***
В ресторане уже накрыто для завтрака, в окна неотвратимо льётся белый утренний свет, едва-едва колышутся прозрачные занавески. Сладко и уютно пахнет выпечкой, официанты предлагают на выбор дюжину видов свежевыжатых соков. Джаред бы сейчас свой сезонный гонорар отдал за то, чтобы оказаться в любом придорожном баре, но вызывать такси, а потом спрашивать, где здесь можно нажраться с утра пораньше — не самая удачная затея. Джаред улыбается бармену как старому знакомому, растирает виски, говорит, что в «Тао» вчера было не очень, и просит налить в хайболл двести водки со льдом. Он морщится поначалу, пьёт маленькими глотками и дышит через рот, размазывая беконом желток по тарелке. Психолог утверждает, что у него проблемы с доверием. Пиздец какой неожиданный диагноз, особенно при айкью сто сорок. Только это не Джаред не доверял никому — это люди его не понимали, сторонились, считали, что умничает или рисуется. Слишком знающий, слишком не такой. Но, как известно, будь проще, и к тебе потянутся. Так появился новый Джаред Падалеки — заводной, бесхитростный, слегка наивный, искренний и простой. Человек, который смеётся. Он переломал себя настолько, что жениться умудрился, не снимая маски, хотя Дженсен и пытался его образумить. Дженсен, изучивший его вдоль и поперёк, Дженсен, ближе и роднее которого нету. И чьё истинное лицо… А вот, собственно, и оно. Вернее, точная копия, местами. Особенно глаза — как они смотрят сейчас. — Утро! –Миша приземляется за столик Джареда, встрёпанный, с припухшими веками, как всегда, небритый, но вполне довольный собой и миром вокруг. — Сушняк, — сообщает он, — сдохну сейчас, — и тянется за стаканом Джареда, логично предположив, что это вода со льдом. — Отвали, — осаживает его Джаред, грубо, но беззлобно. С некоторых пор он изменил своё отношение к Мише, хотя Дженсен предупреждал с самого начала. Отольются, мол, кошке мышкины слёзки, лучше не связывайся, запомнит и отомстит по пунктам — и за звонки в Австралию, и за проколотые шины, и за проигранные деньги. Джаред не слушал — свирепел от ревности, гнул своё, и ждал, когда же, наконец, Кастиэль сдохнет окончательно. Вот только раз за разом Кастиэль воскресал — Миша, этот псих и фигляр, обзавёлся толпой фанаток в рекордно короткие сроки и остался в сериале навечно. И продолжал вести себя так, словно имел на Дженсена все права. Дженсен наблюдал и отмалчивался. «Он тобой манипулирует, разве не понятно?» Да, Миша намеренно пробивал в Джареде эту брешь, и тот ничего не мог поделать. Он так и не отважился напрямую спросить Дженсена, было ли что-нибудь у них с Коллинзом. Хотя, к тому моменту, про Дженсена он уже понял многое. Про Мишу — тоже. Было забавно наблюдать перемену в их отношениях — как только Коллинз забрался в режиссёрское кресло, и ему хватило и чутья, и таланта обойти Дженсена на этом поприще. Они похожи, оба злые, честолюбивые до крайности. Один носит маску паяца и людей презирает в принципе. Стравливает и наблюдает, доказывая самому себе, что все одинаковы, что всякую любовь можно расковырять, разоблачить, как простой блеф. Внутри другого, под мальчишеским очарованием и хитринкой, за сдержанностью и рассудительностью живёт дементор. Он заберёт все, высосет душу и ни черта не даст взамен. Сначала дурман совершенный, потом больно, а потом за завтраком пьёшь водку, и никто не виноват. Зато с Мишей у них, кажется, теперь паритет, старый, проверенный враг автоматически становится другом на фоне зла неизученного. Спасибо Таю, мать его, Оллсону. — Настолько паршиво? — так и не прикоснувшись к стакану, Миша тянет носом, нюх у него, как у сенбернара. — Вместо таблеток, — огрызается Джаред. — Рёбра болят. — Сколько лет? — невпопад спрашивает Миша. Он упирает подбородок в сложенные столбиком кулаки, глядит снизу вверх тем сочувствующим взглядом, который последнее время мерещится Джареду решительно везде — мол, здоровый же мужик, а совсем идиот. Джаред как-то спросил Дженсена, неужели все вправду верят, что он такой, каким кажется? На что услышал поучительное «если что-то выглядит как утка и пахнет как утка, то это утка, даже если на самом деле — апельсин». Вот так, просто и обидно. — Что «сколько лет»? — Джаред делает большой глоток, алкоголь привычно накатывает в затылок, притупляя мысли и сгущая воздух, в зале как будто становится темнее. — Сколько лет ты страдаешь этой хуйнёй? — Мише приносят кофе, и он утаскивает с джаредовой тарелки тост. — Ждёшь, что он изменится? Или стороной какой новой откроется? Зря. — Сволочь ты, — бросает Джаред. — Я хоть не скрываю, — Миша языком снимает с капучино пенку и продолжает самым участливым тоном: — Плюнь и разотри. Пойми, наконец, что обычно люди стараются казаться лучше, чем они есть, умнее, сильнее, решительнее, по-разному, кому чего не хватает. Но есть меткое русское выражение — от осины не родятся апельсины. Джаред вспоминает рассуждения Дженсена про апельсин, и ему хочется разбить тарелку о мишину голову. — Это ты у нас исключение, — продолжает тот. — Так и думаешь всю жизнь под дурачка косить? — А сам? — кривит рот Джаред. — А у меня всё в порядке, — Миша беспардонно продолжает уплетать завтрак Джареда. Тот допивает свою водку, вилкой поддевает со дна лимон — вот и вся закуска. Он опьянел даже быстрее, чем надеялся. Жизнь по-прежнему дерьмо, но изнутри поднимается злоба, а это уже кое-что. Не жалость к себе и не апатия, по крайней мере. — Тогда скажите мне, доктор, — издевательски тянет Джаред, сплёвывая на салфетку пережёванную цедру, — что он в Оллсоне нашёл? Это же бред. — О, — Миша улыбается, как будто это самая любимая его тема. — Элементарно. К Оллсону даже ты со своими фирменными подколами не лезешь — на первую же шуточку он ответит хуком в челюсть, и ты это понимаешь. Тай с десяти лет в приюте жил — это, знаешь ли, ни манер изящных, ни чувства юмора не добавляет, но характер выковывает точно. В отличие от тебя, меня или самого Дженсена, Тай — парень простой и честный. И казаться ничем не хочет. Думаю, нашему Дженни просто надоели сложности. «Нашему Дженни» — тарелки определённо будет недостаточно, Джаред бы сейчас с удовольствием выкинул Мишу в окно. Вместо этого он сжимает челюсти так, что боль отдается в затылке, рывком встаёт и выходит, у двери вписываясь плечом в косяк. Миша промакивает губы салфеткой и молча следует за ним.***
Накинуть халат или обмотаться полотенцем он даже не подумал — открывает дверь совершенно голый, в уголках рта подсыхает белёсая корочка. В ответ на вопросительный взгляд Тая Дженсен крутит влажной зубной щёткой у него перед носом. — А ты что подумал? — усмехается и облизывает губы — яркие, влажные, как будто мятных леденцов наелся. Леденцов, ну да. У Тая нет особых иллюзий насчет того, с кем и как Дженсен провёл ночь. Если честно, ему плевать. Он всем весом придавливает Дженсена к стене, тот матерится сквозь зубы, потому что это дверца встроенного шкафа, а на ней — острый выступ ручки. — Полегче, ковбой, — Дженсен выгибается, чтобы не царапать спину, а получается, что теснее прижимается к Таю. — Заткнись, — обрывает тот небрежно. — Сам позвал, — фиксируя, удерживает под челюстью, и Дженсен с готовностью открывает рот, позволяет слизывать сладкий ментол с изнанки щёк. Поцелуй выходит колючий, жёсткий, быстрый. Дженсен не брился, даже в душе не был, зараза, то ли просто забил, то ли не успел, так с утра приспичило. И как бы он ни вертелся в руках, как бы ни тормозил, какими бы едкими словечками ни язвил, пока рука Тая плавно соскальзывает ниже, пока он вдавливает пальцы в открывшееся горло Дженсена, один за другим, словно перебирая клавиши, пока, в разлад с медленными движениями языка, резко надрачивает его член жёсткой сухой ладонью, пока борется с желанием разложить Дженсена прямо тут, на блестящем ламинате, у аккуратного рядка дизайнерской обуви, — как бы это ни начиналось, сейчас Тай руководствуется только собственными инстинктами. Дженсен сам так захотел. «Не в мозг, не в душу, про остальное можешь не спрашивать», — сказал он в тот, самый первый раз, небрежно швыряя на незаправленную постель пачку презервативов. Лучшие правила — никаких правил. Только пара-тройка запретных тем, которые Тая в принципе не интересуют. — Сука, — хрипло бормочет Тай, прикусывая нежную кожу под ухом, толкая Дженсена в спальню вперёд спиной. — На тебе его запах. — Ну, — говорит Дженсен, кивая в сторону открытой двери в ванную, — можешь подождать. И тут же утыкается лицом ему в шею, смеётся, непонятно чему, и мстительно ставит засосы — два, слева под кадыком, на расстоянии укуса друг от друга. — И так сойдёт, — фыркает Тай, толкает Дженсена на сбитое комом одеяло и тут же подхватывает под колени, тянет на себя, чтобы задница на самом краю. Демонстративно складывает пальцы — указательный между средним и безымянным, — сплёвывает на подушечки, раз, другой, и Дженсен кивает, жмурясь и шире разводя колени. Руки у Тая некрасивые, пальцы будто перебиты. Они и правда сломаны в нескольких местах — память о некогда частых драках, жестоких, уличных, не на камеру. Он не злоупотребляет железом, не бегает по утрам, бьет непонятные татуировки, хотя в их профессии это не очень-то приветствуется, если ты не Анджелина Джоли, конечно. Никакого особого таланта, чтобы позволять себе пренебрегать спортзалом, ничего от выверенной, глянцевой красоты. Но в нём ощущается естественная, природная сила, пусть одномерная, но живая. Возможно, от этого несет самыми примитивными инстинктами и хуй знает, каким ещё фрейдизмом, но Дженсена ведёт от напора, от того, как отбирают контроль — и никаких последствий. Это как глотнуть ледяного неразбавленного джина. Холодно. Горячо. Жжет. Разбирает мгновенно и полностью. Дженсену в кайф, когда Тай трахает его пальцами. Возможно, секрет в тех самых переломах, в дополнительном рельефе. А ещё в том, что это не подготовка, не прелюдия — приятные, но наскучившие игры. Это — сразу секс. И Дженсен, обычно тихий, когда снизу, теперь не сдерживается. Мечется по постели, дышит загнанно, насаживается сам — торопливо, мелко, грязно. — Ещё, ещё, ещё, — просит, сжимая свой член в кулаке, трёт розовую, влажную головку, другой рукой цепляясь за плечо Тая. — Футболку бы хоть снял, придурок, ох, да, возьми в рот, блядь, дадада… — И, закусив ребро ладони, запрокидывает искаженное в оргазме лицо. Потом, развалившись поперек кровати, отбивает на бедре какой-то неровный ритм, наблюдает сквозь прищур, как Тай раздевается. — Череп, — комментирует Дженсен. — Зачем ты себе череп набил? — А что мне, прости, набивать? Бабочку? — Логично, — хмыкает тот и с готовностью переворачивается, подпихивая подушку под живот.***
Джаред крутит в голове всякое, подбирая слова, но, за что ни ухватись, всё уже когда-то сказано. Немудрено, за столько-то лет. Господи, не все браки столько длятся, сколько они уже вместе. Это ёбаная гнилая санта-барбара, город грехов. Остается только Коллинза в койку затащить, хотя этот сам кого угодно куда угодно затащит. Нет, не то, всё не то. Жалкая попытка выровнять счёт, предыдущая была три года назад — Женевьев в белом платье, такая красивая. И — «здесь я, здесь, уймись, вот так, хороший мой» — шепот Дженсена, а сам Джаред — на коленях перед ним в туалетной кабинке. Тугой, колючий ком в горле удается сглотнуть, только когда Дженсен в это самое горло кончает. Будь оно всё проклято. Лифт послушно отсчитывает этажи, тихонько звенит на нужном. — Зачем всё это? — спрашивает Джаред у Миши, и не поймёшь, то ли он про пальму в холле, почти на весь проход, то ли про свою мастерски просираемую жизнь. — Ты пьян, — вздыхает Миша, озабоченно поглядывая по сторонам. — Пошли, проспишься, — и хочет ухватить его за предплечье, но Джаред выдёргивает руку. Сначала шарахается в сторону, а потом, безо всякой логики, наклоняется к самому мишиному лицу. Как у всякого клоуна, вблизи глаза у Миши невесёлые, а от них тянутся длинные смешливые морщинки. Профессиональная деформация. — Га-дю-ка, — выговаривает Джаред по слогам и больно тыкает пальцем в солнечное сплетение. Он ждёт, что Миша развернется и уйдёт, но тот только потирает переносицу, усталым таким жестом. — Может, ты его прирезать захочешь, откуда мне знать? А у нас два сезона впереди. Не пойми меня неправильно, но я слишком сильно заинтересован в том, чтобы вы оба оставались живы и вменяемы. Мало кто знает, что самые циничные мишины шутки, всё, что со стороны смотрится таким абсурдным и нарочитым, — это и есть его настоящие мысли. — Ну, чего уставился? — Миша прищёлкивает пальцами у Джареда перед носом. — Иди давай, куда шёл. И всё так же следует за ним. На самом деле, Джаред не против. Да что там, он сейчас любому живому существу рядом обрадовался бы. Кто угодно, лишь бы не одному. Иначе он так и не решится сказать… Сказать что? Ему всегда казалось, что Дженсен знает множество разных тайн, и откроет их когда-нибудь все. Откроется. А на самом деле, он просто коллекционирует чужие. Маньяк, в своём роде. И ладно, со своим заблуждением Джаред смирился, но, ради всего святого, пусть Дженсен, наконец, остановится. Никакой ведь души не хватит. — Т-ш-ш! — Миша практически виснет у него на плече, когда Джаред заносит руку, чтобы грохнуть по двери. — Открыто же, не видишь разве? Дверь в номер Дженсена действительно не захлопнута, хотя снаружи на ручке так и болтается табличка «не беспокоить». — Он тебе нужен? — вдруг спрашивает Джаред, прежде чем толкнуть дверь. Нет, это спрашивает не он — это спрашивают двести граммов водки и лимонная корочка. Вопрос однозначно, претендует на первое место на конкурсе самых идиотских вопросов. После «тебе было хорошо со мной?», конечно. — Ты имеешь в виду, сплю ли я с ним? — тактично уточняет Миша. — Безусловно, да. Кто бы сомневался. Коллинз спит со всеми, кого хочет, ему не отказывают. Умеет подобрать ключ к каждому, умеет быть любым. Как Дженсен. Как Дженсен, развалившийся на кровати, умопомрачительно загорелый на белых простынях, залитый светом из расшторенного окна. Это на втором плане, а на первом — голая задница Оллсона, капли воды на плечах, а ещё — красные, взбухшие полосы на лопатках. Он швыряет Дженсену выжатое полотенце, и тот лениво и бесстыдно вытирает себя между ног. На этом кадре Джареда парализует. Его вырвало бы прямо на пол, если бы было чем. Он заносит руку для удара, но вместо этого просто опускает ее на чужую спину, на свежую царапину. — Дорвался всё-таки? — спрашивает почти без голоса. Тай оборачивается, наклоняет голову в своей привычной позе — вбок и назад, словно человек, страдающий дальнозоркостью. Глаза его кажутся почти прозрачными под бьющими прямо в лицо солнечными лучами. Он спокойно, почти ласково перехватывает запястье Джареда и зажимает большой палец в болевой. Несмотря на то, что на Тае нет даже трусов, Джаред чувствует раздетым себя. Как будто кожу содрали. Его хватает только на то, чтобы не завыть. Перевести взгляд на Дженсена он уже не может. А Тай, не торопясь, подбирает раскиданные по углам вещи, не боится повернуться спиной, вообще ничего не боится. Совсем недавно Джаред точно так же бродил по чужому номеру, оставил на тумбочке часы, тут они, рядом с пустым бокалом, в котором медленно, карамелью оплавляется лёд. А вот, оказывается, как правильно уходить от Дженсена — просто махнуть рукой, мол, бывай, старик. И не забывать ничего. — А я, пожалуй, в душ, — Дженсен поднимается, запахивая полотенце на бёдрах. И смотрит на Джареда — секунд пять, не дольше. Так, наверное, какой-нибудь инквизитор смотрел на всходящего на костёр Джордано Бруно — даже если она вертится, кому ты что доказал? Невыносимо дерёт глаза. — Хочешь присоединиться? — ироничный, тягучий голос Дженсена. Джаред вздрагивает и с опозданием понимает — это Мише. — А ничего не треснет? — откликается Коллинз в тон. Взгляды, которыми они обмениваются, можно ощутить кожей. Но Джаред знает наверняка — Дженсена Миша боится. А тому эта эмоция скучна. Ему было интересно, до недавнего времени, чтобы его любили. Больше не интересно. В ванной комнате щёлкает замочек.***
Крошечные бутылочки со спиртным из мини-бара. Иногда спасение в них. Каждая ровно на глоток, но Миша умудряется раздобыть их столько, что хватило бы на небольшую коллекцию. Виски, джин, кальвадос, абсент — зелёный, чёрный и красный. Интересно, что будет, если смешать? Джаред не помнит, как он тут оказался и зачем. Ну, да, да! Именно за этим. Джаред тянется за очередной дозой. Миша зеркалит жест и, держа руку на отлёте, льёт на язык густой, пахнущий летом и клубникой Ксо-Ксо. Облизывается и на последней капле откидывается в кресле. Джареду мало, он тянет бутылочку наудачу, не глядя на этикетку и даже на цвет. Здесь он один, один все же. Единственное, чему сейчас удивляется Джаред — это ясности мысли. Ни путаницы в голове, ни злости, ни отчаяния. В конце концов, он всегда знал про Мишу — когда началось у них с Дженсеном и когда закончилось. Миша сколько угодно может болтать, что трахается с Дженсеном, но Джаред-то знает правильное время — трахался. «Как вы можете играть братьев, если в жизни вы любовники?» Миша позволил себе вслух заявить такое, что Дженсен ему не простит никогда. Правду, после которой появились Даниль Эклз и Женевьев Падалеки. Скорее всего, Миша уже не раз пожалел о своем вопросе-шутке. Но слово не воробей, есть у русских и такая пословица. Вот тогда закончились Миша и Дженсен и началось противостояние. Попытки Коллинза доказать, что он круче, и почти маниакальное желание закрепиться в сериале. Миша делал все мыслимое и немыслимое, через голову разве что не прыгал — хотя, может, и прыгал, — пытался подсидеть и подвинуть Дженсена во всем. Оказаться на равных или даже переиграть. Иногда у него получалось, но чаще нет. И Миша продолжал, как сорока, тащить себе все, что плохо лежит и хоть поверхностно блестит Эклзом. Можно только догадываться, с чего его так переклинило на Дженсене. Хотя, что гадать — на Дженсене клинит всех. Взять того же Тая или самого Джареда. Миша наклоняется над растекшимся по креслу Джаредом, придавливает руками его плечи и целует. Джаред отвечает на автомате, у Миши приятный и теплый язык. И целует он приятно. Да, тянет всё, что плохо лежит. А сейчас плохо лежит сам Джаред. Его только что смахнули, как пылинку с царского плеча. Миша не может не подобрать. Как-никак семь лет это тело принадлежало Эклзу, Мише не устоять по определению. А Джареду внезапно все равно и даже интересно. Джаред приподнимается навстречу Мише, обхватывает чужую спину руками, обвивает его бедра ногами и, открываясь, уже вполне сознательно отвечает на поцелуй. Сигналя, как семафор — все пути открыты и дороги свободны. Давай, Коллинз, вперед! Джаред прилежный ученик, и то, чему учил Дженсен, он усвоил в совершенстве. Он знает свое тело, умеет получать удовольствие от секса. И пусть руки не-Дженсена не сразу нащупают, как надо сжимать и ласкать, он сам им поможет и покажет. Направит куда надо язык не-Дженсена и разведет ягодицы для члена не-Дженсена. Механика, физиология, — все просто. Заниматься сексом вообще круто, это всегда нравилось Джареду. Не-Дженсен тоже ничего, он чувствует, что и как ему нужно. Войти жестко, без лишней подготовки, правильно потянуть за волосы, запрокидывая голову и открывая горло для поцелуев. Резких, болезненных. Останутся синяки — похрен. Все похрен — надо кончить. Член не-Дженсена неожиданно другой. Джаред и не подозревал, что разница будет ощущаться так сильно. И это несоответствие, непривычность срывают его. Он елозит под чужим телом, выгибая себя под правильным углом. Зажмуривает глаза и представляет, как над ним сверху трудится фак-машина. Тыдыж-тыдыж-тыдыж — звучит она в самое ухо, пыхтит странно, как будто на паровом двигателе работает, обдает жаром. Джаред обхватывает член и быстро дрочит. Кончить и как можно быстрее — с этой мыслью он сжимается вокруг мишиного члена, втягивая его глубже в себя, и крутит задницей, увеличивая трение по простате. Миша кончает первым. Стонет в шею Джареда. Тыдыдыдыж — сука! — фак-машина сломалась. — Дотрахивай, — неожиданно трезво и зло бросает Джаред, приподнимая мишино тело над собой, чтоб как можно меньше с ним соприкасаться. Миша ухмыляется и ныряет вниз, вбирает в рот член Джареда и старательно сосет, помогая себе рукой. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз, вверх. — Я в душ, — бросает он Джареду через плечо, стирая ладонью сперму с губ. — Давай, — бормочет Джаред, он ощущает себя частью кожаной обивки. Тело удовлетворенно гудит. Ничего не скажешь, Коллинз шикарно трахается. Джаред так и сидит в кресле — голый, удовлетворенный, с закрытыми глазами, почти уснувший под колыбельную льющейся в душе воды. Похмельем накроет к вечеру, а сейчас хорошо. Главное, не думать. Только вместо желанной темноты перед глазами рябит немое кино. Он видит Мишу, тот стоит под душем, вода льётся ему на лицо, а он жмурится и втирает ее в веки. Словно грим смывает. Он видит Тая, тот небрежно закидывает вещи в чемодан. На тумбочке откупоренная бутылка. Нет, чувак, это совсем не лечит. Уж точно не лучше, чем Дженсен. Он видит Дженсена — у распахнутого настежь окна. В руках у него джаредовы часы — как обычно, отсчитывают потерянное время. Вздрагивает секундная стрелка, вздрагивает отражение в оконном стекле. Будет дождь. Джаред просыпается — за закрытой дверью душевой всё так же слышна вода. Он не сразу понимает, что Миша просто даёт ему возможность уйти. Коллинз, конечно, порядочная скотина, но вот за это спасибо. Асфальт у крыльца рябит под дождём, город в непогоду просторен и безлюден. Джаред чувствует себя пустым, обнулённым. Ещё он знает минимум троих людей, которые чувствуют себя так же. Господи, благослови одиночество. И следующую встречу.