мне, шепчет мальчик. — Поэтому давай поклянёмся, что никогда больше не будем это делать. Он протягивает мне мизинец. — Ты меня опередил, я хотела предложить то же самое, — я цепляюсь своими мизинцем за его и крепко сжимаю. — Больше никаких слёз. Только радость, счастье и смех. Нико активно кивает. И я чувствую, как внутри меня что-то продолжает расти. Что-то противное, липкое, цепляющееся за каждый орган и сдавливающее его. Поджимаю губы и отпускаю ладошку мальчика, смотрю в сторону друзей. Венди левитирует последний подарок в руки девочки с двумя косичками и хлопает в ладоши, когда та счастливо улыбается. Эрза и Грей говорят о чём-то с замещающей директора высокой женщиной в строгом костюме, и Эрза несколько раз бросает короткие взгляды в мою сторону. Кажется, сегодня у нас с ней будет долгий разговор. Она единственная знает о моей зацикленности на несчастьях, в которых я виню себя, хотя Эрза так не считает. Уверяя, что это всё — обычная случайность. — Ты всё ещё плачешь, — говорит Нико, тыкая пальцем в мою влажную щёку. Я перевожу взгляд на него и касаюсь ладонью другой щеки. Кожу обжигают горячие слёзы. — Да, прости, я уже не сдержала наше обещание, — хрипло отвечаю. — Знаешь, я тут вспомнила, мне нужно кое-что сделать. Ты не обидишься, если я оставлю тебя на Нацу? Нико кивает, продолжая сверлить меня взглядом. Поднимаюсь на ноги. Колени мелко дрожат — они успели затечь за несколько долгих минут. Во всём теле чувствуется слабая усталость. Я глубоко вздыхаю и оборачиваюсь к Нацу, который всё ещё стоит на своём месте. По его лицу видно, что он не знает, как поступить в данной ситуации. Это с одной стороны меня забавляет, а с другой — коробит. Если мужчина испытывает к девушке больше, чем обычную симпатию, он должен не сомневаться в своих взаимодействиях с возлюбленной. Так, в любом случае, пишут в каждом романе о любви. — Всё хорошо? — всё же спрашивает Нацу, когда я с ним ровняюсь. — Да, — с заминкой отвечаю, не поднимая глаз. — Мне нужно умыться и привести себя в порядок. Не хочу напугать детей красным лицом. — Я могу с тобой сходить, — неуверенно добавляет он, — если хочешь. — Нет, — я мотаю головой, — спасибо, — и делаю шаг в сторону выхода из столовой, будто ставя точку в нашем коротком диалоге. В коридоре дышится легче. Здесь пусто и прохладно. Я слишком загоняюсь. Это неправильно. Из столовой доносится громкий смех, горячим железом разливающийся в ушах. А если это всё же я виновата в смерти их родителей? Раньше я редко задумывалась о своей причастности ко всем бедам, а теперь… А теперь слишком много крови на моих руках. Осознание того, что мне нужно уйти отсюда, приходит слишком быстро. И я почти срываюсь на бег, минуя дверь в туалет и наконец-то оказываясь на улице. Высокое небо окрашено в нежные оттенки голубого, смешанного с розовым и оранжевым. Солнце догорает последние минуты, неумолимо клонясь к горизонту и кидая тёплые лучи на прохожих. Людей много, они проходят мимо меня, не обращают внимания. Все куда-то спешат, не смотрят по сторонам. И я легко сливаюсь с ними, быстрым шагом удаляясь от детского дома всё дальше и дальше, пока не оказываюсь на окраине города, которая выглядит так, словно две недели назад Крокус не сотрясался от драконьего рёва и не пылал адским огнем. Маленькие дома стоят вдоль широкой дороги, с тёмными крышами и горшками цветов на подоконниках. Окраины были по минимуму затронуты, особенно с запада. Я обнимаю себя за плечи и медленно бреду по пустой дороге. А когда дома оказываются позади, не знаю, что делать и куда идти. С одной стороны — горы, с другой — лес. — Иногда деревья могут быть самыми лучшими слушателями. Если тебе слишком плохо и ты не знаешь, кому можешь рассказать о своих проблемах и чувствах, выговорись им, — звучит в голове мелодичный, давно забытый голос матери. И я шмыгаю носом. — После этого тебе станет легче. Обещаю. Мама, мне тебя так не хватает. Глаза застилает мутная пелена, и горло начинает разрывать горький ком. Ещё больший, чем тогда. Кто-то только будет учиться свыкаться с потерей родителей, а я… живу с этим уже десять лет. И уже не помню тепло прикосновений маминых рук, звука её радостного смеха. Я иду в сторону леса, сходя с основной дороги, и скоро оказываюсь среди высоких деревьев, даже за моей спиной скрываются очертания домов города. Я остаюсь одна среди хвойного запаха, тихого позвякивания ключей и мягкого ковра из мха и еловых игл. Небо постепенно темнеет. Возможно, сейчас уже девять часов, и наверное Нацу понял, что никакой прогулки сегодня не будет. Меня почему-то совсем не одолевает стыд. Он слишком часто меня кидал или его обещанные романтические вечера превращались в какой-то балаган. Спустя время я даже перестала удивляться и обижаться, потому что люди не меняются. Вероятно, сегодняшний вечер стал бы очередным цирком, как бы грубо это не звучало. Из мыслей меня вырывает что-то поблескивающее впереди и нещадно требующее внимания. Я не до конца понимаю, сколько прошло времени, как я переступила границу леса. Небо значительно темнеет. Опускается сумрак. Мне кажется заманчивой идеей призвать Локи, но я не решаюсь этого сделать — он захочет узнать, что я делаю в лесу. Он иногда бывает очень проницательным. Но сейчас это будет совсем не к месту. Поблескивающим предметом оказывается тонкий крест на купольной крыше небольшой церквушки. Которая, похоже, уже давно заброшена — одна из стен полуразрушена, дверь открыта настежь и накренена, а через деревянные ступеньки пробиваются стебельки растений. Даже в сумраке видны посеревшие стены и несколько фресок над входом. — Странно, я думала, что Тома Е. Фиор слишком религиозный, чтобы оставлять в лесу разрушаться церковь, — бурчу себе под нос и смотрю по сторонам. Меня окружает сплошной лес. Недолго думая, решаюсь зайти в церковь. Меня охватывает странное любопытство, и неведомая сила тянет к себе, сладким тепло разливаясь по рукам и груди, словно невидимым крюком захватывает и тянет вглубь черноты. Я медленно поднимаюсь по шатким ступеням, захожу в небольшое помещение. Тёмное, холодное и пахнущее сыростью. На всякий случай держу руку на связке ключей, другой провожу перед собой, чтобы ни на что не напороться. В следующую секунду левая ладонь касается вытянутого предмета, ледяного и металлического на ощупь. Кожу мигом обжигает адским огнем, который разрастается и словно разрывает руку изнутри. Кажется, я слышу треск собственных костей. Силы стремительно покидают моё тело, а потом я чувствую нескончаемую боль в груди и теряю сознание.