Ночь с привкусом кофе

      «Боже мой!» — кричала она.       «Боже мой…» — вторили ей звёзды, мерцая в холодной вышине зимнего неба.       Слова поднимались ввысь и опадали на землю прохладой первого декабрьского снега.       И она кричала. Молча… Сжимала в стылых пальцах обжигающую их кружку с самым дрянным кофе, который только мог приготовить человек.       Кружка была толстостенной, из глазурованной в тёмно-синий глины. Её горячая тяжесть придавала устойчивости больше, чем подоконник, на который можно было опереться, коснуться лбом холодного оконного стекла и вздрогнуть от задушенного в себе горя. Или от того контраста, что пронизал бы всё тело насквозь — лёд и пламя.       Казалось — пальцы уже сгорели до угольной черноты, их не разжать, не отпустить боль, с которой кружка впаивается в ладонь, раня, будто мало было того, что терзало изнутри.       Казалось — витиеватые узоры изморози на оконном стекле тихим холодком переберутся на кожу, стоит только коснуться этой тонкой, стеклянной преграды…       Казалось — мир взорвётся и распадётся на миллиарды осколков звёздной пыли…       Пыли, что пахла как растворимый кофе в темно-синей кружке с отражением ночного неба.       Кофе, что не знал своего происхождения. Вернее, не смог бы его раскрыть никому, даже под самыми изощренными пытками, так как банка, в которую она годами ссыпала остатки кофе из всех пачек, что заканчивались в её доме, эта банка с самого начала имела неприглядный вид и пахла душистым перцем.       Кофе — дрянь, на душе будто помелом прошлись и в горле комком — «Боже мой…»       Тихо. Беззвучно.       Глотая слёзы.       Наполняя горьковато-солёными каплями первую и последнюю за эту вечность кружку кофе.       Самого странного кофе, который смог бы заварить человек.       «Боже мой…» — вздыхала она, делала глоток кофейной лавы и, наконец, с усилием разгибала пальцы, отпуская кружку, с удивлением разглядывала их. Нерешительно, почти нежно касалась ноющими от нестерпимого жара кончиками желанной прохлады стекла и делала новый вдох.       «Боже мой», — с облегчением шептала она.       «Боже мой...» — с грустной улыбкой качала головой и… продолжала жить.