dangerous man.

      Под металлическим ключом с тихим щелчком сдается (не сразу, правда, приходится приложить определенную силу) главный замок той важной двери, за которой скрывается самая потаенная, оттого и желанная к овладению, из существующих вселенная, чьи тайны жирными пятнами в синий отлив чернил щедро разбрызганы по всем стенам, лакированному полу и холодящим спину простыням. Касаться их, значит погружаться вновь с головой, не иначе. Ощущать под подушечками пальцев, значит писать новые бинарные правила игры. Вторая по значимости во всей Британии сцена, где каждый божий раз приходится разыгрывать один и тот же спектакль, разделенный на двоих и постоянно ставящий вопрос о доверии. Неиссякающий поток всегда двусмысленных смс-сообщений тонкими нитями заостренной лески заставляют припоминать каждый символ своих текстов. Шаг за порог. Еще шаг - вглубь коридора. И ты уже весь в крови от них.       - … В моих губах, в глазах ты видел вечность, блаженством был изгиб моих бровей, я с головы до ног была небесной. Но я осталась той же — значит, ты, ты, величайший полководец мира, лжецом стал величайшим.       - Послушай же, царица. Отзывают меня на время спешные дела, но сердце я в Египте оставляю…       Пряничный домик, о котором плодились слухи в кулуарах, уже не тот, что пять лет назад. Стены совсем ссохлись, окаменели. От прикасания к ним слышно тихое оседание глазурной крошки на пол, а на кончиках пальцев остается пылью противный темно-желтоватый порошок. Что стало с нашим миром, Майкрофт? Время старухой-ведьмой проковыляло по этим местам, наложив костлявыми руками заклятие забвения. Оно заставило ходить по выжженной земле - на ней ничего уже не вырастет. И это не из приятных чувств... Но мне отчего-то хочется перепрограммировать эту реальность. Еще шаг. Я хочу вновь вернуться к тому двоичному коду, что стал основой для целой программы, которая пришлась Вам по душе. Он был совершенно бездарный, сумасбродный и отчаянный. Но Вы любите подобные начала, хотя совершенно хладнокровны к импровизации. Я хочу вернуться к тому коду, где я был единичкой, а Вы — моим нулем, где мое жадное «да» всегда шло об руку с Вашим властным «нет». Вернуться, но только мысленно. Ментальные субстанции имеют зачастую большую силу воздействия, чем физические попытки.       Дом опустел. Неужели Вы и вправду перестали здесь появляться? Наверное, некомфортно стоять на сцене одному, когда зрители замерли в ожидании твоей реплики, застывшей желеобразным веществом где-то между двух легких, да? И от безысходности Вы всматриваетесь в темноту, в которой не видно сверкающих глаз, ради одного только взгляда. Но и он Вас подводит. Оставляет в одиночестве, нахально и по-садистски пододвигая носком обуви бокал коньяка на два пальца к руке ближе. «Выпе-ей меня». Тоните. А телефон молчит. Еще один предатель, заслуживающий пулю прямо между бровей. И в таких декорациях свет софитов меркнет в мертвой тишине сцены. Действие закончилось. Вы засыпаете в одиночестве, заворачиваясь в одеяло, которое давит сверху, как пласт земли. Сколько нужно, чтобы успокоить Ваш поток мыслей, мистер Холмс? Там такая механическая работа, что позавидовал бы сам сэр Ньютон.       И вот моя самая непереносимая часть — неотвратимость конца. Дальше — лишь тьма и молчание.       ...Но секундная стрелка часов на стене кухни, идущей отчего-то следом за прихожей, не замерла. Она, как заговоренная, несется вперед с бешеной скоростью, что мой белый «ягуар» может только завистливо облизнуться. Вы не дали ей остановиться, чтобы в назначенный час проснуться и обрести данность. Чтобы обрести меня обратно в замкнутую систему тел и игры.       Фарфор полуразбитой чашки (она имела честь поцеловать что-то твердое в мое отсутствие?), чьи стенки аккуратной рукой покрыты пылью, холодит кожу пальцев, тяжелит ладонь. Как странно наблюдать за ее мелкими трещинками на дне и находить в них схожесть или даже отражение перипетий собственной судьбы. Чашка — еще один ключ, который открывает второй замок.       - «Благая весть хоть сотней языков пускай кричит», - я улыбаюсь одним уголком губ, сдерживая второй изо всех сил мимических мышц, - «дурное же известье мы чувствуем без слов». Почувствовали, мистер Холмс?       Не нужно никакой Вашей прославленной дедукции, чтобы понять, откуда у Вас появились океанские впадины у губ и крыльев носа и глубокое синее море под глазами. Все та же старуха-ведьма отнимает песчинки из наших часов жизни, верно? Или это все долгое ожидание… меня?       Увлажняю кончиком языка нижнюю губу, предчувствуя набирающий силу азарт, и убираю свободную руку в карман, второй продолжая держать чашку с кухни, совершенно отрешенно проходя дальше на Вашу запретную территорию гостиной, как будто мне все равно. Как будто мне все равно, что Вы сидите напротив меня так же, как и тогда, в нашу последнюю встречу. В точно такой же power – позе, закинув ногу на ногу и лаская ладонями подлокотники кожаного кресла, которое для меня всегда воняло сушеным мясом. Мы снова друг перед другом. Актер перед актером. Бесконечно далекие, как разнесенные квантовые частицы в разные стороны вселенной, и до боли близкие, притянутые взаимным магнитным полем. На долю секунды все возвращается на свой круг, как будто и не было промелькнувших между пальцами этих пяти лет. Ментальная дуэль, постоянный скрежет шпаг самодовольства и противоречивых чувств. Или, наоборот, отсутствия последних? Я смотрю и понимаю: у Вас в позвоночнике кое-что застряло, и это ничто иное, как стальной стержень. Со временем он только окреп так же, как и взгляд карих глаз, который так намеренно пытается меня сейчас подавить. Нужны извинения?..       А стрелка все бежит вперед. Или уже назад? Где была эта граница, которую мы оставили позади без сомнений, что даже теперь время над нами не властно? Не знаю. Оттого и начинаю свое движение по кругу комнаты, обдавая все своим взглядом, заговаривая стены известным только мне заклинанием и посыпая паркет кирпичной крошкой.       - Даже предаться воспоминаниям в одиночестве мне не дали, грубо, это очень грубо, мистер Холмс. Или Вы сами здесь частенько практикуете подобное? - подтягиваю брови к переносице.       - Я разочарован, что Вы подвержены таким ностальгическим чувствам, мистер Мориарти. - Ох, уже успел подумать, что у Вас полетели к чертям голосовые связки, раз Вы сохраняли молчание. А, нет. С ними все в порядке.       - Не стоило поддаваться искушению, мистер Холмс, - немедленно парирую в ответ.       - Надеюсь, в Британию Вы прибыли не иначе как с чисто туристическими намерениями.       - Исключительно с ними, - провожу пальцами по столешнице эллипсоидного журнального столика, что стоит легкоатлетическим барьером между двух кресел, прежде чем опуститься прямо на него, на тот край, что ближе к Вам. Не хватало еще запачкать брюки пылью. Меня забавляет эта Ваша чисто греческая хладнокровность и непоколебимость. Но, правильно, не лично меня Вам надо бояться. - У-у, кажется, Вы теперь с крошкой Шерлоком легенды. Говорят, раскрыли всю мою сеть…       - Это было сделать слишком просто, - не подавитесь гордостью, Майкрофт, мне тут труп не нужен. - Стоило только горгоне лишиться головы, как все змеи разом замолчали следом за ней.       - Ох, как чертовски трогательно. Да, эти все глупые людишки когда-нибудь должны были замолчать. Пусть считают это моим… - лживо подбираю мысленно подходящее слово и деловито верчу в руках чашку, - милосердием. И благодарностью за их работу.       Вы щуритесь. О да, я знаю этот взгляд. Игра зацепила Вас, поддела, воткнула пресловутый крючок прямо в живой кусок мяса. Ключ, Майкрофт, у меня есть ключ, который откроет даже Ваш покоящийся за ребрами сейф из сверхпрочных материалов.       - Ми-лость. Вы так на меня смотрите, будто не понимаете, о чем я говорю. Хотя… постойте. Что, правда? Бог мой.       - Наш диалог вновь приобретает прежний уровень метафоричности.       - Я хочу поделиться с Вами кое-чем, раз мы так неожиданно и вовсе непредсказуемо здесь встретились.       - Какая честь, мистер Мориарти.       - Я уходил в тень только лишь для того, - завороженно шепчу, будто передаю какое-то старинное знание только из уст в уста, - чтобы позволить вам поиграть с игрушками, которые мне порядком поднадоели.       - Очень неправдоподобно. Это же самоубийство, Джеймс, - тсс, первая осечка. Пуля проходит возле виска. Я вальяжно поднимаюсь с насиженного места, разглаживаю ладонями появившиеся складки на костюме. Мельком оглядываюсь.       - Вам ли не знать, что по осени пауки меняют местообитание. - Подаюсь корпусом вперед, заглядывая в какой уже — черт знает — раз в эти глаза. Сколько между нами километров, сантиметров? Около шестидесяти точно. И отставание в сердечных ударах на целый такт. - Улетают на своей паутине, словно на ковре-самолете, в другие места. Поселяются и начинают плести паутину заново. Плести и плести. Все с начала. Ай-ай-ай, как обидно, что по биологии у Вас была не отличная оценка.       - И Вы вернулись сюда, чтобы про все это рассказать? Я дважды разочарован.       Пожимаю плечами, мотая головой и надувая щеки, будто вот-вот, еще секунду, и разойдусь в смехе. Но он, конечно же, не последует, ведь все, на чем я сейчас могу концентрироваться, так это на ускользающем чувстве недоэкстаза. Где, где мое обещанное наслаждение?       - Хотел лично передать, - кривлю рот в ухмылке.       - Тем не менее, считаю позволительным сообщить Вам о том, что, учитывая Ваши прошлые «заслуги», ради национальной безопасности на время Вашего пребывания Вы будете находиться под пристальным взглядом компетентных в этом деле людей.       - Очень любезно. Но не стоит слишком сильно задирать носы кверху, мистер Холмс… Потолок бывает твердым, а боль от сломанного носа может быть весьма неприятной. Игра продолжается.       А вот и снятый предохранитель, взведенный курок. Я чуть дергаю подбородком, смывая с лица любые зачатки улыбок, готовых к атаке, а в руке что-то слышимо трескается. Чертова чашка!       - Кажется, наш чай безнадежно остыл, Майкрофт… - протягиваю я, не отрывая равнодушного взгляда от сжатой ладони и бесчувственного фарфорового предмета, что был моим импровизированным заложником на этот непродолжительный срок. - Какая. Жалость.       Вы встаете со своего места, разочарованно (как и сказали ранее) вздыхая и впутывая пуговицу в петлю пиджака. Ваши карманные человечки уже ждут меня за ближайшим кустом к этому дому, или они будут ждать где-то на перекрестке? Непременно с единственным наушником в ухе и фотоаппаратом, Вам ведь нужны постоянные сообщения доказательств, что я никуда не вляпался и ничего не замутил. Национальная безопасность, ох, да она давно взломана, дарлинг.       Ваш взгляд отчего-то бегает по моему лицу — неужели пытается сопоставить имеющуюся картинку пятигодичной давности в памяти и ту, что имеет перед глазами сейчас?       - Да-да, я помню, что выходить первым необходимо именно мне, - коротко усмехаюсь, сокращая между нами дистанцию до, практически, интимной и продолжаю удерживать зрительный контакт, попутно разжигая себя изнутри. - Прощайте, мистер Холмс.       Вы не спешите протягивать ладонь для рукопожатия, вновь что-то взвешиваете, наверное, свои «за» и «против», призывно проигрывая желваками.       - До свидания, Джеймс.       Но ни один из нас не двигается. Вербальный диалог перешел на стадию невербального с помощью взглядов. Нас разделяют лишь движение на кухне стрелок часов и тиканье, что они создают, разнося его по всей квартире, и от этого система наполняется еще большим приливом напряжения. Томное ожидание того, кто дернется первым, как новичок-ковбой с дикого-дикого запада, и пальнет в мишень раньше сигнала?       Совершенно не замечаю, как чуть тронутые кровавыми каплями (когда?) пальцы рук цепляются когтями хищного коршуна в твою отглаженную в лучшей прачечной Лондона рубашку, пачкают в кроваво-алое, тянут за завязанную удавку у горла, отводя подальше казнь - рано еще умирать от асфиксии, дорогой. Прямо в лицо ударяет оглушающей волной в несколько килограммов тротила знакомый до последней верхней ноты запах парфюма, и меня уже ведет. Ты молчишь, лишь тактично и упорно пробираешься к моей (в)скрытой грудной клетке. Пригреваю на своей груди питона, что в конечном итоге задушит меня в своих стальных объятиях. Ты все молчишь. Молчишь. И я уже ищу взглядом ножницы, чтобы срезать эти тугие нити с твоих губ, ищу нож, чтобы взломать печать молчания. Скажи хоть слово, например, «скучал». Пускай ты остаешься той самой папкой из сейфа с предупреждающим грифом «Секретно», но ты будешь моей папкой. Я люблю секреты. Я умею их правильно хранить за левой половиной тела. И этот тоже сохраню.       Голова кружится веселой каруселью, когда мы оба падаем в горизонтальное положение и начинаем тонуть в океане простыней, которые твоего любимого цвета. Ты топишь меня под собой. Отчего-то не страшно умирать еще раз вот так, но я отчаянно хватаюсь за твой темный затылок и требовательно тяну твое лицо к своему — дай мне глоток кислорода. Лондонский мост падает, моя прекрасная леди. Нас уже обоих трясет. Я бы сравнил тебя с проводником мощного электрического тока, но здесь и сейчас не остается места подобным сравнениям — мне воздуха-то не хватает между нашими носами. Есть только Майкрофт Холмс и Джеймс Мориарти, ты и я, ноль и единица.       Ты уже заметил, как под твоими пальцами плавится мое тело, я вырываюсь, словно феникс из пепла, уже и из рубашки, которая обгоревшими кусками падает по бокам от нашего комка проводов-тел, еще чуть-чуть, и по телу, прямо по солнечному сплетению, пойдет трещина, но всё, что я хочу в данный момент, это обжечь и твою грудную клетку своим огнем, оставить личную печать, которую не стереть и не вырезать острым осколком стекла. Но мистер Холмс-старший слишком зол за долгое невозвращение домой. Пять лет — срок ли это? Похоже, что да.       - Не верю, что Вы тоже повелись на мою смерть, Майкрофт, - намеренно поддеваю тебя («скажи, Майкрофт, скажи, как ты скучал!»). Собственный голос звучит странно, натыкаясь на твои глаза и отскакивая от скул.       - Ни секунды.       Долгожданная обратная связь застревает между нами, как тайное заклинание на священной латыни. И за сказанное ты получаешь поощрение, которое должно подкрепить твое вербальное поведение, - прохожусь по твоим губам своими, жадно слизывая отпечатки звуков. Они все мои, мои без остатка. Новая доза наркотических поцелуев до появления фосфенов за закрытыми глазами и опухлостей на губах разносит по крови сладкое и тянущее желание. Если гореть, то гореть вместе. Поэтому я расшифровываю настолько быстро, насколько могу себе позволить, пуговицы на твоей рубашке и брюках и внутренне удовлетворяюсь, щуря глаза, завидя россыпь рыжих звезд на твоем теле. Но ты молчишь. Молчишь и мучаешь, заставляя выгибаться дугой от прикосновений и поцелуев, натыкаться на мраморную грудную клетку, которая меня хоронит, вдавливая в кровать, и предупреждает, что полный зал зрителей уже собран, бежать некуда.       - Зря, зря, - проворные пальцы вновь не подводят: удачно справляются со своей миссией, открывая моему взору плечи и торс, под конец нащупывая основное сосредоточение желания и намеренно надавливая на него. - Даже я поверил в то, что меня больше нет. Нет на Вашем радаре.       Я знаю, что тема моей «смерти» выводит тебя из состояния равновесия. Это же ведь огромный просчет в системе, а у кого-то наблюдаются склонности к тотальному контролю. Или не только по этой причине?.. Я понимаю это тогда, когда щеку обжигает хлесткая пощечина, которая меня только раззадоривает еще больше. Ма-амочка, он нравится мне. Нравится так, когда пальцы левой руки проходятся по зализанным прядям волос, наводя свой личный беспорядок, примеряются и в конечном итоге сжимают их до скрежета моих челюстей, вытягивая мою голову из омута водоворота, в который меня беспросветно сносит. Майкрофт направляет, руководит, дает почувствовать себя куколкой, что невозможно расслабиться. Оказывается, быть куклой иногда даже… приятно? Приятно ощущать знакомый, охватывающий все тело чужой жар и бесконечно вслушиваться то в контролируемое из последних сил дыхание, то в звуки, доносящиеся откуда-то из легких, совершенно не отдающие приличностью.       - Без ума. Я без ума от тебя.       Разум и язык не подчиняются моей воле: кто из нас это произнес? Джим, запомни это, запомни! Внеси в бесконечную строку шифра, спрячь в скобках подальше от посторонних глаз, примени самое сложное программирование, но сохрани. Это важное доказательство твоего алиби.       Механика тел выводит эту безумную машину на какие-то невиданные уровни, где дорожки не от крови, но от капель пота и пальцев оставляют свои следы на этом свежем полотне во всех смыслах места «преступления». Мой голос реабилитируется очень вовремя: когда сдерживать внутреннее напряжение становится невозможно и уже не необходимо. Да и кто-то должен из нас расплачиваться - плюс единичка к моему коэффициенту святого мученичества.       В какой-то момент начинается борьба за главенство: мы вертимся в постели, как крылья ветряной мельницы, не желая уступать, оголяясь до конца, сравнивая счет и доказывая свое право на обладание. Я нахожу в себе силы, чтобы выйти из-за кулис на яркий свет прожекторов. Слепнут глаза от ярких вспышек. Прикладываю все потаенные силы и резким движением голого тела выпрыгиваю на сцену, оказываясь сверху и прижимая внешнюю сторону локтевой части руки непосредственно к горлу, надавливая всем телом и ощущая кожей дернувшийся кадык. «Адамово яблоко». Всегда захватывало дух лицезреть тебя снизу, ведь в данном случае я в буквальном смысле имею под собой Британское правительство. Плюс один к коэффициенту величия.       - Я убью Вас, мистер Холмс, - шепот срывается последней листвой с моих губ, и я давлю на шею чуть сильнее, показывая всю серьезность своих намерений, ведь я люблю держать руку на пульсе. - Чтобы не мешались у меня под ногами. Мне с Вашей гордостью в этом мире очень тесно.       - Это слишком не предусмотрительно, Джим, - твое хриплое произношение моего имени сбивает весь кайф владения, и я, немного ослабив давление, нагибаюсь прямо к твоему лицу, собираясь внимательно слушать и пожирать взглядом эти блестящие глаза и пересохшие узкие губы. Моя добыча.       - Мне ведь ничего не стоит это сделать, - шепчу прямо в губы, - убрать ферзя с шахматной доски, - обвожу глазами ни сколько не испуганное лицо и улыбаюсь самой психопатичной улыбкой из своего арсенала. Тебя она заводит, я знаю. Заставляет агрессию и что-то еще продолжать бурлить в крови, доводя давление до непозволительного красного поля, отчего появляются микроскладки на переносице.       - Кажется, в детстве Вы обделили вниманием шахматный кружок.       - Воткнул пешку сопернику прямо в глаз. Не до конца, правда, но...       - Джи-им. Ближе.       Я вновь припадаю к источнику бесчисленных умных фраз и бесконечных разговоров, упиваясь каждым миллиметром этих проклятых губ, которые могли не давать по ночам спокойно спать, и убираю руку от горла подальше и пониже — туда, где она должна сейчас быть. В ответ питон туже обвивается вокруг моей поясницы, заставляя сделать прерывистый вдох. Но это вовсе не значит, что я забуду о своем намерении. Просто отложим этот разговор на другой день календаря, когда Антея сумеет совместить наши расписания. Сейчас я буду растягивать этот горько-медовый напиток до самого конца. Я заслужил.       А пока близится (не) долгожданный рассвет, который мы, конечно же, не встретим, спрятавшись в плечи друг друга, согревая свои сердца общим дыханием, разделенным на двоих и эту спальню.       Ты уже уведомлен своими людьми, что на двенадцать дня по Гринвичу у меня забронирован билет до такого далекого для здешних мест Сингапура. И ты так же прекрасно знаешь, что я, где бы ни находился, навсегда останусь стоять под твоим зонтом, ведь… снеговик начал оттаивать?       До свидания, мистер Холмс.