Подглядывающий

На то, что было дальше, я уже не могла повлиять. Свою битву я выиграла, поэтому только от Ким Тэхена зависело, окажется ли он в дураках дважды за день. Я вспомнила об обещании сталкеру, которое опрометчиво выпустила на волю в ту несостоявшуюся нашу ночь: если он не сдастся, я не обману его ожиданий, и испугалась. Гораздо сильнее, чем когда чувствовала зубы, проникающие сквозь ткань в кожу. Ким Тэхен любил обладать, любил чувствовать себя сверху вне зависимости от позы, которую подсказывала ему фантазия, любил быть во всем единственным. Не любил только защищать свое право на обладание. Получив первую же серьезную брешь, он отер губы от крови и сплюнул в мою сторону: — Через неделю. Семинар в Пусане. Собери вещи. — И вышел, чуть пошатываясь туда, где снова мог расправиться в полный рост, становясь привычным собой. Я засмеялась, и дрожь, родившаяся от сотрясания грудной клетки, передалась даже пальцам на ногах. — Что ты делаешь с собой и со своей жизнью? Это не было тем, что я хотела слышать от Пак Чимина. Мало того, что он резко сократил расстояние между нами, переход на такие личности грозил столкнуть нас лбами вне зависимости от любого моего решения насчет него. Преподаватель, студент — все настолько смешалось, что я уже не знала, кем мы на самом деле являлись друг другу. — А что делаешь ты? Я думала, мы договорились, что ты больше не следишь за мной. Он не ответил. Все становилось гораздо понятнее, когда я смотрела на него так близко, чтобы за своим собственным издерганным лицом угадать нечто, что он и не думал никогда скрывать. Мальчик действительно влюбился и думал, что это на всю оставшуюся жизнь. Как мило. — Я виноват перед тобой, — признался он так же открыто, без неловкости или беспокойства. — Потому что допустил, чтобы ты пострадала. Он не коснулся бы меня без согласия, поэтому я сделала это за него и развязала платок. — Я сфотографировал вас ночью, у танцзала, и отправил фото его жене. Но я не хотел, чтобы она делала тебе больно. Такой осторожный во всем, что касалось обмана и игры на публику, Ким Тэхен не знал, что рядом со мной давно уже был кто-то еще более осторожный. А узнай — никогда бы и не поверил, потому что у Ким Тэхена не могло быть соперников. Ему бы поучиться у сталкера настоящей подковерной борьбе: всего один прокол — и ты уже летишь вверх тормашками, не зная, кто вышиб землю под ногами. — Спасибо. Я обняла его, позволяя себе впервые за долгое время ощутить новое: другие ладони — непривычно мягкие и теплые, заскользившие по спине, другие губы, ткнувшиеся чуть повыше обожженного места на шее. Не больше и не меньше — в меру тонкое и сладковатое, как кремовая прослойка в моих любимых круассанах. Пак Чимин попробовал меня на вкус и не остался разочарован. — Спасибо тебе. Сама я бы никогда не смогла закончить эти отношения. Поцеловав его в лоб, я ушла. Никто не противился моему увольнению после прилюдного скандала. Декан вызвал меня к себе в кабинет и после недолгого разговора подписал заявление, дав на завершение всех дел неделю. В тот же день я съехала из квартиры вместе с чемоданом, в котором уместились только вещи желтого цвета. Больше никаких строгих юбок и блузок, туфель на высоченных каблуках, благодаря которым я выглядела как дорогая скрипка без смычка. Чинсу сказала, что я могу жить у нее, сколько вздумается, и я согласилась, пообещав не улетать обратно домой хотя бы первое время. Алый кулон отправился ценным пакетом к своему настоящему владельцу, и вместе с ним тяжелая гора, не позволявшая мне дышать в полную силу, наконец, отступила. Не передать словами, как хорошо оказалось дать волю той мне, что так долго скрывалась по ту сторону зеркала. Я надевала желтую юбку, распускала волосы и садилась за руль Гринго, словно это был мой личный экипаж, в котором я была и водителем, и сидящей на заднем сидении королевой. А в туфлях на плоской подошве, оказалось, можно танцевать, даже идя университетскими коридорами на занятия. Почему никто не говорил раньше, что так можно? Можно не делить и не скрывать, а сосуществовать на одной территории. На меня по-прежнему косились больше обычного, обсуждали за спиной слишком легкомысленную натуру и открытые колени. Не пропускали в дверях или не ждали в лифте. Мне было все равно, потому что каждый день на сданных работах — будь то тесты или переводы — поверх первой страницы выводилось: «Не уходи». «Я люблю тебя». «Останься со мной». Словно в дотелефонную эпоху, когда ценилось каждое слово, которое отправлялось от одного собеседника к другому слишком длинной дорогой. Я хранила молчание, поэтому Чинсу, все-таки исполнив свой план и вытащив нас погулять по Уэно, не выдержала и спросила: — Ты дашь ему шанс? — Нет. — Но почему? — Я слишком долго связывала себя отношениями, в которых не была уверена. К тому же, если оставлять что-то позади, то лучше приятным воспоминанием. А Пак Чимин — это все равно что сон, пришедший прямо перед рассветом. — Ты глупая. Такая глупая, что мне хочется взять и трясти тебя, пока эти твои литературные мыслишки не покинут голову насовсем. Есть мужчина, есть ты, есть энергия между вами. Он сделал все, чтобы завоевать тебя, а ты продолжаешь отрицать очевидное: еще пара дней — и он больше не будет твоим студентом. Может быть. Но мне было хорошо в тишине. Во вторник Пак Чимин прыгнул через голову, перелопатив Диккенса, чтобы своей рукой адресовать мне написанные столетие назад строки: «Вы — часть моей жизни, часть меня самого. Вы — в каждой строчке, которую я прочел с тех пор, как впервые попал сюда простым деревенским мальчиком, чье бедное сердце вы уже тогда ранили так больно. Вы — везде и во всем, что я с тех пор видел, — на реке, в парусах кораблей, на болотах, в облаках, на свету и во тьме, в ветре, в море, в лесу, на улицах. Вы — воплощение всех прекрасных грез, какие рождало мое воображение. Как прочны камни самых крепких лондонских зданий, которые ваши руки бессильны двинуть с места, так же крепко и нерушимо живет в моей душе ваш образ и в прошлом, и теперь, и навеки, Эстелла». Я не знала, плакать мне или смеяться, но на этот раз не могла отделаться привычным: Диккенс не писал таких слов, Пак Чимин. Писал. До конца дня я не решалась оставлять какую-либо пометку поверх его красноречивого обращения, словно была уверена, что написанное потом не сотрешь, даже если под рукой найдется корректор. Он все равно прочтет, он узнает — я сомневалась. А мне не хотелось давать ложную надежду, не будучи до конца уверенной, что не пойду потом на попятный. Когда время на часах подошло к полуночи, бокал вина сделал свое дело — я написала маркером «Ты потанцуешь со мной?», пряча послание где-то в конце работы. Чинсу подняла большой палец вверх, а я подумала, что еще никогда и ни одному мужчине не делала более откровенного предложения заняться со мной сексом.