Мгновения любви

      Наступил Новый Год. Президент поздравил сограждан, пробили куранты, отгремели огни салютов, расцветившие небо кроваво-красным. А дочери дома всё не было. Ева сидела на диване и держала смартфон с контактом и фотографией Киры — одной из немногих удачных, где дочь улыбалась. Ева прикрыла глаза. Кира делала слишком много селфи, но вот хороших фото оказывалось совсем чуть-чуть. Ева ещё раз посмотрела на фотографию, а затем со вздохом открыла список вызовов — она звонила Кире уже сорок восемь раз.       «Уже почти пять, — подумала Ева, — утра. А этой… — она уже хотела обозвать дочь дрянью, но остановила себя — ни к чему накручивать и без того сложную ситуацию, — нет. Ну вот где она ходит?»       Ева закусила губу и снова набрала номер. Вызов прошёл без проблем, но долгие нудные гудки, каждый из которых вытягивал нервы, остались без ответа. Ева отключилась и, отложив телефон, устало откинулась на спинку дивана, потирая руки, чтобы чем-то их занять. Она накрыла праздничный стол — крутилась на кухне с самого утра, — а в итоге почти не притронулась к еде. Пальцы едва заметно дрожали — врач объяснял это напряжённой работой, а Ева — проблемами, которых, увы, было не занимать.       Цепочку начинал муж, а заканчивала дочь. Серёжа часто уезжал — на охоту, на рыбалку, и всегда далеко в область и, такое ощущение, что всегда подальше от Евы. Их семейную жизнь и без того нельзя было назвать безоблачной, ведь Серёжа знал, что Ева вышла за него от отчаяния. Чтобы отодвинуть бытом в глубину сознания того, кто мучил и истязал её сердце и душу — Ковалевского.       Знал и всегда напоминал об этом, делая жизнь Евы ещё невыносимей.       Масла в огонь подлила повзрослевшая Кира. Полгода назад она с кем-то познакомилась. Ева не знала ничего об этом человеке, но была уверена, что он существует.       Сначала дочь стала просто весёлой. Чуть ли не подпрыгивала от радости, а затем ещё и нервной. Постоянно дёргалась, когда мать входила в комнату и уже почти машинально выключала экран смартфона. Иногда Еве казалось, что дочь хочет что-то у неё спросить, когда ловила на себе внимательный и встревоженный взгляд Киры. Несколько раз она сама пыталась поговорить с ней об этом, но Кира всякий раз отнекивалась, вспоминала о важных делах и уходила к себе или же на улицу.       Бросала Еву, как и её отец.       Но если Сергей часто уезжал в ночь — после ссор, как сегодня, то Кира пропала в первый раз. Из-за неё они и поругались. Ева не смогла дозвониться до дочери, написала её подругам, но без толку. Все встречали Новый Год, и никому не было дела до того, где Кира. В первую очередь, Серёже. Ева просила его поехать поискать дочь, но муж лишь сказал, что у Киры могут быть свои дела в новогоднюю ночь, и вышел из комнаты.       Ева до сих пор слышала — далеко, как в другой жизни, едкие слова мужа о том, что если бы она хоть иногда забывала своего бывшего придурка, то из Киры вышел бы толк. Серёжа никогда не называл его по имени, а уж по фамилии тем более.       И Ева не думала о нём, вовсе нет. Наоборот, она всеми силами старалась загнать мысли подальше, туда, где даже она сама бы их не нашла. И если днём Ева справлялась, то ночь и сны были ей не подвластны.       Она часто шёпотом звала его. Ева узнала об этом в одной из ссор с мужем. Шептала заветные буквы, глотая сонные слёзы, просыпалась посреди ночи, желая увидеть рядом с собой широкую спину и чёрные, как вороново крыло, кудри, а не мышиного цвета волосы, которые уже начали редеть. В такие мгновения Ева давилась кашлем, глотала подкатывавший к горлу комок, отворачивалась от мужа и засыпала беспокойным сном без сновидений, сквозь который, словно шлейф пепла, тянулось одно лишь имя — Ковалевский.       Ева не хотела быть с ним, никогда. Но в странных порывах с губ часто слетали неосторожные слова: «Я буду с тобой снова».       Щелчок замка раздался так неожиданно, что Ева подскочила, ударившись головой о полку с безделушками, которые, жалобно звякнув, попадали на пол. Ева быстро вышла в коридор.       Дверь, прошелестев металлом о металл, открылась, и в проёме показалась Кира. При виде дочери у Евы перехватило дыхание, а сердце, стукнув так, что заложило уши, учащённо забилось. В первого взгляда было понятно: с Кирой что-то не так.       Её чудесного пепельного цвета волосы были растрёпаны и перепачканы, отчего сбивались в колтун и падали на лицо, закрывая глаза. Но не лицо дочери, которое наверняка было заплаканным (она отчётливо слышала, как порывисто дышит Кира) притягивало взгляд Евы, заставляя всё внутри болезненно сжаться, вывернуться наизнанку и распасться.       На шее дочери темнели следы от пальцев, словно кто-то душил Киру, схватив сзади. Тёмные, почти фиолетовые следы причудливо контрастировали с алыми смазанными отметинами, оставленными, без сомнения, губами.       На Кире была надета короткая юбка — если бы Ева видела, то ни за чтобы не пустила дочь на улицу в таком виде, тем более под Новый Год. Но не одежда привела в тихий и бессильный ужас Еву. Ноги Киры — повыше, почти прикрытые подолом юбки, были покрыты такими же тёмными следами длинных сильных пальцев, что и шея её девочки.       У Евы перехватило дыхание, она порывисто бросилась к Кире и настойчиво, чуть резче, чем хотела, схватила дочь за плечи и развернула к себе.       — Кира, дочка, — губы дрожали, — тебя избили? — Она отчаянно отодвигала от себя пугавшую мысль, словно не высказанная вслух, она переставала быть реальной.       — Изнасиловали, — едва слышно проговорила Кира. Её дыхание заставило чуть заметно всколыхнуться пряди волос — только по этому движению Ева поняла, что дочь что-то сказала. Голову Кира так и не подняла, словно боялась встретиться с матерью взглядом.       Сглотнув, Ева облизнула губы. Обличённая в слова мысль была ещё ужаснее, чем она представляла себе.       Неимоверным усилием воли взяв себя в руки, Ева попыталась прижать к себе дочь, но Кира не двинулась с места, продолжая рассеяно перебирать подол юбки, который открывал ещё более тёмные следы на бледной коже.       — Кира, девочка моя, — Ева пыталась говорить спокойно, но голос прыгал на высоких нотах, — попытайся успокоиться и скажи мне, кто это сделал? Ты его знаешь? Это тот, к кому ты ходила? — Она старалась быть мягче, но слова вырывались резко, и самой Еве казались неубедительными. — Кира, скажи мне, пожалуйста.       — Мама, — едва слышно прошептала Кира. Ева видела, как дрожат её руки. — Мамочка, — она замолчала, а затем добавила: — Это был…       — Я. — Звук этого голоса прошил Еву насквозь, опалив пламенем разум, превратив в пепел сердце, а душу в мелкие осколки. — Это сделал я. — И прежде, чем Ева успела вздохнуть, дверь квартиры распахнулась, и в коридор шагнут тот, кого она старалась забыть двадцать один год.       Он почти не изменился, только седины в волосах прибавилась. Его чёрные, словно агаты, глаза по-прежнему горели внутренним огнём, жар которого превратил в пыль осколки души Евы.       Сердце сделало болезненный удар, и к Еве снова вернулись чувства и мысли. В голове звоном колоколов била одно — он изнасиловал её дочь.       Ковалевский. Изнасиловал. Её. Дочь.       Ева резко, практически не осознавая, что делает, оттолкнула Киру назад — подальше от него и, продолжая держать тонкое запястье дочери, закрыла её собой.       — Убирайся, — собственный шёпот показался Еве шипением змеи в траве, — убирайся отсюда. — Она широко открытыми глазами смотрела на него, вальяжно облокотившегося о приоткрытую дверь. — Я сейчас позову на помощь.       — Не позовёшь, Ева, — негромко ответил Ковалевский, приподнимая голову. Он рассеяно провёл ладонью по стене рядом с собой — жест, который всколыхнул в останках души Евы пепел воспоминаний. — Не позовёшь, — повторил он, — потому что это должны решить только мы — ты и я. Я буду с тобой снова. Я… мы начнём с чистого листа.       — Нет никакого мы, — слова вылетали отрывисто, — и никакого мы никогда не было. ― За спиной всхлипнула Кира, и этот звук плетью хлестнул по сознанию Евы. — За что ты так с ней? Что тебе сделала моя дочь?       — Она похожа на тебя, — глухо ответил Ковалевский, делая шаг вперёд, заставляя Еву отступить дальше в квартиру, увлекая за собой безвольную, словно кукла, дрожавшую Киру. — Только она…       — …блондинка, — шёпот дочери, словно стон, долетел до Евы будто издалека. — Он говорил мне, что любил тебя… назвал меня… твоим именем, — Кира шумно вздохнула, — так ты правда любила его? — Ева почувствовала, как дочь вцепилась в её руку.       — Верно, скажи ей, — Ковалевский буквально прожигал взглядом Еву, едва слышно шелестя по стене кончиками пальцев, — скажи это, Ева. — Как и много лет назад Еве показалось, что сейчас он её ударит.       — Да. — Во рту пересохло, хотя капельки слюны оставили обжигавшие следы на губах, — да, я любила тебя.       И сейчас — тоже.       Она не сказала этого, но Ковалевский всё понял. Он резко сорвался с места, схватил Еву за плечи и встряхнул, оторвав от Киры. Дочь вцепилась в неё, но Ковалевский оказался сильней, и ногти Киры оставили на руках Евы царапины, тут же начавшие сочиться кровью.       Ковалевский, не обращая внимания на Киру, прижал Еву к стене. Его пальцы больно впивались в кожу, оставляя кровоподтёки, а горячее тяжёлое дыхание опаляло лицо. Его чёрные глаза горели безумием.       Сердце бешено колотилось, ледяной ком сжигал душу, а мысли отчаянно роились. Куда бежать и что делать с потерявшим контроль мужчиной, Ева не представляла.       ― Пожалуйста, отпусти её. ― Дрожащий голос Киры вывел Еву из красного тумана боли и страха. Она повернула голову и увидела, что дочь, выпрямившись, смотрела на Ковалевского во все глаза и тряслась как осиновый лист.       «Глупая храбрая девочка».       ― А ты вообще не лезь! ― Ковалевский одной рукой продолжал держать Еву за плечо, а второй оттолкнул Киру так, что та упала на пол. Короткая юбка задралась, открывая покрытые синяками ноги.       Этого Ева вынести не смогла. Пусть Ковалевский бьёт её, насилует, делает, что хочет, но он не смеет трогать Киру! Воспользовавшись тем, что он отвлёкся, Ева нашарила свободной рукой стоявший на полке стационарный телефон.       ― Не тронь мою дочь, ублюдок! ― С этими словами Ева со всей силы пнула Ковалевского в колено, а когда его нога подогнулась, опустила на затылок телефон. Корпус аппарата разлетелся вдребезги, Ковалевский с полустоном-полурычанием рухнул на пол, хватаясь руками за стену, а Ева наконец сумела выскользнуть.       Она сгребла дочь в охапку и впихнула её в гостиную, успев закрыть двери до того, как Ковалевский поднялся. Ключ прыгал в трясущихся руках, на плечах наливались синяки, а из разодранных рук капала кровь, но Ева не обращала на это внимания. Сейчас главным было уберечь Киру.       ― Спрячься, ― отрывисто бросила она, совладав, наконец, с ключом. ― Да не стой столбом! ― Ева обернулась к Кире, желая узнать, почему дочь не двигается и молчит.       Кира стояла, как истукан, и дрожала. Из её ярко-накрашенных глаз лились тихие слёзы ― дочь даже не всхлипывала, ― оставлявшие на бледных веснушчатых щеках потёки подводки и туши. Алая помада смазалась и запачкала подбородок, губа была разбита жестоким ударом.       Она быстро подошла к дочери и как можно более нежно взяла Киру за плечи.       ― Кира, ― слова царапали горло, ― дочка. Прошу тебя, спрячься. Я разберусь с ним. Сама разберусь. Я тебе обещаю, он тебя больше не тронет. ― Ева не хотела думать, что будет, если она не сможет сдержать обещания.       Она ломалась и не выдерживала слишком часто. Ковалевский сломал жизнь ей. И Ева не хотела допустить, чтобы он искалечил ещё и Киру.       ― За что ты любила его, мама? ― Кира говорила прерывисто, но зато смотрела Еве прямо в глаза. Наконец-то. ― За что ты его любишь?       ― Потому же, почему его полюбила и ты. ― Ева не могла сказать: не потому что не хотела, а потому что не знала, за что именно любит Ковалевского. ― Потому что его невозможно не любить. Он прекрасен в своей ужасности.       Она только сейчас увидела, как тряслись руки Киры, как дёргался от икоты подбородок. Не успела Ева подумать, что надо стереть кровь и помаду с лица дочери, как дверь гостиной сотряслась ударом: Ковалевский пришёл в себя.       Задребезжало стекло, казалось, ещё чуть-чуть, и оно вылетит из рамы, и тогда Ковалевского уж ничего не остановит.       Может, время настало.       О...Может, сегодня...       В этот миг Ева как будто отключилась. Все звуки пропали, мир сузился до предела. Перед ней стояла чёткая задача: спасти Киру. А если есть задача, то есть и решение.       Ева огляделась и, на секунду прижав дочь к себе, затолкала её под накрытый скатертью стол. Затем пересекла комнату и сорвала со стены дурацкую картину, подаренную свекровью.       В стене за картиной был вмонтирован несгораемый сейф, в котором муж держал охотничьи ружья.       «Пожалуйста, пусть он не сменил код! ― взмолилась Ева, двумя руками нажимая кнопки с цифрами. ― Пусть от Серёжи будет хоть какая-то польза!»       «9». «35». «21». Бессмысленные цифры. Не дни рождения, не даты, ничего. Но Ева помнила их, а значит, ещё не всё потеряно.       Она вытащила из сейфа ружьё и вложила в ствол один патрон в то самое мгновение, когда витражное стекло двери разлетелось вдребезги, а в комнату, протиснувшись в образовавшийся проём, шагнул Ковалевский.       Ева повернулась к нему и плавно и тягуче, как в замедленной съёмке, вскинула ружьё. Один удар сердца, один взгляд в чёрные, полные безумного огня глаза Ковалевского, и Ева нажала на спусковой крючок.       За окном громыхнул салют, комната окрасилась в нетерпимо алый цвет. На секунду Еве показалось, что она в Аду.       Она едва не оглохла от выстрела в помещении. Всю комнату заволокло дымом, запахло порохом до тошноты и рези в глазах. Кашляя, Ева, не отпуская ружьё, сделала шаг вперёд. В голове бабочкой, прилетевшей на свет, билась одна мысль: попала ли она?       Ковалевский стоял перед ней, а на его рубашке расплывалось алое пятно. Из агатовых глаз исчезло безумие. Сейчас в них были только тоска и какая-то затаённая… боль?       Ева не надеялась, что это любовь. Ведь любовь — причина войн.       Когда Ковалевский покачнулся, ружьё выпало из ослабевших рук Евы. Она опустилась на колени. Ковалевский стоял перед ней ― тоже на коленях, а его кровь из простеленной груди заливала ковёр.       Они повалились на пол одновременно: Ева, заходясь в беззвучном плаче, а Ковалевский со странной улыбкой на бледных губах.       Всё, к чему он прикасался, превращалось в пепел, даже смерть.       ― Вызывай скорую и полицию, дочка, ― произнесла Ева, лёжа на полу и глядя на то, как смотрела на неё сидевшая под столом Кира.       Ничего не изменилось в Новый Год. Он всё так же был с ней.