Вожделенный

Говорят, что понедельник – день тяжёлый. Если однажды Вам доведётся услышать это, без промедления поинтересуйтесь у сказавшего, что же такое он делал? Если окажется, что его неделя началась с разговора с разъярённым Чарльзом Ли – окажите бедолаге посильную психологическую помощь. — Нет, ты не понимаешь! – грохнул кулаком по столешнице Ли; солонка опрокинулась, салфетница будто бы испуганно отскочила на другой конец стола и завалилась на бок. – Это не безразличие даже, это попытка вытравить меня отсюда! Аарон устало закатил глаза и прихлебнул из кружки приличное количество кофе. Из третьей кружки за прошедший час. — Мистер Вашингтон уважает тебя, и ты... — Он смеётся надо мной! Смеётся и намеренно выставляет посмешищем! — И почему ты так считаешь? Причина была известна Бёрру; он слышал её настолько часто, что мог повторить наизусть с теми же интонациями и жестами, с какими шипел её Чарльз. Но офицеру определённо надо было куда-нибудь выплеснуть негодование, так что пусть уж лучше в десятитысячный раз повторится, чем нарвётся на настоящие проблемы. Ли поднёс ко рту только купленный сэндвич, с остервенением не откусил, а оторвал зубами половину и проглотил, почти не прожевав. — Когда меня в последний раз отправляли на серьёзное дело? Знаешь, Аарон? Можешь угадать? Предположить? – и он тут же сам и ответил, не дав тому даже времени собраться с мыслями. – Три года назад! Три! Года! Назад! Каждое слово мужчина сопровождал таким ужасным шипящим придыханием, что становилось не по себе – но не привыкшему к этому Бёрру. Он лишь кивнул, всем своим видом выражая понимание и искреннее сожаление. Кружка перекочевала из одной руки в другую и с тихим стуком была поставлена на столешницу. — Возможно, я не самый спокойный в отделе, – постепенно остывая, продолжил Чарльз, и оторвал ещё немного от сэндвича, – не самый "послушный" и не самый гуманный, но разве это как-то влияет на качество моей работы? Я могу дать в печень особо говорливому бандиту, но я не дам сбежать преступнику, даже если его будут покрывать из Правительства, и ты знаешь! – он направил на Аарона указательный палец, словно привлекая и концентрируя на себе внимание того, – ты знаешь, что это правда. — Конечно, – согласно кивнул Бёрр. Надо было быть абсолютнейшим идиотом, чтобы не признавать правоты Ли; и не потому, что тот мог применить силу в отношении несогласных, но потому, что его заслуги были действительно значительны. Несмотря на бойкий нрав, Чарльз умел держать себя в руках и держался достойно, даже если его намеренно пытались спровоцировать. Семилетний стаж работы в полиции наложил свой отпечаток на его личность, и некогда пылкий и острый на язык юнец превратился в серьёзного мужчину, не распаляющегося без повода, но не терпящего пренебрежения к своей работе. Именно поэтому поведение шерифа с поразительной частотой доводило офицера до белого каления. Постоянный недопуск до действительно серьёзных дел; вечное «Ли, это дело не по вашей части» или «Этим уже занимается Лоуренс, а от Вас я всё ещё жду отчёта». Лоуренс, к негодованию Чарльза, определённо был у начальства на хорошем счету: он всегда принимал участие в облавах, почти всегда если не руководил, то участвовал в по-настоящему важных операциях. Щегол, за три года так и не научившийся толком контролировать собственные эмоции, одержимый какой-то неизвестной никому идеей, благодаря влиятельному отцу и благосклонности Вашингтона продвинулся едва ли не дальше, чем Ли, который не жалел себя и работал без устали! Нет, разумеется, Джон не был вселенским злом в глазах мужчины. У них даже было что-то общее; временами Чарльз видел в нём себя. Нередко он обнаруживал Лоуренса на том же месте, где оставил его вечером, и точно знал – юноша всю ночь провёл на работе, разбираясь с документами. Он видел Джона в деле – и остался доволен его навыками, хотя и признавал, что парню не помешало бы научиться сдерживать себя. Возможно, они нашли бы общий язык; возможно, они могли бы стать товарищами или даже друзьями. Но лютая несправедливость, никоим образом не зависящая от них обоих, сделала это невозможным. К тому же, если верить Аарону, у Лоуренса была патологическая ненависть в отношении англичан – а Ли был одним из них, пусть и переехал жить в Штаты и имел американское гражданство. — Нам пора, – заметил негромко Бёрр, кинув немного нервный взгляд поверх головы офицера. Тот со смешком обернулся, ожидая увидеть настенные часы... ...и столкнулся с яростной зеленью чужих глаз. Помяни черта, и он появится? Джон выглядел безумно усталым, словно только вернулся с очередной миссии, и, кажется, не мог толком сфокусировать взгляд – недовольный, но сонный, будто юноша не спал всю ночь. — Паршиво выглядишь, – честно резюмировал Ли, беззлобно усмехнувшись. Ярость, которую он вовсю расплескивал всего несколько минут назад, уже улеглась, и он даже мысленно посочувствовал коллеге – ночка у того явно не задалась. — А то я не знаю, – хмуро ответил Лоуренс. Перегнувшись через Чарльза, он ухватил оставленную без присмотра кружку Аарона и залпом выпил остатки чужого кофе. Юрист выдохнул с облегчением – вряд ли его организм, в котором кофеина уже было больше, чем крови, перенёс бы ещё хоть глоток. — Что с тобой случилось? Мистер Вашингтон будет не очень-то доволен, если увидит тебя на рабочем месте... таким. — И он точно не будет доволен, если вообще не увидит на рабочих местах вас двоих, – махнув кружкой, парировал юноша. – Сворачивайте свой банкет, парни. Спасибо, – кивнул он, возвращая кружку. Ли раздражённо фыркнул, задетый командирным тоном юнца. Аарон, вздохнув, поднялся с места. — Джон прав – рабочий день начался три минуты назад... – и, обернувшись вслед уходящему Лоуренсу, он чуть повысил голос: – И всё-таки – что с тобой? Тот на мгновение замер. После, усмехнувшись, махнул рукой. — С другом в игры рубился всю ночь!

~~~

— Знаешь, я ведь действительно в тебе заинтересован. Александр чуть вздрогнул от неожиданности и, отведя взгляд от проплывающего за окном города, растерянно и с толикой скептицизма посмотрел на дона. — Неужели? Томас галантно хохотнул. — Сколько же яда в этом маленьком тельце, а... Я ведь могу тебя прямо сейчас увезти к себе, понимаешь же. Гамильтон кивнул и снова взялся за ручку; инстинктивно он был готов в любой момент выпрыгнуть из машины на полном ходу. Мужчина, краем глаза заметив это, с усмешкой качнул головой и резко вывернул руль, поворачивая. — Я заблокирую двери и придушу тебя прямо здесь, своими собственными руками. Ты не сможешь сбежать. — Вы глубоко заблуждаетесь, если верите, что я сдамся без боя. — Неужели? – передразнил Джефферсон, притормаживая перед красным сигналом. – Драка в ограниченном пространстве с огромной разницей в силе и опыте... Горячая ладонь легла на бедро адвоката. Тот тихо зашипел и крепче сжал ручку. — Аарон знает, где я храню Ваше личное дело. Томас снова усмехнулся и надавил на газ, продолжив вести одной рукой. Через секунду его лицо скривилось от боли: Александр крепко сжал лапающие его пальцы. Хрупкая на вид, рука Гамильтона с удивительной силой сдавила кисть, со знанием дела стискивая фаланги. Дону показалось, что он даже слышит хруст. Со стороны адвоката донеслось немного нервное, но удовлетворённое хмыканье, когда Джефферсон, шипя, выдернул руку.       Чертёныш. Повисло напряжённое молчание. Сменялись светофоры; сменялись дома, улицы, деревья; сменялись машины вокруг; сменялись люди, переходы и звуки. Постепенно Александр успокаивался, а Томас остывал. Хватка на ручке слабела, а к пальцам, которые чуть не были сломаны, возвращалась подвижность. Скосив глаза, Джефферсон увидел, что его спутник с вялым, но искренним интересом и удовольствием смотрит на проплывающий пейзаж, прильнув к стеклу щекой.       ...ребёнок. И неожиданно он особенно остро осознал странную вещь: он не знает про Алекса ровным счётом ничего, кроме имени и профессии. Откуда он? Сколько ему лет? Как он добился расположения Вашингтона? Почему тот его так защищает? Шериф не потребовал с него ничего за предоставление такого талантливого защитника. Не потребовал поумерить пыл, не потребовал убрать дилеров из Колумбии. Не потребовал, хотя имел полное право. Лишь попросил по мере сил и возможностей наблюдать за Гамильтоном и не дать ему влипнуть в неприятности. Почему? Впрочем, глупый вопрос: столь гениальный ум надо беречь. Но от кого? Томас прожил достаточно долго и имел достаточный опыт, чтобы увидеть не только отцовскую опеку в этой просьбе, но и различить беспокойство в глубине усталых глаз – беспокойство обоснованное. Было что-то, что грозило Алексу, конкретная опасность; что-то, что смутно страшило Вашингтона. Перед глазами снова встали «крылья». Клеймо. Откуда? Тихое вжиканье со стороны адвоката отвлекло мужчину от раздумий и заставило снова покоситься на спутника. В следующее мгновение его губы изогнулись в насмешливой умилённой улыбке. Гамильтон (по его мнению, незаметно) немножко приоткрыл окно. В салон пахнуло весенней свежестью и мартовской сыростью. В глазах, синяки под которыми после нескольких часов сна немного уменьшились, заискрилось что-то живое. Влекущее. — Откуда ты такой? – усмехнулся Томас, снова переведя взгляд на дорогу. — С Юга, – отстранённо ответил Александр. – С Карибов. Зачем Вам? — Интересно стало, – пожал плечами тот. И, подумав, добавил: – Скучаешь по дому? Гамильтон на мгновение задумался; спустя несколько секунд он покачал головой. — У меня не было там дома. И скучать мне там не по чему. Я почти не помню, что там было. — А родители? — Понятия не имею, что с ними и живы ли вообще. И было в его интонации что-то странное. Что-то... тусклое. Не так, словно ему тяжело говорить об этом, но так, словно ему действительно и дела до этого не было. Пустой звук. Снова стало тихо. Дон не знал, как продолжить разговор. Алекс вернулся к окну, но былого интереса в его глазах уже не было. Была тоска. Когда спустя почти полчаса Джефферсон повернулся к нему на светофоре, он увидел на лице мужчины безразличие – только были задумчиво чуть поджаты губы. — Иногда я думаю, что ты похож на греческого бога, – признался он. И отвернулся. Александр растерялся, не зная, как на это реагировать. — Конечно, не Аполлон, – спустя поворот продолжил Томас, довольный собой. – Далеко не Аполлон, будем честны... Но Гермес. Хитрый, умный и наглый. Очень, – добавил он сразу ко всему. Гамильтон, недовольный тем, что позволил застать себя врасплох, нашёлся уже спустя миг. — В таком случае я могу назвать Вас Гефестом. — В самом деле? Такой же... – он замешкался. – ...талантливый? Старательный? Имею золотые руки? Удачливый? Алекс хмыкнул и поправил очки. Пригладил растрёпанные лохмы. — Такой же урод.       Щенок! Остаток пути они ехали в молчании; Томас был недоволен, а наглец светился самодовольством. Добравшись же, наконец, до указанного самим Гамильтоном адреса, дон немного повеселел и одарил спутника, проверяющего, точно ли он ничего не забыл, горделиво насмешливым взглядом. — И стоило ли строить из себя недотрогу вчера, если сегодня ты сам привёл меня сюда? – тихо заметил он в спину адвокату. Тот обернулся через плечо и посмотрел на него с явным непониманием. Джефферсон же, игриво подмигнув, хотел было ляпнуть ещё что-нибудь с претензией на ухаживания, но... — Доброе утро, мистер Джефферсон. Не ожидал увидеть Вас сегодня. Улыбка сиюминутно сползла с губ Томаса. Он заторможенно кивнул появившемуся рядом шерифу. Тот, переведя задумчивый взгляд с мужчины на Александра, приподнял уголок губ в улыбке. Гамильтон в ответ отвесил шутливый поклон. Театр абсурда. Вашингтон направился дальше, а Алекс, хмыкнув, жестом привлёк внимание мафиози и указал на почтовый ящик рядом с собой. Там чётко и ясно было написано: Вашингтоны. — Вы же не думали, что я дам Вам свой адрес, мистер Джефферсон? – с открытой издёвкой поинтересовался он. – Мне Вашей рожи и на работе хватает с лихвой. Томас взглянул на него с усталым тихим раздражением. Ему потребовалась почти целая минута на то, чтобы склеить пошедшее трещинами самолюбие. — Очень предусмотрительно, Алекс. Ты радуешь меня с каждым разом всё больше и больше. Тот перестал улыбаться, нахмурился. — Надеюсь, в ближайшее время Вы будете сидеть тихо и нам не придётся снова встречаться. Всего доброго. И направился к дому, на крыльце которого вольготно развалился большой и пушистый рыжий котяра. Томас отъехал. Он был невероятно зол, и не столько на защитника, сколько на собственную наивность. Решил, что так быстро захватит эту неприступную крепость, так быстро найдёт общий язык, так быстро добьётся хоть какого-нибудь прогресса... Он чувствовал себя подростком, которому едва минуло девятнадцать и на уме одни экзамены, девушки и вечеринки, которого девчонка, его, вау, "подружка"(!), позвала в гости, и он в ожидании чуда, он купил пиццу и, смущаясь, – "резину", вытащил из кучи на полу самые клёвые трусы и вдохновлён на свершение подвигов – а в итоге она знакомит его с отцом, и они просто разговаривают весь вечер, причём отец именно в это день решил заняться архиважными делами и чистил ружьё, а потом точил ножи, и даже съел всю пиццу, – а чуда не случилось, трусы остались неоцененными, а кружок "резины" так и остался в кармане до лучших времён. Но чем труднее завоёвывать, тем приятней будет обладать. И он будет. Он знает, что добьётся своего. Потому что он хочет Алекса всем своим существом.

~~~

Вечерело. Небо, по-весеннему пасмурное, быстро темнело. В кабинете Лафайета стоял сероватый сумрак. Было тихо, и только чуткое ухо могло различить в этой мягкой тишине тихое-тихое посапывание. За столом, подперев голову рукой, дремал сам хозяин – дремал на бумагах, среди всяческих счетов. Негромко скрипнула дверь. Вошёл Геркулес – телохранитель Жильбера. Высокий, крепко слаженный, вида самого что ни на есть медвежьего, он являл собой что-то, смутно напоминающее скандинавских берсерков – и потому выглядел до невозможного гармонично рядом с по-французски изящным поджарым юношей. Его грубость и некоторая простоватость речи ничуть не портили общего впечатления – Маллиган был способен внушить как доверие, так и искренний страх. Своеобразный плюшевый медвежонок с динамитом в одной лапке и мачете в другой. Рядом со своим подопечным он прятал бесполезное оружие и обнажал свою плюшево-заботливую натуру во всей её грубоватой мягкости. Не желая слишком резко будить Лафайета, он аккуратно убрал наверняка затёкшую кисть у того из-под головы и опустил на собственную руку, положив её перед французом и прижавшись к спинке кресла того. Жильбер что-то неразборчиво бурчаще квакнул через сон; Геркулес тихо хмыкнул ему на ухо, склонившись. — Просыпайся, спящий красавец. В постели спится гораздо лучше, поверь. Всё ещё что-то бурча сквозь дрёму, Лафайет нашарил на столе один из многочисленных документов и вяло его приподнял. Телохранитель, прижавшись щекой к лохматой курчавой макушке, выхватил бумажку и, сощурившись, с некоторым трудом различая в сгущающемся сумраке буквы, изучил её. — ...значит, кому-то в Филадельфии нужно оружие? Поставим, всё расписано максимально ясно, никаких вопросов. В чём проблема? — Мы... я никогда не сотрудничал с кем-либо оттуда, – сонно пробурчал Жильбер, слабо сжимая горячие пальцы своего негласного партнёра. Тот стал понемногу отступать, откатывая следом кресло. — Не доверяешь клиенту? Боишься, что властям сдаст? — Скорее, использует его против одного из наших друзей... Нехотя, с явным недовольством Лафайет всё же поднялся, всё так же прижимаясь к мощной руке. Геркулес привлёк его ближе и поцеловал в обиженно скривлённые губы. — Разберёмся завтра. А сегодня тебя ждёт-не дождётся кровать, – хмыкнул он, убирая листок в карман рубашки. Француз издал звук, подозрительно похожий на довольное мурчание, и с неожиданной силой прижал мужчину к стене. — Нас. Нас ждёт кровать. И знаешь? – в глазах его сверкнуло задорно адское пламя. – Чтобы вымотать меня, тебе придётся очень, очень постараться, mon cher. Приступим?