Мгновения любви

      День, которого так боялась Лия Лазарева, наступил — последний рабочий день Ильинского. Наступил внезапно и непредсказуемо, в очередной раз показав, как опасно строить планы — они всё равно не сбудутся, а крушение иллюзий будет болезненным. Лия полагала, что у них есть пять месяцев. В действительности же ниточка оборвалась в конце мая, резко выдернув расслабившуюся было Лазареву из приятной эфемерности отношений с Ильинским.       Они не стали любовниками — им обоим нужно было только одно — общество друг друга, возможность каждый день видеть и слышать родной голос, вдыхать запах крепких сигарет и чёрного чая, причудливо смешивающийся с запахом пыли, окутывавшим Ильинского каждый раз, когда он возвращался из коллекционного фонда.       После подобных походов на воротнике его чёрного в клетку пиджака оставались невесомые серые пылинки, которые Лия, внутренне дрожа, смахивала небрежным на первый взгляд движением ладони. В такие моменты Ильинский всегда улыбался — краешками губ, по-доброму, от чего морщинки в уголках его рта обозначались чётче, прячась в рыжей бороде. Лия же невольно улыбалась в ответ, с трудом сдерживая порыв обнять его.       Они больше не целовались, но она часто ловила на себе задумчивый взгляд Ильинского, которым тот, считая, что она не видит, смотрел на Лию. Она не знала, о чём в такие мгновения думает её научный руководитель, и, признаться, боялась знать. Однако ловила каждый его взгляд и использовала каждую свободную секунду, чтобы провести её с ним. Дни летели, ускользая сквозь пальцы, словно мельчайшие крупинки песка. Иногда Лие казалось, что вместе со временем утекают частицы её самой. Она казалась себе песочными часами, в верхней части которых осталось совсем немного песчинок.       Лия порой ловила себя на мысли, почему она не сказала тогда Вадиму Борисовичу, что на самом деле чувствует к нему? Чего она тогда испугалась? Того, что придётся что-то кому-то объяснять? Общественного мнения, на которое ей обычно было, в общем-то, плевать? Или того, что не сможет дать Ильинскому то, в чём он так нуждается?       Вопросы оставались без ответов, загоняемые расстроенной Лией подальше вглубь сознания, туда же, где хранились другие неразгаданные загадки.       Какого же цвета камни в холодной воде?       К последнему дню и последней встрече Лия не была готова. Она зашла на кафедру, собираясь спросить что-то, в общем-то, неважное, но оказалось, что Вадим Борисович вышел, и ей придётся подождать. Пожав слегка замёрзшими в открытом летнем платье плечами, Лия подошла к висевшему на стене маленькому зеркалу, чтобы причесаться.       Она уже достала из сумки расчёску и подняла руку, но коснуться волос не успела — тёплая, даже горячая рука Ильинского мягко, но настойчиво перехватила её запястье. Он нежно провёл кончиками пальцев по её ладони, и рука Лии сама собой разжалась, выпуская расчёску, которую тут же перехватил Ильинский.       Осторожно, легко касаясь её волос пальцами, Вадим Борисович начал расчёсывать непослушные каштановые пряди Лии, неприхотливой волной струившиеся по спине. Она чувствовала тёплые прикосновения к шее и открытым плечам, когда Ильинский перебирал её волосы, проводя по ним расчёской, отчего они начинали пушиться и испускать крохотные искорки.       По всему телу Лии проходила невольная дрожь, когда он дольше, чем надо, задерживался ладонями на покрывшейся мурашками коже. Она почувствовала, как вспыхнули её щёки, и прикрыла глаза, чтобы не видеть своего смущённого покрасневшего лица, чуть тронутого ранним весенним загаром и покрытого, как и шея, россыпью веснушек.       Ильинский закончил, наконец, расчёсывать её волосы и положил гребешок на стол — Лия услышала, как деревянная расчёска едва слышно стукнулась о столешницу. Пару мгновений Вадим Борисович продолжал стоять позади неё, а через один удар сердца она почувствовала, как что-то тонкое и прохладное ложится на её открытую шею и ключицы.       — Посмотри в зеркало, — тихо, чтобы его услышала только она, произнёс Ильинский, касаясь кончиками пальцев тонких вьющихся волосков на шее Лии. — Открой глаза, Лазарева! — Она уловила, как он едва слышно усмехнулся.       Глубоко вздохнув, продолжая ощущать прохладу, Лия открыла глаза. На её шее, спускаясь плавным полукругом чуть ниже, висела, придерживаемая чуткими пальцами Ильинского, тонкая золотая цепочка с витым плетением. Украшение едва заметно блестело, отражая рассеянный свет включенных на кафедре ламп.       — Вадим Борисович, не стоило… — Она была смущена и не знала, что сказать, всё происходящее казалось сном, из которого должен быть какой-то выход. — Я даже не приготовила вам подарок… — Лия запнулась, глубоко вздохнув.       К горлу подкатил предательский комок, а глаза защипало. Лазарева закусила губу и на мгновение прикрыла глаза.       — Ты уже сделала свой подарок, — улыбнулся Ильинский, убрав с шеи Лии пушистые пряди и застегнув с едва слышным щелчком замок цепочки. — Столько внимания я не получал ни от кого.       — Вы ни от кого и не требовали столько внимания, — улыбнулась, постаравшись заглушить невысказанную боль, Лия. — Не могу поверить, что уже всё, — слова вырвались помимо её воли, Лие показалось, что внутри у неё что-то оборвалось, — неужели с теми бумагами ничего не вышло? — она резко развернулась, отчего подол её платья, взлетев, задел ноги Ильинского.       Оказавшись лицом к лицу с Вадимом Борисовичем, Лия хотела было обнять его, по телу даже прошёл уже импульс, подчинившись которому, она подняла руки, но в этот момент он плавно перехватил её ладони. Несколько мгновений он держал их в своих внезапно ставших прохладными пальцах, а затем быстро выпустил одну руку Лии, пошарил в кармане пиджака и, вытащив что-то оттуда, быстро положил тёплый металлический предмет в ладонь Лии, сомкнув на нём её расслабленные пальцы. Почувствовав приятную тёплую тяжесть, Лия сжала ладонь, а затем, когда Ильинский отпустил её руку и отступил назад, раскрыла пальцы.       На её ладони лежал серебряный ключ, явно старинной работы, украшенный изящными причудливыми рисунками.       — Это же не то, о чём я думаю? — она, наклонив голову, внимательно посмотрела на Вадима Борисовича, который, облокотившись о дверной проём и засунув руки в карманы пиджака, стоял и смотрел на Лию.       — Он сделан на заказ, — произнёс Ильинский, по привычке тряхнув головой, желая отбросить с лица пряди волос, которые недавно подстриг. — Ты же любишь творчество Лавкрафта? Всех подсадила на свою дурацкую Страну Снов, теперь все зовут стационар только так, — уголок его рта дёрнулся вниз, как будто он жалел о тех временах, когда рядом с ним не было ни Лазаревой, ни её Страны Снов.       Лия знала, что это не так.       Она стояла, продолжая держать на раскрытой ладони серебряный ключ, как вдруг почувствовала, что её горло сдавило рыданиями, а глаза наполнились слезами. Она порывисто вздохнула и крепко сомкнула пальцы на ключе. Лия до боли закусила губу, почувствовав во рту солоноватый привкус крови. Пелена застилала глаза, и она сморгнула выступившие слёзы, на мгновение крепко зажмурив глаза.       Слезинка повисла на кончиках ресниц, а затем упала вниз, прокатившись по щеке, оставляя влажный след на тонком слое пудры. Лия подняла было свободную руку, чтобы вытереть слёзы, но в этот момент почувствовала нежное прикосновение к лицу. Пальцы Ильинского легко провели по самому краю её длинных ресниц, собирая слезинки и крошку туши, оставившей на его коже чёрный смазанный след, будто от взмаха крыла крошечной птицы.       Лия, порывисто вздохнув, открыла глаза. Прямо перед ней стоял Вадим Борисович, взгляд которого смешивал в себе такую усталость и душевную боль с проблесками внутреннего огня, что чувства Лии разом показались ей детскими и несерьёзными.       — Лия Лазарева, — голос Ильинского вдруг сделался глухим. — Я уже говорил тебе, что будь я моложе, женился бы на тебе. Так вот, — он запнулся и на секунду прикрыл глаза; Лие показалось, что на кончиках его ресниц блеснули влажные капли, — моложе я, увы, не стану.       Ильинский рассеяно провёл тыльной стороной ладони по щеке Лии, задержался пальцами на вьющихся волосах, чуть сжав прядь, а затем отступил.       Он подошёл к шкафу, вытащил из него лёгкую весеннюю куртку, набросил её на плечи и, надев на голову чёрную кепку, произнёс:       — Ключ я дал тебе не просто так, — он строго посмотрел на расстроенную Лию, которая, вся красная, с уже начавшими высыхать слезами, так и стояла рядом с зеркалом. — Он открывает шкатулку, — он указал рукой на стоявшую на столе коробку, которую Лия сначала даже не заметила. — Что в ней — не скажу.       Ничего тебе не скажу.       С этими словами он повесил на крючок в стене ключи от кафедры, с резким звуком, разорвавшим тишину и заставившим Лию вздрогнуть, застегнул замок на куртке, переложил сигареты из кармана пиджака в карман куртки и, не оборачиваясь, вышел из аудитории.       Лия осталась одна.       Ещё не затихли в коридоре шаги Ильинского, а Лия уже понимала, что ничто, абсолютно ничто в её жизни не будет уже прежним. Она подняла взгляд и посмотрела на часы — было три минуты шестого. Последний рабочий день Ильинского закончился в тот момент, когда он переступил порог кафедры.       Лия с тихим вздохом опустилась на мягкое кресло, немного просевшее под её весом — его опора давно сломалась, и не мешало бы её закрепить, но всем, как и всегда, было не до этого. Она рассеяно оттолкнулась ногой от пола и сделала пол-оборота на кресле, оказавшись прямо напротив коробки, на которую указал Вадим Борисович.       Это была небольшая картонная коробка, которую кто-то, Лия подозревала, что Ильинский — больше некому, старательно и, как показалось ей, с любовью, упаковал в красивую обёрточную бумагу.       Взяв со стола макетный нож, Лия осторожно прошлась лезвием по скотчу, скреплявшему близко подогнанные друг к другу края бумаги. С тихим шелестом обёртка упала в стороны, и Лия раскрыла коробку.       Внутри была шкатулка — старинной работы, хотя, скорее всего, просто стилизованная, как и ключ, который Лия, пока распаковывала коробку, отложила в сторону, а теперь вновь взяла в руку. Её пальцы мелко подрагивали, а по телу то и дело пробегала лёгкая дрожь, путавшая мысли и мешавшая сосредоточиться. Нервно покусывая припухшую губу, она вставила — не с первого раза, ключ в замочную скважину, а затем повернула.       Раздался резкий щелчок, и крышка, ослабев, приоткрылась. С замиранием сердца, не представляя, что может быть внутри, Лия открыла шкатулку.       Внутри, на вытертой бархатной подкладке лежала маленькая тёмная бутылочка. Написанное витиеватыми буквами на этикетке название заставило Лию улыбнуться — это был ром.       — Пятнадцать человек на сундук мертвеца, — негромко произнесла Лия, вынимая бутылочку из шкатулки.       Пей, и дьявол тебя доведет до конца.       До Страны Снов стационар был пиратским кораблём.       Ильинский всё ворчал, что идеи Лии — чушь, но его глаза с морщинками в уголках при этом улыбались.       При воспоминании об Ильинском к глазам Лии вновь подступили слёзы. Она уже собиралась положить бутылочку на место, чтобы пойти умыться, как вдруг заметила на дне шкатулки записку, аккуратно сложенную в квадратик.       Лия аккуратно поставила бутылочку на стол и взяла записку, развернув её с внутренней дрожью. Слова на бумаге были написаны красивым угловатым почерком Ильинского, причём он явно старался, выводя каждую букву. Один раз ручка мазнула, оставив жирный след, но Вадим Борисович превратил его в завитушку.       «Ищи меня в городе Ултар, что за рекой Скай», — гласила записка.       Пальцы Лии на мгновение ослабли, а затем с силой сжали записку, комкая листок. Она неровно вздохнула, а из её глаз потекли слёзы — на этот раз радости, капавшие на бумагу, отчего буквы расплывались.       Город Ултар находился в Стране Снов, а Страной Снов они называли «Тайгу».