я целую твои запястья и поцелуи становятся синяками

ты её собираешь. ты его собираешь. ты их всех собираешь. всех. они звонко смеются, и их улыбки ты сохраняешь, но в себе подавляешь смех, потому что настенный маятник, амплитуда за амплитудой, одевает тебя в печаль. это их повседневным голосом похоронные шепчут минуты. а ты только не отвечай им. ни за что им не отвечай. с тобой говорит иуда. ты её собираешь. ты её облачаешь в шелк. ты отыскиваешь в ней что-то, что в тебе никто не нашел. ты её засыпаешь песнями. но кого ты боготворишь? сколько боли тебе причинит твой ангел, что, ужаленный, ты смолчишь? ты её собираешь частями, сохраняешь, желаешь спасти, и стучит твоё сердце поломанным метрономом, но стучит не в твоей груди. сколько ран оно бередит? а тебе и ответить нечего, тебе нечего ей сказать. ты её собираешь бережно, пока мерзость в её глазах обволакивает тебя, как пропахшая старостью шаль. ты потерянный и укутанный в эту траурную вуаль. в подвенечную ведь вуаль. только ты её собираешь и не думаешь порицать. беспокоишься, а насытится ли та, что жрёт тебя без конца, хватит крови ли ей и плоти? и худобу винишь свою. только ради любимых сотни предавали себя огню, а любимые из толпы громче всех голосили "сжечь ведьм!". иуда приходит, чтобы узреть. а ты её собираешь, и до пор сих тебя не страшит агония. в её глазах отражается оживающий пандемоний. ты его собираешь. ты с ним, за него, о нём. он не пьет тебя, не испытывает, не сжирает тебя живьём. и под солнца лучами кажется — предназначен он небесам, только бесы зачем-то кланяются его тонким босым ногам. поцелованный мирозданием, он позволит тебе смотреть. да ведь облик его проклинает и оплакивает мечеть! но к чему тебе это знание, когда он пред тобой стоит. ты его вырезаешь, словно обрабатываешь гранит. его мышцы, черты лица отшлифованы шумным морем. но смотри — испивает горе из ключиц его Михаил. представляется Самаэлем тот, кого ты превозносил. ты его собираешь, растишь на грудине не змей, а горгону, и luxuria растекается по бескрайнему пантеону. в ядовитой воде не плавало только яблоко подлой эриды. но какого, скажи мне, дьявола обнажаешь свои обиды перед ним, отдаешь в его руки. отдаешься в них сам. ты не стал люцифера любовником, и слугой ты его не стал. но его собираешь упрямо, и до пор сих не видишь риска. поселяется в твоей глотке сын прожорливый василиска. ты их собираешь упрямо. всех их собираешь, всех их. ты давишь в себе, ты давишься, ты задыхаешься этим смехом. отскакивает от стен голых безумный хохот. ты хочешь собрать их так тихо, что себе не позволишь и вдоха. ты их собираешь каждого, вбиваешь, вшиваешь в себя. друзья твои — все антихристы, стезя у тебя одна. все, что ты успел собрать за жизнь, уместится на двух стульях. ты их собираешь, они сидят и скалятся, как горгульи. ты только для них. они для тебя высшее из всех высших. ты их собираешь и бальзамируешь, чтоб затем разложить на нишах. два тела позируют, а головы их покоятся на коленях венцом твоей жизни, твоим венцом, подарком для поколений. они дорожат, тобой дорожат. искупана в формалине верность твоя, покорность твоя. ты третий посередине, и их губы, пропитаны ядом трупным, — целуют твоё лицо. ты их собираешь вокруг себя. они сжимают кольцо.