***
На улице идет проливной дождь, сопровождаемый громким, гнущим деревья ветром, веющим с Атлантического океана. Это вроде один из тех неожиданных штормов, которые у нас тут бывают, и завтра утром пляж будет белым, пока снег не растает. Телефонная связь довольно хреновая, я постоянно слышу какой-то треск. — Что? — повторяю я, и: — Что? Я не... Голос Вики звучит приглушенно, на фоне плачет ребенок, а она говорит что-то вроде "он хочет" и "вопросы". — Нет, никаких интервью, — говорю я, стоя в гостиной, глядя в окно с видом на пустынный пляж. Она знает, что я не даю интервью. Не понимаю, почему она вообще мне это предлагает. Окна здесь с двойным остеклением, благодаря редкому проблеску гениальности у предыдущего владельца, но холод всё равно просачивается внутрь и касается моей обнаженной кожи. Я держу трубку у уха, а другой рукой обнимаю себя, жалея, что становится слишком холодно для того, чтобы можно было разгуливать в одних пижамных штанах. Слишком холодно было всегда, но сейчас я готов сдаться. — Райан, — произносит Вики, её голос звучит раздраженно. — Слушай, тут шторм с океана приближается. Связь дерьмовая. Отправь по почте, ладно? Но я не даю интервью. Ничего не даю. Запомни это. Я жду ещё секунду, на случай, если получу ответ, но ответа нет. Я кладу трубку и обхватываю себя обеими руками. Проваливаюсь обратно в тишину и её комфорт, глядя на улицу. Большие волны омывают побережье белыми солеными гребнями. Сейчас конец ноября, и природа становится жестокой. Хорошо. Я возвращаюсь на кухню, где я был, когда зазвенел телефон. Половицы издают знакомый скрипящий звук, и я переступаю через третью от плиты, потому что она немного шаткая. Мне стоило бы разобраться с этим, но я этого не делаю. Некоторые вещи просто лучше, когда с ними что-то не так. От чая всё ещё исходит пар, и я наливаю в него немного виски. Только три вещи могут погубить мужчину: слава, мужчины и виски двенадцатилетней выдержки. Не могу же я избавиться от всех своих пороков, так? Я возвращаюсь наверх, где даже сильнее слышно, как ветер колотит по дому. Пластинка закончила играть, и я ставлю чашку на прикроватную тумбочку, а потом просматриваю стопку пластинок на полу. Я останавливаю свой выбор на Commodores, и вскоре игла опускается на винил. Одеяло на кровати лежит в стороне, поэтому я ложусь обратно и беру свой блокнот и карандаш. Фигура выглядит непропорционально и не очень похожа на человека, а я не особо хорош в рисовании, но так мне есть, чем заняться. На чем сфокусировать свои силы и энергию. Я сосредотачиваюсь на глазах и бровях, но у меня никогда не получится нарисовать их правильно. Однако я пытаюсь. Ветер и музыка танцуют вместе. Чай теплый, как и виски, как и постель. И это хорошо. Инстинкт выживания.***
Клифтону немного за тридцать. Он работает механиком в городе, он взял на себя бизнес своего отца, когда тот умер в прошлом году. Как и мой. Но мы никогда не говорим об этом. Радио выключено. Он не слушает музыку. Говорит, что ему всё равно. Его машина вовремя замедляется, а затем поворачивает налево на грунтовую дорогу, ведущую к дому. Мои покупки издают звенящий звук у моих ног, а я молча смотрю в окно. Он рассказывает о какой-то запчасти, которую ему пришлось заказывать аж из Бостона, и он говорит об этом довольно взволнованно. Я даже не мычу в ответ. Мне и не нужно. — Ты когда-нибудь был в Бостоне? — спрашивает он. — Да. В туре, знаешь же. — А, точно, — говорит он таким тоном, будто он вспоминает об этом только тогда. — В туре, — повторяет он. В его голосе слышится нотка презрения. Он просто завидует, как мне кажется. И злится из-за того, что я столько всего повидал в своей жизни, но по-прежнему не знаю, как поменять спущенную шину. Мы выезжаем из леса, и дорога ведет нас через пустой участок земли, за которым стоит дом у пляжа, два этажа непритязательного "ничего", покрашенного в бледно-голубой цвет, первое, что встречает перелетных птиц, и последнее, что прощается с теми, кто умнее. Он подъезжает прямо к крыльцу, где его пикап останавливается. — Спасибо, что подвез, приятель. — Без проблем. — Он почесывает нос, глядя вперед, в сторону моря, которое такого же цвета, как его глаза. Он крепкого телосложения, как и все механики, у него короткие черные волосы, которые ему только мешают. — Не хочешь пригласить выпить пива? — Я жду звонка, — отвечаю я, и это правда. — А. Я выхожу из машины, забираю свои покупки, захлопываю дверь и обхожу машину, стучу по стеклу костяшками пальцев. Он опускает стекло, и я говорю: — Тогда увидимся в четверг, как обычно? — Да. — Он кивает. — Не утони к тому времени. — Постараюсь, — ухмыляюсь я, и он фыркает, закрывая окно. Он разворачивает машину, когда я захожу в дом. Дверь не заперта, потому что в этом нет необходимости. Не тогда, когда живешь так далеко от всего и всех. Сначала мы этого не понимаем, городские, вроде меня, — из Лас-Вегаса в Лос-Анджелес, затем в Нью-Йорк, и вот я здесь. В городах мы учимся никому не доверять. Все хотят нас ограбить, развести и кидануть, и мы запираем двери на три замка, защищаем свое имущество и всегда готовы вызвать копов. А потом ты переезжаешь в место с населением в... чёрт. Тысячу с чем-то человек? И здесь можно оставлять дверь незапертой. Потому что здесь нет незнакомцев, которые могли бы убить тебя, пока ты спишь. Нет городской паранойи. И первый месяц я запирал дверь, просто на всякий случай, потому что мало ли, может, у кого-то получилось проследить за мной до сюда, и я проснулся бы с сумасшедшей фанаткой, прижимающейся ко мне, но потом я перестал запирать дверь. Научился доверять неизменной природе этого места. Я заполняю кухонные шкафчики мясными консервами и алкоголем, а затем кладу в холодильник несколько бутылок пива. Только тогда я просматриваю письма, которые забрал с почты. Почтальон пришел бы аж сюда ради меня, но ничего. Я никуда не спешу, да и так безопаснее. Я узнаю почерк Вики на задней стороне конверта: Дж. Росс, Обычная Доставка, Мачайас, ME, 04654. Мы не указываем адрес в корреспонденции. Просто на всякий случай. На всех остальных письмах адрес напечатан, поэтому они наверняка скучнее этого. Я решаю сначала посмотреть, что же мне хочет сказать Вики. Её письмо короткое, и я открываю одну из бутылок пива и сажусь за кухонный стол, чтобы прочесть его. Райан, Не мог бы ты, нахрен, переехать куда-то, где надежная телефонная связь? Просто предлагаю. Ты мог бы умереть, а я бы не знала об этом неделями, а ты лежал бы и гнил, пока птицы жрали бы твои внутренности. Вот что бывает, когда живешь у черта на куличках. Что я пыталась сказать тебе по телефону на прошлой неделе... Это было на прошлой неделе? Ха. В последнее время все дни так приятно сливаются в один. ...это то, что Гейб звонил в офис по поводу какого-то парня, который пытался спрашивать у него про тебя. Я позвонила Гейбу. Неприятно, но да. Оказывается, это тот же парень, который в прошлом месяце пытался взять у меня интервью. (Я тебе об этом не рассказывала, но ты такой параноик, что я решила, что лучше будет об этом промолчать) Вполне вероятно, что он пытается взять интервью у всех из старой тусовки, я стараюсь выяснить, кого он ещё доставал. Он кажется безобидным, всего лишь очень преданный фанат, но никогда не знаешь наверняка. Я разбираюсь с этим, но если бы ты позвонил мне, было бы охренительно. Мы скучаем по тебе в Нью-Йорке, знаешь. С любовью, Вики Я перечитываю письмо дважды, на задворках моего сознания зарождается беспокойство. Какой-то парень ходит и задает неудобные вопросы? Что ж, это не хорошо. То, что он добрался даже до Вики или Гейба, вызывает тревогу, и это больше, чем удавалось некоторым другим. Я знаю, что не могу просто исчезнуть, не вызвав ни у кого вопросов, знаю, что не было никакого предупреждения, знаю, что в один день я был там, а на следующий просто пропал. Людям становится любопытно. Но можно было бы подумать, что они поймут, что я не хочу, чтобы кто-то пытался разгадать эту тайну. Если бы я хотел, я бы оставил подсказки. Письмо датировано четырьмя днями ранее. Интересно, разобралась ли она с этим. Я открываю одну из бутылок пива и выпиваю половину одним большим глотком. Это не помогает. Как же мне хочется, чтобы меня оставили в покое. Телефон звенит как раз тогда, когда я смотрю на время, и сейчас пять часов, и он пунктуален, как и всегда. Я иду в гостиную и сажусь в большое кресло, утопая в нем. Тянусь к столику и поднимаю трубку. — Привет, дружище. — Я делаю ещё один глоток пива. — Я всегда наполовину ожидаю, что ты не ответишь. — Думаешь, что я умер? Да, у Вики та же фигня. — Хмм, скорее напрасно надеюсь, что ты решил вернуться к человечеству. — Человечество переоценивают. — Как и тебя. Я фыркаю, хоть и слышу в голосе Спенсера улыбку. Он начинает свой еженедельный расспрос о том, чем я занимался, о чем я думал, и я подробно отвечаю ему, а затем спрашиваю то же самое в ответ, и мы отвлекаемся и обсуждаем наше любимое английское пиво и то, как в некоторых штатах повысили возрастное ограничение на выпивку до двадцати одного года, и как это глупо, потому что мы со Спенсером ни за что не пережили бы наши юношеские годы без пива. Наконец я говорю: — Я получил плохие новости от Вики. — Ладно. — В его голосе слышится ожидание, поэтому я продолжаю. — Ну, может, не плохие, но просто не хорошие. Какой-то паренек ходит и задает всякие вопросы обо мне. — Кого спрашивает? — Гейба и Вики, как минимум. Кто знает? Он на какое-то время затихает, а я бесцельно вожу большим пальцем по горлышку теперь уже пустой бутылки. — Я бы не переживал об этом, — говорит наконец Спенсер. — Мы умеем держать рот на замке. — Разве? Потому что ходят слухи. Совершенно разные слухи. И не только обо мне и моем исчезновении, но и о других людях, связанных со мной. И это, возможно, не моя вина, потому что некоторые из нас, что ж. Некоторые из нас выставляют всё напоказ. Превращают это в маркетинговый ход для своей новой предстоящей группы. И это само по себе отражается на мне, потому что я связан с этим, и всё это довольно запутанно, и если кто-то начинает копаться в этом дерьме и задавать неловкие вопросы... Я переживаю. Мне же стоит переживать, так? Это плохая затея — копаться в этом. Это опасно. И не только для меня, но и для многих людей. Это может разрушить репутации. — Мне всё равно, что обо мне болтают, чувак. — Неправда. — Ну, да, но ты мог бы и забить на это, — говорю я. — Это волнует меня меньше, чем раньше, — тихо добавляю я. По крайней мере, это правда. — Так и как там сейчас дела с альбомом? Он молчит, когда я задаю этот вопрос, где-то с секунду, и я знаю, о чем он думает и чего не говорит. Что мое любопытство нездорово, что мне не стоит спрашивать. Тысячи мелких осложнений из-за того, что я вообще упомянул об этом, но мы оба лучше не будем их признавать. — На четвертом месте на этой неделе. Поднялся на два места. — Неплохо для дебютного альбома, да? — Совсем неплохо, да. Наш первый альбом так и не попал в топ-60, поэтому они очень хорошо справляются. Молодцы. — Да. И тогда я вижу его, где-то там, на сцене, его освещает прожектор, так ярко, что невозможно упустить ни единого движения, улыбки или хмурого взгляда. Тогда я вижу его, отдалившегося от меня, живущего на другом уровне существования. Я вижу его. И мне кажется, что Мачайас в штате Мэн — это недостаточно далеко.***
Я звоню Клифтону в субботу, потому что мне скучно и у меня закончилось пиво, а мои рисунки начали превращаться из "так себе" в "очень плохо". Он подъезжает на своем пикапе через час, и мы едем в единственный бар в городе. Местные поглядывают на меня, но не трогают. Некоторые из них здороваются со мной из вежливости, и я киваю в ответ. Мы садимся за столик в углу, как обычно, и я покупаю нам пиво. Клифтону это не нравится, но он механик, пытающийся свести концы с концами, в то время как я... Ну. Мне не нужно пытаться свести концы с концами. По крайней мере, не в плане денег. Нам особо не о чем говорить, поэтому он снова говорит о машинах. В баре играет радио. Раньше я тоже много слушал радио, но здесь плохая связь, есть только несколько радиостанций, которые мне не интересны. Клифтон всё говорит о выхлопных трубах, когда начинает играть новая песня, с запоминающейся мелодией и простая, но с умелыми гитарными рифами. А потом начинается куплет, живой голос громко и уверенно поет. В голосе слышится харизма и сексапильность, и эта песня кажется неуместной в маленьком баре, полном местных мужиков, которым за пятьдесят, но песне, кажется, плевать, она всё равно кого угодно заставит её послушать. И вот так он находит меня, через радиоволны. Песня хороша. Она отличается от тех нескольких песен, которые я слышал в его исполнении, в основном случайно, потому что он скрывал свою музыку. Не считал её достаточно хорошей. Думаю, он считал так из-за меня, когда мои альбомы становились платиновыми, а я разгуливал со своим контрактом с лейблом, в то время как у него было много хреновых работ. Думаю, он считал так из-за своего бывшего парня, который говорил, что у его фотографий больше шансов на успех, чем у его музыки. И эта песня хороша, но она звучит более... расчетливой. Коммерческой. Звучит немного промышленной, искусственной, если сравнивать её с чувственной энергией его ранних работ. Она звучит так, будто она о сексе. Может, он отточил свое звучание. Может, это сделали за него. Это больше не мое дело, но всё это произошло благодаря мне, вообще-то. Это благодаря мне он поет эти песни. Из-за его голоса каждый волосок на моем теле встает дыбом. Я сижу смирно и позволяю песне доиграть, терплю пытку, которой меня кто-то подверг. Получает ли он то же наказание, внезапно слыша мой голос по радио? Он должен.***
Он начинает телефонный разговор с "Слушай, чувак", а затем вздыхает. Я сразу же понимаю, что что-то не так. Он звонит мне раз в неделю — незапланированный звонок означает, что что-то случилось. — Думаю, тот парень взял интервью у моей мамы. — Чего? Он взял интервью у Джинджер? — спрашиваю я, озадаченный. — И у Хейли, — добавляет он, и я представляю, как он морщится, когда слышу его голос. Этот парень взял интервью у бывшей жены Спенсера? Но как он...? Почему никто вообще...? — Он взял интервью у Хейли, — повторяю я, чувствуя внутри странную пустоту. — Пытался. Она отказалась, ты же знаешь, какая она с фанатами и как она защищает Сьюзи. Но моя мама, она вообще ничего мне не рассказывала об этом. Видимо, это было аж прошлым летом, но я сравнил её описание с описанием Хейли, и, Рай, это один и тот же парень. Мама сказала, что он был милым, просто какой-то паренек. Она пригласила его на чай и показывала ему детские фотографии, полный набор. — Твоя мама что, ничему не научилась за всю твою карьеру?! — спрашиваю я, в ужасе от мысли о том, что Джинджер Смит рассказывает секреты обо мне совершенно незнакомым людям. — Не злись на нее, приятель. Она думала, что это просто какой-то фанат, она не знала, что он обходит всех твоих знакомых. — И всё же. — Я никогда не нравился Джинджер. Я даже не хочу знать, что она говорит обо мне, когда её спрашивают. — Значит, это было прошлым летом. Этот парень допрашивает людей ещё с прошлого лета, и все осознают это только сейчас? У меня-то есть оправдание — я здесь, и совсем один! Как ты вообще мог такое упустить?! Спенсер не виноват, я знаю это, я знаю, знаю, но вся эта фигня быстро переросла из нежеланного, но безобидного выслеживания в выслеживание, которое может обернуться катастрофой. Насколько всё плохо? Как долго это длится? Кажется, никто не знает. Никто. — Как я должен был это заметить? Я больше не разговариваю ни с кем со времен The Followers. Ни с кем не общаюсь, и ты это знаешь. А что касается твоей тусовки из Нью-Йорка, ты же знаешь, что они вроде как разбежались, когда ты уехал. — Но они же должны, блять, общаться! — возражаю я, а потом осознаю, что, возможно, это не так. Вики вышла замуж, у нее есть ребенок, Патрик стал сессионным музыкантом, переехал в Лос-Анджелес, Гейба засосало в какой-то бесконечный неизменный мир нью-йоркских вечеринок и бухла, а Эрик переехал в Лондон, когда его сеть магазинов пластинок распространилась и за океан, а Джон... Что ж. Все мы знаем, что сделал Джон. И я не злюсь, правда, я рад за них. За них обоих. Я всё ещё общаюсь с Джоном. Ну или общался бы. Не то чтобы я активно избегаю разговоров с ним, но это неловко. Это тяжело. Спенсер тяжко вздыхает. — Ты был единственным, что держало всех вместе, даже когда ты изо всех сил старался это разрушить. Я покусываю нижнюю губу, в животе зарождается неприятное чувство. — Не надо. Не надо заставлять меня испытывать вину за то, что я от вас свалил. Может, это уже какая-то система. Становится слишком тяжело, и я сбегаю. Но это не так, как было с The Followers, когда все стало настолько мрачно, что в этой темноте я терял даже себя. В этот раз было не так. Всё было ясно, ох, так ясно, солнечно, повсюду. Напоминания. Постоянные, бесконечные напоминания. — Я и не пытаюсь, чувак, — говорит он извиняющимся тоном. — Эй, это неважно. Конечно, я тогда только нашел тебя снова, но... Да, я знаю, я там был. Я знаю. И мы разговариваем сейчас. Ты не сбежал от меня, это не то, что я имел в виду. — Хорошо. — А со всей этой фигней с этим парнем разберутся. Не переживай по этому поводу. — Ладно. Пауза. — Я люблю тебя, дружище. — Да, и я тебя тоже. — Береги себя. Все всегда считают, что я этого не делаю.***
Это похоже на охоту. Дни словно просто проходят мимо, а до нас постепенно доходят масштабы катастрофы. Я составляю список людей, которым я могу позвонить или попросить кого-то позвонить им. И с каждым днем становится хуже, как будто мир вокруг сжимается, как будто на меня направлено охотничье ружье. Я начинаю много курить, по две пачки в день, хотя раньше я скуривал только по полпачки. Легкие горят, словно они против такой внезапной перемены, но мое тело научится с этим жить. Поначалу список не очень длинный: Гейб, Вики, Джинджер и Хейли. Из них, кажется, только Джинджер побаловала того парня. Но Вики делает несколько звонков, Спенсер делает несколько звонков, и я делаю несколько звонков. И внезапно список становится намного длиннее. Пит Вентц. Не видел этого ублюдка годами и не хочу видеть, но Пит Вентц, тот слизняк, быстро попадает в список. Вики говорит, что, судя по всему, этот парень даже жил у Пита пару дней в августе. А ещё Жак Ванек. Чёрт возьми. Я без понятия, чем она сейчас занимается. Работает в индустрии моды, я думаю, наживается на моей славе. Бывшая девушка Райана Росса делает шляпы для всей Америки. Вообще у нее всё довольно неплохо. Она никогда не была из тех девушек, которые подолгу страдают после ссор на поле битвы. А ещё Брент Уилсон. Мы давно не общались. Понятия не имею, чем он занимается. Может, выстраивает карьеру профессионального мудака. И в списке целая куча людей со времен The Followers, людей, о существовании которых я уже давно позабыл. Некоторые имена кажутся свежее. Келти Коллин. Знакомое чувство вины звенит у меня в подсознании при упоминании её имени. Она вообще не заслужила того, что... Что ж. Слезами горю не поможешь. Если бы я знал, если бы я мог видеть будущее... возможно, у нас с Келти всё вышло бы иначе. Это ложь, и я это знаю. Мы с ней никогда не подходили друг другу, даже когда мы считали наоборот. Хотя она была прекрасной девушкой. Вот и всё. Но список становится ещё длиннее, от знакомых до кратковременных друзей, бывших согруппников, менеджеров и девушек. Список выходит впечатляющим. Имя парня я тоже узнаю: Сиска. Готов поспорить, что теперь он рад. Наверное, именно этого он и хотел: чтобы я знал о его существовании. Ну, я знаю. У меня появляется ощущение, будто какая-то невидимая сила загоняет меня в угол. Однако я не двигаюсь.***
Письма, которые я получаю, всегда отправляют люди Вики, и они всегда используют непримечательные коричневые конверты. Этот же конверт белый, и почерк на нем неаккуратный, и я верчу письмо в руках, стоя у почты. Одинокая машина проезжает по главной улице, заполненной в основном жилыми домами. Магазин дальше по улице в одной стороне, а бар — в другой. Я поднимаю воротник пальто и иду по улице. Дует ветер, сегодня первое декабря. На земле морозная корочка, хрустящая под моей обувью. Я не привык к такой погоде. Я добрался до города автостопом, но я шел сорок минут к дороге побольше, чтобы поймать машину. Я не мог уснуть этим утром, не мог работать над песнями, слушать музыку и рисовать, и я не находил себе места. Вся эта фигня с этим парнем, которого, видимо, никто не может найти. Стоит ли надеяться, что он забил на всё это и пошел домой? После долгого тусклого утра, скотч кажется хорошей идеей. Однако, когда я подхожу к бару и дергаю за ручку, дверь не поддается, и я осознаю, что бар ещё не открылся. — Бля, — вздыхаю я, вытирая замерзший нос. Затем дверь открывается, хоть на ней и висит знак "Закрыто". Томми, владелец бара, смотрит на меня. — А, это ты. Чего надо? — Не отказался бы от скотча. Он неодобрительно смотрит на меня, но я делаю вид, что дрожу. Он вздыхает. — Ох, ну ладно. — Он придерживает для меня дверь, и я благодарю его. Он бормочет себе под нос что-то про избалованных рок-звезд, которым не стоит доверять, но он не впустил бы меня, если бы действительно не хотел. Когда я пришел сюда в третий раз, он неохотно попросил сфотографироваться со мной, сказав, что это может увеличить продажи. Теперь за барной стойкой висит фотография, на которой мы с Томми жмем друг другу руки снаружи, с неловкими полуулыбками на лицах. Я бросаю кучку писем на столик у окна, и Томми говорит: — Там не садись. Ты хочешь, чтобы шериф увидел, как я продаю тебе алкоголь в нерабочее время? Я закатываю глаза, когда он поворачивается ко мне спиной, и сажусь за столик у стены. Я снимаю пальто, когда он приносит мне виски. — Спасибо, приятель. — Он только фыркает в ответ и возвращается к работе. Сначала я читаю письма в знакомых коричневых конвертах, бумаги, которые мне нужно подписать и отправить обратно, разрешая использование песни The Whiskeys в каком-то фильме, и соглашаясь с тем, что я понимаю некоторые пункты в завещании отца и так далее. У меня нет с собой ручки, поэтому я просто просматриваю письма, аккуратно и ровно их складываю, а затем кладу в нагрудный карман, чтобы позже подписать. Наконец, я открываю белый конверт. Не знаю, почему я оставил его на самый конец, но что-то в его незнакомом виде кажется мне угрожающим. Внутри лежит бумажка, которую я достаю, а затем замечаю, что в конверте ещё остался лист более плотной бумаги. Я наклоняю конверт, и на стол падает билет. Желтый билет на концерт. В Radio City Music Hall. Девятого декабря. Я таращусь на него. Быстро поднимаю записку дрожащей рукой, мой взгляд падает на короткий текст: На случай, если будешь в городе. — Джон Джон. Я опускаю записку, судорожно выдыхая. Взгляд приклеен к билету. Приглашение. Я делаю большой глоток скотча. Он обжигает мне горло и согревает, но не успокаивает. С чего бы Джону присылать мне билет, если он знает? И решил ли он это сам? Блять, что это значит? И что, если я пойду? Меня хочет увидеть Джон или кто-то другой? И знает ли он, что Джон пригласил меня? Внезапно, все эти вопросы крутятся у меня в голове, создавая хаос. Я не готов. Я представляю себя за кулисами после концерта, как я здороваюсь с группой, одобрительно сжимаю плечо Джона, и там был бы он, вспотевший после выступления, с расширившимися при виде меня глазами. Господи, я не готов. И кто сказал, что это я должен унижаться? Я никогда не подписывался на такое. Я оставил всё это позади. Но почему-то оно продолжает меня преследовать.***
Спустя несколько дней, полных беспокойства, Вики сообщает мне, что со всем разобралась. — Дай я тебе расскажу, что я сделала, — говорит она, и её голос звучит весело. — В общем, я наконец нахожу этого парня, так? Он сказал, что ему двадцать, но, блин, он выглядит на семнадцать. Он весь такой дерганый и чересчур взволнованный. И я говорю, чтобы его привели в офис, и он лепечет, как же круто находиться в главном офисе Asher Management — он был ошарашен, я тебе говорю. И я заставляю его ждать два часа, чтобы, ну знаешь, дать ему знать, что он не имеет значения, а потом говорю, чтобы его привели. Я его раньше видела, это тот же парень, который когда-то ждал меня у моей квартиры, про тебя спрашивал, конечно же. И вот я его спрашиваю, какого хрена он вообще делает, так? И прикинь: он говорит, что пишет книгу. — Чего? — спрашиваю я в замешательстве. — Богом клянусь, он так и сказал. Он пишет книгу. Так что я быстренько зову в офис наших юристов, и ему зачитывают целую речь о клевете и законах, касающихся конфиденциальности, и под конец он весь побледнел, поверь. По закону, мы не могли бы запретить ему писать эту книгу, но господи, он сам интерес потерял. Он всего лишь какой-то сумасшедший фанат. Сомневаюсь, что он в состоянии и два слова на бумаге связать. — Так он решил сдаться? — уточняю я. — Ага. — И это всё? Этот парень... пытается написать обо мне книгу, он допрашивал людей месяцами, а потом просто забивает на всё это? Что насчет его записей или всего, что он мог обо мне узнать, и... — Мы забрали у него записи. Мы спросили, и он просто отдал нам их. Тебе совершенно не о чем беспокоиться. Я с одержимостью кусаю ногти, стараясь полностью провалиться в кресло. У меня зажжен камин, согревающий комнату. Я по-прежнему не нахожу себе места. Как и всегда. — И он уехал домой. — Да. В Чикаго, думаю. Мы довольно поздно его нашли, это правда, но с этим разобрались. Он явно настроен забыть всё, что он там мог узнать. Я выдыхаю, чувствуя, как слегка расслабляюсь. — Ладно. Спасибо, Вики. От одной мысли о книге, о страницах, исписанных сплетнями, у меня по позвоночнику бегут мурашки. Это же абсурд — кто купил бы что-то подобное? Кому вообще пришло в голову написать такое? — Не переживай об этом. Так мне хоть было чем заняться. Ты хоть представляешь, как скучно быть матерью? Этот мелкий аппарат по производству какашек только плачет или спит. То есть я до смерти его люблю, но, господи, какие же дети скучные. — Тогда стоило позаботиться о том, чтобы случайно не залететь. — Да пошел ты! Мои муж и ребенок идеальны. Я смеюсь, этот звук почти отдается эхом в гостиной. Мои мысли устремляются к столику в коридоре, к его ящику, к спрятанному там белому конверту. Я поднимаю колени, прижимая их к себе. — Так я слышал, что, ээ. Что группа Джона будет выступать в Радио-сити. По сути, это не группа Джона, но эвфемизм получается понятным. — Да, они начали тур по Северной Америке с Западного побережья. Некоторые концерты уже распроданы. Они хорошо справляются. — Она замолкает, давая мне возможность прокомментировать, но я не знаю, что сказать. — Почему ты спрашиваешь? Я стал рассказывать всё Спенсеру. С Вики я обычно делаю вид, что мне всё равно. — Джон прислал мне билет, — говорю я. — Оу. Пойдешь? — Нет, — мгновенно отвечаю я. — Нет. Я просто, типа... — Я вздыхаю, нервно приглаживая волосы. — Как думаешь... То есть... Думаешь, Джон прислал его, ни с кем это не обсудив? — Ты имеешь в виду, знает ли Брендон, что Джон тебя пригласил? Я делаю глубокий вдох, ненавидя то, что что-то такое незначительное, как обычная бумажка, так сильно выбило меня из колеи. — Да. — Я потираю лицо. — Да, думаю, это я и имею в виду. — Я не могу этого знать. Но забудь об этом. Потому что ты думаешь, что, если Брендон знает, то, возможно, он хочет с тобой увидеться, или же ему может быть всё равно. А если Брендон не знает, то это может оказаться подставой, и тогда всё пройдет хреново. Джон не пытается строить из себя сваху, ты же знаешь, что он не такой. Так что я думаю, что Джон просто скучает по тебе, и мне кажется, тебе стоит позвонить ему и поблагодарить, но сказать, что ты не сможешь прийти. Если хочешь, я могу достать номер следующего отеля, в котором они будут. Но не думай об этом слишком много, дорогой. С этим покончено. Нет причин копаться в том, что уже мертво и похоронено. Мертво и похоронено, покончено, да, я знаю. Я постоянно себе это говорю. Но оно преследует меня. Она хоть понимает, что это преследует меня? Она заканчивает разговор, когда малыш Александр начинает плакать. Я иду в коридор, достаю билет и беру зажигалку, затем иду на кухню, пока огонек мерцает рядом с уголком билета. Я смотрю на билет, читаю надпись His Side. Ну да, а что насчет моей стороны? Что насчет всего того, что он сделал со мной? Я кладу зажигалку в карман и бросаю так и не сожженный билет на кухонный стол. Дурацкая бумажка, которая ничего не меняет.***
Утром погода ужасная, как и предыдущей ночью. Остаться в постели кажется мне замечательной идеей, и я с головой накрываюсь одеялом и стараюсь снова заснуть, но тщетно. Я ставлю пластинку, опустив босые ноги на восточный ковер, сочетающийся со шторами из тяжелого атласа. Они помогают удержать в доме тепло. Начинает играть блюз из 40-ых, и я прикуриваю сигарету, надеваю джинсы и беру один из блокнотов. В этот раз я начинаю с рук, и я пытаюсь нарисовать маленького мальчика, с растрепанными волосами и хитрой улыбкой, который ничего не боится и ничего не терял. Интересно, это какой-то мальчик, которого я видел в городе, или же просто плод моего воображения. Я работаю над ртом, когда песня заканчивается, и я замираю. Хмурюсь. Я слышу шум внизу, стук. Сейчас едва полдень, снаружи бушует сильный ветер, разбрасывая снег, но это не был стук ветра по дому. Звук доносился изнутри. Я накидываю рубашку и на ходу застегиваю её, спускаясь вниз, чтобы проверить. Ступеньки скрипят, а я пытаюсь понять, может, это упала одна из картин с живописным побережьем или, может... В гостиной кто-то есть. В гостиной стоит молодой парень. Он стоит ко мне спиной, на нем толстая зимняя куртка, на плече висит старая коричневая кожаная сумка. Он с любопытством осматривает комнату. У него взъерошенные, вьющиеся спутанные волосы каштанового цвета. — Ты ещё кто? — спрашиваю я, и парень подпрыгивает, буквально подпрыгивает, резко разворачивается и замирает. — Райан Росс, — выдыхает он, его мальчишеское лицо побелело, словно снег на улице. — Да, это я, спасибо, но я не это спрашивал. Он не просто какой-то случайный потерявшийся ходок, но из города я его тоже не узнаю. — Д-дверь не была заперта. — Он указывает в сторону коридора дрожащей рукой, неестественно сильно выпучив глаза. — Нет. Но это и не приглашение войти. — И-извините. Просто... на улице холодно. Я приехал из Мачайас на велосипеде. Потерялся несколько раз. — Однако его голос не выражает никаких эмоций, будто не совсем осознает, что говорит — он слишком занят рассматриванием меня. В состоянии шока. — Вау, у вас так отросли волосы. Они никогда не были такими длинными. И я знаю, что это значит. — Ты фанат, — говорю я, когда до меня доходит. Мои волосы, касающиеся плеч, не так уж и длинные. Не совсем. Но вот передо мной парень, который говорит наоборот. Длиннее, чем когда-либо. Вот передо мной фанат, который на велосипеде приехал сюда из Мачайас в снежную бурю, вошел в мой дом без приглашения, который знает, где я, блять, живу. И тогда я рассматриваю его лицо: слишком восторженное, глаза блестят, хотя он явно в шоке, слегка впалые щеки, темные волосы, которые вьются от природы, но относительно короткие, и он выглядит чертовски уставшим, но восторженным, как будто он сейчас упадет в обморок. Это сходится с описанием, которое я уже слышал. — Блять. Это ты тот сраный парень, который достает всех, кого я когда-либо знал? Он хмурится. — Нет. Нет, не верю, что это про меня. Я не достаю людей, я... — Это ты пишешь про меня книгу. — Биографию! — радостно говорит он. — Биографию. Да. Да. Я Сиски. Зовите меня Сиски. Ваш биограф. — Он безумно улыбается. — Вы знаете обо мне. Боже. Вы знаете обо мне. О боже. Я так... Господи. Я пытаюсь справиться с этим вторжением и шоком. Я думал, что Вики отправила его домой — видимо, нет. Вместо этого он умудрился выяснить, где я живу. А потом он решил просто прийти сюда. Будь у меня ёбаное ружье... — Слушай, парень, никакой ты мне не биограф, нахрен. — Не правда. — Мило. Слушай сюда. Я понятия не имею, каким хреном ты меня выследил, но у тебя явно какие-то проблемы. Ладно, вот он я, у себя дома, жив, здоров. А теперь я позвоню шерифу и мило попрошу его вывезти тебя из города. И, потому что я сегодня добрый, в этот раз я не подам на тебя в суд за незаконное проникновение. Ладно? А теперь развернись и свали нахуй. Ты уже повеселился, теперь этот твой дурацкий проект окончен. И он действительно повеселился. Я спать не мог из-за этого загадочного выслеживания меня — из-за него. Из-за этого низкого мелкого взволнованного парня, который смотрит на меня с благоговейным обожанием, но теперь ещё и явной обидой. — Мистер Росс, я приехал сюда, потому что те люди в Нью-Йорке сказали, чтобы я прекратил! Я понял, что мне нужно идти сразу к вам, потому что они не понимают, но вы поймете! И мне нужно взять у вас интервью для книги, мне нужно... — Он быстро находит в сумке лист бумаги и ручки. А потом он радостно смотрит на меня, словно теперь он готов, теперь он может записать всё, что я скажу. — Ты что, под кайфом? — изумленно спрашиваю я и подхожу к нему. Его глаза расширяются, как будто видеть меня так близко кажется для него нереальным. — Так, давай я тебе помогу. — Я кладу руку ему на плечо, а затем толкаю обратно к коридору. Он спотыкается, выворачивает шею, чтобы посмотреть на меня, явно расстроенный. — Мы не очень удачно начали знакомство! — Мы вообще ничего не начали. — Я не какой-нибудь там сталкер! — Вынужден не согласиться. — Мистер Росс! — Он вырывается из моей хватки и разворачивается, прислоняясь к стене у входной двери, как будто так мне будет сложнее сдвинуть его с места. — Вы должны меня выслушать! — Нет, не должен. Я открываю дверь, хватаю его за плечо и выталкиваю его на холод, ветер треплет наши волосы. Он, кажется, упал духом. — Иди домой, парень, — говорю я и захлопываю дверь у него перед лицом. Он тут же стучится. Я запираю дверь. Он поворачивает дверную ручку. Снова стучит. — Мистер Росс! Извините! Я не хотел к вам вламываться! — Стук, стук... — Райан? Тут очень холодно! Я прислоняюсь к двери и съезжаю на пол, тяжело выдыхаю. Господи. Господи, блять, боже. — Я не уйду! — восклицает он. Я устало потираю лицо и стараюсь побороть наступающую головную боль. — Вы звоните в полицию? Пожалуйста, не вызывайте копов! Вот блин... Я потерял шапку. Мне холодно. Пожалуйста, мистер Росс? Он снова стучится, его голос всё ещё звучит приглушенно. Моя жизнь просто, нахрен, нелепа. Шериф вообще меня недолюбливает, но он приедет и заберет парня, я уверен. Вывезет его из города, сердито посмотрит на него и будет угрожать позвонить его родителям. Таким, как он, нельзя разгуливать по Америке без присмотра родителей. Я чувствую удар по двери, но в этот раз это не стук. Похоже, он сползает по двери и садится на крыльце. — Я просто думал, что всё проясню, — говорит он, теперь бормоча больше для себя самого, слова звучат приглушенно, но вполне разборчиво. — Вы не знаете, что о вас говорят. Такие ужасные вещи. Но вы не такой. Я знаю, что вы на самом деле не такой. — Его голос звучит придушенно. Я думаю обо всех людях, от которых он явно умудрился что-то узнать: Брент, Пит, Жак, Келти... Что ж, блять. Они бы и не сказали обо мне ничего хорошего, да? — Блять, — ругается он, у него срывается голос, и ветер дует достаточно громко, чтобы я больше ничего не услышал, но у меня появляется ужасное ощущение, что теперь он плачет. Я быстро встаю и отхожу от двери, из-за этого осознания мне становится неловко. Я дам ему пять минут, он возьмет себя в руки и уедет домой. Это не мое дело. Не моя проблема. Не моя вина, что во мне разочаровался какой-то фанат, что он отправился на поиски своего кумира, но в итоге выяснил, что тот не заслуживает, чтобы его боготворили. Я сделал много плохих вещей, но его разбитая мечта к ним не относится. Я иду на кухню, ставлю чайник. Задвигаю шторы у задней двери на случай, если он решит обойти дом. Неважно. Забудь об этом. Очередной стук в дверь. Я его игнорирую. Он продолжает стучать и кричать что-то, что я не могу разобрать, поэтому я неохотно и медленно иду с кухни в гостиную, а затем в коридор. Смотрю на дверь, словно на бомбу замедленного действия. — Мистер Росс! — доносится до меня его голос. — Я, ээ... Вы вызвали копов или нет? Потому что если да, то я просто тут подожду. По крайней мере, меня хоть подвезут в город! Я ошарашенно смотрю на дверь и смеюсь. Это абсолютное воплощение неудачника является тем же человеком, который выследил всех моих старых врагов? Поверить в это не могу. Моя жизнь превратилась в хреновую шутку. Не говорю, что она и раньше таковой не являлась, но это? Это уже что-то совершенно другое. — Я просто хотел рассказать правду. И всё, — произносит он. Вода кипит, чайник на кухне начинает свистеть. Я пристально смотрю на дверь. Обдумываю всё это. Когда я открываю дверь, парень вздрагивает от неожиданности. Он выжидающе смотрит на меня, слишком часто моргая своими щенячьими глазками. — Ну заходи тогда, блять. — Чтобы дождаться копов? — Я их не вызывал. — Оу! — Его лицо просветляется, словно я только что сказал ему, что он выиграл в лотерею. Его глаза сужаются. — А зачем тогда? — Я не... знаю, я... Слушай, просто заходи в сраное тепло, ладно? — Вы меня убьете? — А ты думаешь, я стал бы? — Нет! — смеется он и довольно уверенно и расслабленно входит внутрь. Он бросает свою сумку, расстегивает куртку и начинает говорить со скоростью миллион миль в минуту. — А мы что будем чай пить почему вы тут живете тут всегда так холодно вы один живете думаю у вас очень хороший вид из окна... Я удивленно смотрю на него. В этом доме никогда столько за день не говорили, даже за неделю. Может, всё же не стоит сбрасывать убийство со счетов.***
— А вон та лодка твоя? — Нет. — Ходишь вообще на рыбалку? — Нет. — Ходишь в походы? — Нет. — Купаешься? — Нет. — ...Гуляешь? — Нет. Он хмурится. Осматривает гостиную. — Значит, ты просто... сидишь дома целыми днями и что делаешь? — Читаю. Рисую. Думаю. Иногда думаю о том, чтобы пойти на прогулку. — У тебя много книг, — говорит он, кивая в сторону переполненных книжных полок. На столе между нами лежит его диктофон. Он принес с кухни один из стульев, чтобы сесть напротив моего кресла. Я держу в руке бутылку пива и чувствую себя совершенно не в своей тарелке. Это не настоящее интервью, я продолжаю говорить себе это. Я разрешаю этому парню сделать то, чего он хочет, тогда он будет счастлив и отстанет от меня. — Что именно ты читаешь? — Поэзию, думаю. Например... — У. Х. Оден! — перебивает он, сияя. — Ты процитировал его Funeral Blues в одной из своих песен, 708? Ты же знаешь, что процитировал его? — ...Да. Я знаю. — Да. Блин, это круто. Сначала я не понял, потому что, ну, это же песня о любви, так ведь, а в стихе Одена говорится про парня, поэтому я был такой "чего?", но потом ты просто упомянул потерю, ну знаешь, сравнил это со смертью. Это прям восхитительно, глубоко. Очень мощно. — Он смотрит на меня мечтательным взглядом. — А. Он моргает. — Так о ком эта песня, 708? Это дает ответ на, по крайней мере, один вопрос, который у меня был по поводу него: он не знает. Он столько копался, и он не знает. Я удивлен. Жак не сдала меня? И Брент? Вау. Это... почти мило. — Слушай, — говорю я, желая отвлечь его. — Я сказал, что всё проясню, отвечу на твои глупые вопросы. Я думал, что буду опровергать какие-то грязные сплетни, ясно? Так что давай на этом и сосредоточимся. Сиски смотрит на свои записи. Вики сказала мне, что они забрали их — ложь. Сиски отдал им копии. Что за мелкий проныра. Сиски может показаться безобидным, но это не так. Он опасен. Он хитер. Из-за чего его планы написать обо мне книгу кажутся ещё более тревожными, но я на это не соглашался. Я найму юристов, найду на него компромат, буду его шантажировать, заставлю его остановиться. Но пока что я буду сидеть здесь и отвечать на его дурацкие вопросы, потому что, видит бог, по-другому он не уйдет. — Мы могли бы начать с самого начала. — Он поднимает на меня взгляд. — Расскажи мне о своем детстве. — Я родился в 1950-ом. Вырос в Вегасе. Единственный ребенок в семье. — Я всё это знаю. — Его голос звучит так, будто он весьма невпечатлен. Я хмурюсь. — Ну так чего ты... — Ты констатируешь факты. А мне нужны истории! Мне нужно, чтобы ты рассказал мне, чем ты занимался, что чувствовал. Не имя твоего учителя из первого класса — мистер Бакнер, кстати, — а то, что ты о нем думал. Например, вот. Вот, — говорит он, глядя на свои записи. — Джинджер Смит. Она описывает тебя, как тихого антисоциального ребенка. Ты был общительным с теми, кого знал, например, со Спенсером, но когда она заходила в комнату, ты всегда замолкал. Когда ты был подростком, она говорит, ты стал ещё более тихим, но и упрямым. Ты вроде как был мыслителем. Она думала, что ты выставлял напоказ свое агрессивное поведение. Только казался злым. А потом ты стал высокомерным. — Сиски поднимает взгляд. — Как думаешь, это довольно точно? — Нет. — Тихий, но упрямый, агрессивный и высокомерный? — Ладно, какое у тебя лучшее воспоминание из детства? — Э... — Я роюсь у себя в голове. — Мой девятый день рождения, наверное. — Расскажи мне. — Нет! — возражаю я, смущенный. Я не должен ему ничего рассказывать. Сиски снова выглядит невпечатленным. Он явно в каком-то роде боготворит меня, и он нервничает, естественно, но я думаю, что довольно быстро помогаю ему избавиться от сдержанности. Хотя, учитывая, что он объехал всю страну, расспрашивая людей, то у него изначально было немного этой самой сдержанности. — Ты должен рассказать мне хоть что-то. Чем тот день рождения выделяется? — Старушка по соседству испекла сраный торт. Теперь доволен? — У тебя обычно был торт на днях рождения? — Нет. — Твой отец не особо проявлял любовь, так? — Да. — И что ты чувствовал по этому поводу? — Ты что, мой психиатр? — изумленно спрашиваю я. Он тут же что-то записывает. Я чувствую себя оскорбленным. — Вы со Спенсером работали разносчиками газет, чтобы накопить деньги на инструменты, верно? — Да. — Это было твоей первой работой? — Да. — Какая у тебя была первая гитара? — Мартин D-18 1960-го года. Купил подержанную. Она всё ещё у меня есть. — Ты играешь на ней в 708! — сияет он, и опять — в точку. — Я не знал, что она была твоей первой. — Он радостно это записывает. — Это правда, что ты отказался играть её вживую? — Он бросает на меня короткий взгляд. — Почему? Слишком личное? Кажется, это одна из самых личных твоих песен. Она о Келти? Как вы с ней познакомились? Это правда, что ты ей изменил? В 708, кажется, говорит об измене, так она о твоей любовнице? Кто она? Их было несколько? Ты бы назвал себя "смелым и неразборчивым в плане секса"? — Он улыбается мне. — Это цитата Кита Диксона. — Кого? — Кит Диксон? Ваш старый техник по ударным. — Большой Кит! — говорю я, наконец понимая. — Каким хреном ты нашел Большого Кита? Бля, я не видел его уже... пять, а то и шесть лет. Как он сейчас? — Он скончался, — скорбно произносит Сиски. — Оу. Когда мы решили проверить, с кем успел поговорить Сиски, мы спрашивали самых очевидных людей. Однако его размах оказался намного шире. Он не игнорировал всех тех людей, о которых я забыл. Забавно. Они меня помнят, а я их — нет. Скольких людей это касается? Сотни незначительных рукопожатий, которые для них значили всё, а для меня — ничего. — Это правда, что у вас с Джо был спор, кто сможет переспать с большим количеством девушек, в туре 72-го года? — нерешительно спрашивает он. Да. Так и было. Мы были молоды, знамениты, и не было никого, кто мог бы нам это запретить. — Нет. Совсем нет. Он скептически на меня смотрит, но затем что-то записывает. — Слушай, в этом есть какая-то логика? Ты постоянно переходишь от одной темы к другой, — жалуюсь я. От моих песен к моему детству, к Келти и к тому, с кем я спал. — Ну, ты же не отвечаешь на мои вопросы! — Мы сердито смотрим друг на друга. Как он смеет так смотреть на меня? Я не сделал ничего такого. Я так добр, что решил впустить его, побаловать его, а он теперь злобно смотрит на меня, как будто я его подвожу. — О чем ты хочешь поговорить? — спрашивает он. — О музыке, — с легкостью отвечаю я. Это единственное, о чем стоит говорить. — Хорошо. — Он начинает жевать кончик ручки. — Что именно произошло с The Followers? — Жизнь, — я пожимаю плечами. — Ладно. И под этим ты имеешь в виду...? — Он выгибает бровь. Я снова пожимаю плечами. — Ладно, понимаешь ли, я много чего разного слышал насчет распада группы, и это всё кажется мне сомнительным. Что на самом деле случилось тем летом? Что насчет аварии? — Ты сейчас не о музыке спрашиваешь. — Неправда! Что насчет The Whiskeys? Почему ты, цитирую, ушел в прошлом году? Совершенно внезапно, когда ты был на пике успеха? Кто уходит в такое время? Почему документальный фильм о The Whiskeys отменили в последний момент? Почему ты живешь не пойми где, когда ты один из самых знаменитых живущих музыкантов? Ну то есть. Ты должен понимать, почему я расспрашивал людей! Всё это не сходится. Ты не сходишься! — Слушай, я тебе ничего не должен, парень. — Должен! Ты должен миру объяснение! Мне должен! Что ж, кое-кто принимает всё это близко к сердцу. — Ничем не могу тебе помочь. Он со злостью хмурит брови, и, хотя я знаю его совсем недолго, для него это выглядит неестественно. Он встает. — Я пойду прогуляюсь, — заявляет он. — Когда я вернусь, мы попробуем ещё раз. — Он идет в коридор и надевает куртку, быстро её застегивая. Он сердито смотрит на меня с порога, и чёрт. Он был весь такой милый и радостный, когда только приехал, а теперь он, кажется, терпеть меня не может. Как мне это удалось за такой короткий промежуток времени? Я был вежливым, чёрт возьми! — А тебе пока стоит подумать над тем, что я не могу взять у тебя интервью, если ты не хочешь говорить, — сообщает он, и его голос звучит обиженно, будто я его каким-то образом предал. Я закатываю глаза, глядя на свою бутылку пива, а затем перевожу взгляд на стопку записей на кофейном столике. Однако у него, кажется, появляется та же мысль, что и у меня, потому что он спешно возвращается в гостиную, берет свою сумку, кладет туда все эти бумажки, а потом уходит обратно в коридор, обиженно глядя на меня. Входная открывается и закрывается. Что ж. Он слегка сумасшедший. Я медленно встаю и подхожу к большому окну. Сиски направляется в сторону пляжа, опустив плечи. Буря поутихла, но по-прежнему дует ветер. Он явно хочет что-то доказать. Его шаги смешивают песок и легкий снег. Я прикуриваю и поднимаю телефонную трубку, набирая номер Спенсера. В последнее время мы с ним чаще разговариваем из-за Сиски. Полагаю, это единственный плюс во всей этой фигне. Спенсер отвечает после нескольких гудков, и я говорю: — Ну, этот парень здесь. — Что? — Ага. Я послал его нафиг. — Хорошо! — А потом я впустил его и разрешил взять у меня интервью. — Я жадно затягиваюсь, оценивая тишину на другом конце провода. — Я... Чт... Зачем? — Он не сдастся. Он нашел меня, чувак. Я дам ему интервью, о котором он так мечтает, а потом отправлю домой. — Ну не знаю, — скептически отвечает он, и я знаю, что это, наверное, будет не легко. Но парень сам ведь сказал, так? Что я даже не могу представить, что обо мне говорят люди. Если я ничего не скажу, он может просто взять и написать эту чёртову книгу, основанную на неверной информации, которая меня чуть ли не демонизирует. Ну, то есть, это точно было бы ложью. Потому что я не ужасный человек. Я никому не сделал ничего плохого. Да. Конечно же. — Он же не может заставить меня рассказать все секреты, — говорю я, чтобы заверить нас обоих. Я снова смотрю в сторону окна, просто на случай, если он вернулся и теперь пялится на меня через стекло. — Да и он многого не знает. — Так он не знает про...? — Нет. — Я делаю паузу, делаю глубокий вдох. — Но всё то, о чем мы не говорим? Да, именно об этих вещах он и хочет поговорить. — И как ты собираешься отвлечь его от этого? Я тяжело вздыхаю, пожимая плечами, хотя Спенсер этого не видит. — Пока не уверен. Буду врать. Обманывать. Отвлекать его. Всё как всегда.***
Позже тем же вечером я организовываю нам ужин, показав Сиски ничем не занятую гостевую комнату, в которой он может сегодня переночевать. Только сегодня. Его комната находится в передней части дома, окна выходят на пляж, а моя комната сзади, и между нами не так уж и много места, и я могу только надеяться, что не проснусь посреди ночи и не увижу, как Сиски наблюдает за мной спящим. Это не здорово, если твое сердце переполняет успокаивающее чувство от того, что ты просто смотришь, как он спит. Знаешь, что он в безопасности. Ни к чему хорошему это не приводит. — Ты пойдешь? — спрашивает Сиски, стоя где-то у меня за спиной. Я стою у плиты, помешивая суп. Одна банка томатного супа, банка куриного супа. Я почти уверен, что можно смешивать разные супы вместе. Это привнесет разные вкусы или что-то такое. Не знаю. Мне никогда не приходилось готовить, пока я не переехал сюда. — Завтра вечером. Нью-Йорк далеко. — Чего? — я оборачиваюсь через плечо. Он держит билет на концерт His Side. С тех пор, как он ушел, он больше не тот веселый и добродушный парень, — он, кажется, дуется. Я подумываю о том, чтобы вышвырнуть его. Мне не нужно, чтобы какой-то фанат вызывал у меня чувство вины. — Я не иду. — Почему нет? — Потому что я занят. — ...Занят чем? — Он осматривает пустую кухню, хмурясь. — Делами, — оборонительно отвечаю я. Суп начал кипеть, поэтому я наливаю его в две тарелки, которые я поставил на кухонную тумбу. Он вышел коричнево-розового цвета, как будто блевотина с непереварившимися кусочками курицы. Сиски, похоже, не впечатлен супом, когда я ставлю перед ним тарелку. Я выхватываю билет из его жадных ручонок и рву его пополам. Он выглядит удивленным. Я кладу кусочки билета в карман и судорожно выдыхаю. Что ж, значит, с этим всё. С этим всё. Я сажусь и беру ложку. — Ешь, — говорю я ему. Он начинает мешать суп ложкой, глядя на него с легким отвращением. — Значит, Брендон — это твое открытие, так? Солист His Side? Все об этом знают. Во всех их интервью об этом говорится. — Если он знает это, то зачем спрашивает об этом у меня? Я только слегка пожимаю плечами в знак согласия. — Но ты не пойдешь на их концерт в их первом туре. Ха. Можно было бы подумать, что твое творение тебе не безразлично. — Не мое творение, — говорю я и дую на ложку супа, а затем глотаю. На вкус не так уж и плохо. — И Джон тоже в этой группе. Вы с ним были довольно близки, так ведь? — Пожалуй. — Поэтому ты не пойдешь? Потому что злишься, что Джон покинул твой корабль? — С чего бы мне винить его за это? Мой корабль всё равно тонул. Он мычит в ответ, но не похоже, что он верит в то, что я говорю. Если он думает, что моя проблема с His Side заключается в Джоне, то пусть так и считает. Он играет с едой. У меня появляется желание сказать ему прекратить, как будто я его мать, а он — непослушный ребенок. — Они хорошая группа, — тихо говорит он себе под нос. — Не гениальная, как твои, но они хороши. Мне нравится их альбом. Этот Брендон Роско чертовски харизматичный. Я смотрю на свой суп и слушаю, как в гостиной тикают большие часы. — Ты его встречал? — Нет. Хотя я его видел. С тобой. По моему телу пробегает внезапная дрожь. Может, он играет со мной, ходит вокруг да около, хотя на самом деле знает. — В туре Diamonds and Pearls, — продолжает он. — Просто видел его. Но я только недавно всё это связал. А теперь он знаменит. — О. Но ты видел его с группой. Он кивает. — С тобой, да. — Он набирает суп ложкой, морщится и отодвигает от себя тарелку. Я пытаюсь не оскорбиться тем, что мои кулинарные способности его не впечатляют, но по большей части я думаю о том, где он нас видел. Что он видел. В какой момент. Он видел нас до того, как он бросил меня или до того, как он соврал мне, сказав, что у меня есть шанс, или, может, после этого, когда он снова ушел от меня. Играл со мной. Словно со сраной куклой. Как с чем-то, что не имело никакого сраного значения. Я был готов отдать ему всё, а он просто... Я осознаю, что слишком сильно сжимаю ложку, будто пытаюсь её сломать. Я слегка ослабляю хватку, смущенный, потому что, кажется, Сиски заметил. Суп, должен признать, не особо вкусный, и я сдаюсь, переставая заставлять себя давиться им, и отодвигаю тарелку, как и Сиски. Я почесываю нос и думаю над тем, что он сказал. Что он видел Брендона в туре. Как именно? Когда стоишь в зале, Брендона увидеть невозможно. Нет, пришлось бы перелезть через ограду и посмотреть за кулисы. — Мы уже встречались? — спрашиваю я у него, и, впервые за всё это время, Сиски, кажется, по-настоящему неудобно. Он нервничал, слишком волновался, обиженно смотрел на меня, потом дулся и строил из себя страдальца, но теперь ему правда неудобно. — Разве это имеет значение? — спрашивает он, и это звучит... оборонительно. Он не смотрит на меня. — Мне интересно. — Нет. Никогда. — Уверен? — Да, — чуть ли не огрызается он, и я ухмыляюсь. Так вот оно что. — И сколько раз мы встречались? Его губы сжаты в тонкую линию. — Четыре. — А затем: — Думаю, зависит от того, как считать. — А ты как считаешь? Его, похоже, напрягает то, что наши роли поменялись, и теперь я допрашиваю его. — Ну, я не считаю... сколько раз я тебя видел. Потому что я видел тебя много раз. Но один раз ты пожал мне руку. Это был первый раз. Однажды ты подписал мне альбом как раз перед тем, как вернуться в автобус. Это второй раз. Когда-то мы с Мелвином наткнулись на The Followers в одном из отелей, и ты посмотрел на меня, это был третий. А потом. Потом, в туре Diamonds and Pearls, мы с Голд были в одном из отелей, и ты, эм. Голд была у рецепции, я ждал её на диванчике, а потом ты просто подошел и стрельнул у меня сигарету. Ты был чем-то расстроен. Не знаю. Ты почти на меня не смотрел. Я едва понимал, что ты говоришь, я просто охренел от того, что ты сидел рядом. — Он, кажется, потерялся в этом воспоминании, но в его тоне слышится легкая горечь. — Ты просто... Ты не знал, чёрт возьми. Ты сидел там и ты явно просто не знал, что ты для нас значишь. Для людей вроде меня, для людей, которые следовали за The Followers, а потом — за тобой. Мы думали, что ты ведешь нас, но ты просто блуждал в темноте. И это забавно, что... когда я начинал этот проект, ты был подобен богу. Но ты всего лишь человек. С недостатками и всё такое. — Разочаровывает, а? — Нет, — говорит он. — Сбивает с толку. Но не разочаровывает. Даже в каком-то роде утешает. Я говорил с сарказмом, потому что я думал, что он жалуется, что я не оправдал его нереалистичных ожиданий, но он говорит, что не разочарован, и это удивляет меня. — Я думал, что всё будет иметь смысл, когда начинал всё это. Но чем дальше я заходил, тем меньше понимал. У тебя в голове не было какого-нибудь гениального плана, когда ты взялся за музыку, не было никакого высшего послания, как мы думали. Но я не... злюсь из-за того, что я верил во что-то, чего ты для нас не задумывал, потому что оно было настоящим для меня. И, думаю, именно это и имеет значение, так? Что ты дал мне что-то, во что я мог верить, когда я нуждался в этом. — Я всегда верил только в музыку, — мрачно произношу я, и он медленно кивает. Между нами воцаряется тишина, но не неловкая или напряженная, как ранее. Мне кажется, что сейчас мы впервые понимаем друг друга. Я встречал его несколько раз, но я не помню его, он ничего для меня не значил. В то время как для него, я, должно быть, был тем самым. Целью и причиной для многого. — Сейчас мне как никогда интересно, что ты можешь рассказать, — наконец говорит он. — Я не жду, что это будет чем-то приятным. Сейчас-то я уже знаю, что так и не будет. Я просто... — Он нервно вздыхает, выворачивая руки. — Я просто хочу знать, что случилось. И почему. Потому что люди пытаются сказать мне, что ты думал, по их мнению, и, позволь сказать, все они противоречат друг другу. И, возможно, я ошибался, возможно, ты, сидящий тут на кухне, ничего мне должен. Но тот ты, которого я видел на сцене, должен. Он должен мне. Я всю свою юность слушал того человека. — Но он тебя об этом не просил. — Я знаю. Но, если он не хотел, чтобы его кто-то слушал, зачем он тогда вообще что-то говорил? Не часто кому-то удается загнать меня в тупик в споре так быстро, как это удалось ему. Я не знаю, что сказать и при этом очевидно не соврать. — Ладно, как насчет этого, — медленно произношу я. — У меня есть право не отвечать, если я этого не хочу, но... Я расскажу тебе. Без этого твоего диктофона. У меня брали интервью сотни раз, чёрт возьми, и меня так уже тошнит от этого. Но... Мы можем поговорить. Как люди. Он думает над этим, нахмурив брови. — Как люди, — повторяет он. — О музыке и о группах. Моя личная жизнь остается личной. Но мы можем поговорить о музыке. — Как люди, — снова говорит он. Мы можем попробовать. Но он, в конце концов, кивает. — Ладно. Можно. — А потом он улыбается — не так безумно, как когда он впервые ввалился сюда, но он всё же улыбается. Его глаза совсем немного сверкают, и от этого... Мне становится хорошо. От того, что я восстановил какую-то часть его веры в то, во что он когда-то поверил из-за меня, чем бы это ни было. — А теперь ешь свой чёртов суп, — приказываю я ему. — Я приготовлю нам что-нибудь нормальное, — заявляет он, но, спустя десять минут, мы жуем тосты с маслом. Он говорит: — Придется мне тут кое-что поменять. Хотелось бы мне на это взглянуть.