***
Спенсер ждет у места выдачи багажа, явно уставший после полета. Мы оба ещё не ложились — сейчас только девять часов утра, поэтому, конечно же, мы оба бодрствуем. Обычно, мы оба уже удалились бы, но сейчас нам нельзя спать. Я лениво курю, пока мы смотрим, как на ленте чемоданы проезжают мимо... снова... и снова... Терминал заполнен людьми, возвращающимися с отдыха. Спенсер подписал кому-то книгу в туалете, и к нам подходили несколько человек, чтобы пожать нам руки. Теперь же я прогоняю их злыми взглядами и задаюсь вопросом, почему я отказался от предложения Вики достать нам частный самолет. Теперь мы здесь, вместе с простолюдинами, больше не в безопасности первого класса, и все они хотят урвать кусочек нас. Мы думали, что так будет менее подозрительно. Что ж, тут мы ошиблись. Люди не удивлены видеть меня. Они испытывают шок, благоговение и начинают заикаться при виде меня, конечно, но мое существование больше никого не удивляет, не после Монреаля, где меня заметили, и теперь об этом знает весь мир. Об этом писали в газетах. Говорили, что, наверное, я теперь живу там. — Вот он, — говорит Спенсер и идет за своим зеленым надутым чемоданом. У меня с собой ничего нет, потому что, ну, я, для начала, заявился у него на пороге без ничего, а всё то, что я купил, мне больше не нужно. Он слегка наклоняется в сторону, неся тяжелый чемодан, и мы стараемся не поднимать голов, пока пробираемся среди людей. Некоторые узнают меня, некоторые — нет. Я нервно делаю затяжку и избегаю зрительного контакта. И, за годы пребывания в центре внимания, я узнал, что если идти быстро и излучать энергию в стиле "отвалите от меня", то многие так и поступят. Порядочные люди, по крайней мере. — Приятно снова вернуться в Нью-Йорк, — произносит Спенсер, когда мы направляемся к залу ожидания прибывших. — Когда ты был здесь в последний раз? — Очень давно. — Я сканирую взглядом толпу людей, ожидающих своих родственников, а потом замечаю её: шубка из кроличьего меха поверх черного мини-платья, оранжевые колготы и обруч того же цвета. Её волосы немного отросли, но остались такими же шелковистыми с виду и того же каштанового цвета; кажется, мы с ней замечаем друг друга одновременно. Она не похожа на домохозяйку, не похожа на мать, но, опять-таки, она никогда и не была одной из таких женщин. Она расплывается в улыбке. Мы подходим, и она широко раскрывает руки, и я с легкостью обнимаю её. Она прижимает меня к себе и говорит: — Вы только гляньте на этого засранца. — Она улыбается от уха до уха, сияя, и я позволяю себе улыбнуться в ответ. — Рад тебя видеть, Вики. — Я отстраняюсь и говорю: — Спенсера ты знаешь, конечно же. — Конечно. Они обмениваются рукопожатием. Вики произносит: — Нас ждет машина, чтобы... Кто-то громко и требовательно прокашливается. Я смотрю в сторону и только тогда замечаю Сиски. Вики в каком-то роде затмевает всё вокруг, но он тоже здесь, улыбается широкой и излучающей надежду улыбкой. — О. Привет, — говорю я. — Привет, — он всё так же улыбается, глядя огромными глазами на Спенсера, который всё ещё является для него чем-то захватывающим и новым. Я больше не такой новый. — Ну, в общем... Вот он я. — Он разводит руки с надеждой во взгляде. Вики смотрит на меня. Спенсер смотрит на меня. — Эм, ну, — говорю я, — нам не стоит торчать тут весь день. — Слава богу, он опускает руки. — Эм. Рад тебя видеть, парень. Он слегка улыбается, мое отторжение нисколько его не удручает. — И я тебя. Ладненько. Затем Вики ведет нас к машине, ждущей неподалеку от терминала. У всех нас разные дела в Нью-Йорке. Спенсеру просто захотелось заскочить сюда на денёк перед отъездом, мне нужно встретиться с юристами и менеджментом, чтобы кое-что уладить, а Сиски здесь, чтобы подписать контракт на написание моей биографии. Спенсер останется у меня, пока Сиски живет в отеле, и он во всех подробностях рассказывает нам, какое это роскошное место, четыре звезды и всё такое. Не знаю, как он раньше справлялся со своими преследованиями, но теперь его проект финансируют, контролируют и цензурируют мои люди. Это означает шикарные отели и помощь с транспортом — больше никакого автостопа и сна на автобусных остановках. — Ты стал лучше выглядеть, — наблюдает Сиски, пока наша машина стоит в пробке. Разве я раньше выглядел плохо? Наверное, он замечает растерянность на моем лице, потому что добавляет: — Не так хмуро. Спенсер старается сдержать улыбку. Я фыркаю, но ничего не говорю. Сидящая сбоку от парня Вики спрашивает: — И чем вы, ненормальные, занимались во время праздников? — Она держит губами мундштук и смотрит на нас, вопросительно выгнув бровь. Спенсер пожимает плечами, глядя на меня. — Ну, мы просто... пили много пива, слушали музыку и говорили о жизни. Это довольно точное описание того, что мы делали, и, хотя это звучит простовато или даже скучно, возможно, это были лучшие дни за последние несколько лет. Однако я никому этого не говорю. Но иногда со старым другом просто невозможно не задаться вопросом, является ли единственной причиной того, что вы проводите время вместе, то, что вы просто очень долго знаете друг друга, а не то, что вы действительно нравитесь друг другу. Я знаю Спенсера с детства, поэтому я сомневаюсь в искренности нашей привязанности друг к другу. Но Спенсер — отличный парень. Мы понимаем друг друга так, как не смог бы никто другой. Он веселый, умный, талантливый и он неудачник, и провести время вместе с ним во время этих несносных праздников, созданных для того, чтобы заставить социальных неудачников вроде нас жалеть себя, пожалуй, было лучшим из того, что я мог сделать. Вместо того, чтобы сидеть в том доме наедине со своими воспоминаниями. — Было весело, — монотонно произношу я, чтобы Сиски не начал задавать вопросы. Но, конечно же, он начинает задавать вопросы. — Что вы делали на Новый год? Дали какие-нибудь новогодние обещания? Что-то получили на Рождество? Он полон вопросов. Всё ещё. Готов поклясться, я мог бы ответить на тысячу его вопросов, и у него были бы ещё тысячи. — Эй, — встревает Вики, прищурившись, глядя на Сиски. — Это не официальное интервью, завязывай. Сиски бросает на нее короткий взгляд, подавленный. Ха. Забавно, что когда я рявкаю на него, это никогда не срабатывает. На Новый год мы... ну, мы были няньками, вообще-то. Сьюзи уже четыре с половиной года. Она крошечная. Не настолько крошечная, как раньше. У нее большие голубые глаза и светло-русые волосы, она звонко смеется, носится вокруг, падает и начинает реветь, а Спенсер поднимает её, успокаивает и вытирает ей слезы, пока я стою и таращусь на нее как на пришельца. Она так похожа на Спенсера. Мимикой. Жестами. Она — одна из самых странных существ, которых я встречал. Я чувствую себя плохо, находясь рядом с таким воплощением невинности и красоты. Боюсь осквернить её. Думаю, я был более подавлен рядом с ней, чем она стеснялась незнакомца вроде меня. Это был первый раз, когда я подумал, что, возможно, Спенсер не облажался, когда случайно обрюхатил Хейли. Хейли не нравится то, что Спенсер уехал, но он вернется. Конечно же он вернется. Мы продолжаем твердить это, но его чемодан кажется мне полным. По телефону, Вики сказала мне, что Сиски настаивал на том, что он хочет приехать в аэропорт и встретить нас, но теперь машина останавливается у его отеля. Хотя все мы встретимся позже, Вики забронировала модный бар или что-то такое для частного мероприятия, что-то подходящее для кого-то с моим уровнем славы. Она всегда разбирается в подобных вещах. Сиски машет нам на прощание, выглядя слегка опечаленным нашей короткой встречей. Когда машина снова трогается, Вики выдыхает дым и говорит. — А ты умен, Рай. Вся эта фигня с книгой? Умно. Будет продаваться как горячие пирожки. И этот мальчишка, Сиски? Господи, он готов без конца боготворить тебя! После твоего появления в Монреале все говорят о тебе. Твоя биография будет продаваться. — Бабушке своей копию прикупи, — угрюмо отвечаю я. — Умный ход, — только повторяет она. Кое-что в ней всё же изменилось: кольцо на пальце. С большим бриллиантом. Ей повезло, учитывая все обстоятельства. Как будто каким-то образом прочитав мои мысли, она добавляет: — Мэттью просил передать его извинения за то, что он не сможет присоединиться к нам за ужином, так как он будет в театре. — Должно быть, продюсирование бродвейских мюзиклов отнимает много времени. Она лишь пожимает плечами. Я слепо смотрю в окно, на Нью-Йорк, Нью-Йорк, когда-то бывший моим домом. Он выглядит так же: повсюду машины, повсюду люди, длинные, бесконечные улицы с бесчисленными рядами небоскребов. Я забыл, какой этот город суетливый, как он полон жизни. Контраст с Мачайасом просто немыслимый. — Завтра встретимся с юристами. Я оставила у тебя дома документы, — говорит она, а я только мычу в ответ, слушая вполуха. — Ещё там есть сообщение от Джона. — Вот это привлекает мое внимание, и она кажется слегка виноватой, когда я смотрю на нее. — Я не хотела прерывать твой отдых такой мелочью. Спенсер делает вид, что не слушает наш разговор, хотя он явно слушает. Я прочищаю горло, игнорируя то, как быстро начало биться мое сердце, потому что Джон, ну, это Джон, но те люди, с которыми он общается... — И что там было, в этом сообщении? Она изображает кавычки в воздухе. — "Почему ты не подошел поздороваться?" — Она опускает руки. — И всё. Там ещё есть номер. Думаю, от его нового дома в Чикаго. А затем мы отводим друг от друга взгляды, заканчивая этот разговор. Мое убежище в Мачайасе или, что ж, в этом мире приняло новую форму: это больше не вынужденное изгнание, а добровольное. Потому что теперь они знают, все они: что я жив и здоров. Потому что меня видели в Монреале, меня преследовали фанаты, и об этом узнали радиостанции, пресса и, в конце концов, группа. Люди больше не спорят о том, жив я или мертв. Думаю, это уже что-то. Но теперь мне становится неуютно, когда я представляю, как His Side узнали об этой новости, может, на следующий день или даже в тот же. "Райан Росс был тут, прикиньте", когда они сели в автобус. И все они на мгновение замирают, удивленные и изумленные, и Джон знает, что произошло между мной и Брендоном, он знает, поэтому он смотрит на Брендона и... И он всё равно спрашивает, почему я не подошел поздороваться. Потому что я не мог заставить себя увидеться с Брендоном. Вот почему. Джон, похоже, не понимает этого. И если он сказал своим согруппникам "Райан был здесь, блин, какого хрена?", а Брендон даже не сказал "Ну, может, это потому что...", то это только подтверждает то, что весь мир продвинулся вперед, пока я остаюсь на месте. Что меня оставили позади. Но здесь, сзади, хорошо. Пока у руля кто-то другой. Пока я не думаю о том, что я выставил себя дураком, когда решил увидеть его. О том, что же он должен думать обо мне, о том, что я прятался в тени... Нет. Я неделями думал только об этом и, нет, мне нужно прекратить. Даже Спенсер так сказал. Ведь Брендон не оставил мне сообщение, не пытался связаться со мной. Он знает, что я был там, и ничего об этом не сказал. Не то чтобы я ожидал чего-то другого. Вики поднимается в мою квартиру вместе с нами. Водитель несет чемодан Спенсера, а я рассматриваю знакомую мне лестничную площадку. Облупившуюся краску на перилах между третьим и четвертым этажами. Вики достает ключи, когда мы поднимаемся, потому что да, я не оставил себе даже ключи. Я всё оставил ей, чтобы она разбиралась. — Что ж, — говорит она, открывая дверь. — Добро пожаловать домой, пусть это всего на пару дней. — Она входит первой, а за ней с любопытством следует Спенсер. Он никогда здесь не был. Шофер оставляет чемодан у двери, касается шляпы и идет обратно вниз, чтобы дождаться Вики. Я нерешительно захожу внутрь последним. Я помню последний раз, когда стоял здесь, больше года назад, только вернувшись из тура, и я помню, как осознал весь ужас той потери. Думаю, всё это осталось позади, заключенное в этих стенах. Но здесь всё выглядит так же, так невинно и мирно. На вешалке не висит одежда, на полу не валяется обувь. Однако зеркало на стене накрыто простыней. Я медленно прохожу дальше. Вики прошла к концу короткого коридора, ведущего в гостиную. Она положила руки на бедра. — Тут всё должно быть так, как ты и помнишь. Мы накрыли мебель, чтобы было чисто, а раз в месяц сюда приходит уборщица, чтобы протирать пыль. — Спенсер уже сидит на накрытом тканью диване, уютно устроившись. — Я распоряжусь, чтобы кто-то пришел и поснимал всё с мебели. Ты очень неожиданно решил приехать. — Ничего, — бормочу я, глядя на свою квартиру так, будто вижу её впервые. Спенсер уже встал, он проходит мимо нас с Вики. Я разрешаю ему осмотреться, потому что ему можно. Он открывает дверь в спальню, снова закрывает её, подходит к соседней двери, издает одобрительное мычание и входит в музыкальную комнату. Я держу руки в карманах. Вики смотрит ему вслед и говорит: — Так вот, насчет завтра. Ты уверен, что хочешь продать домик в Бисмарке? Мы можем отменить встречу, если ты передумал. Я говорю: — Ничего. Она пожимает плечами. Мы слышим стук, донесшийся из музыкальной комнаты, и я подхожу к порогу, чтобы проверить. Спенсер стащил простынь с рояля. Табурет перед ним пуст. И я говорю: — Ничего.***
Я решил, что будет менее болезненно увидеться со своими старыми друзьями по отдельности, поэтому я не спеша вхожу в бар в Гринвич-Виллидж поздним вечером того же дня, репортеры, собравшиеся снаружи, делают снимки. Я не машу им в ответ, в отличие от Спенсера. Войти могут только те, чьи имена есть в списке гостей, но складывается такое ощущение, что прийти решили абсолютно все. Небольшой тускло освещенный бар переполнен людьми, на барных столиках повсюду стоит недопитый алкоголь, некоторые гости вышли на танцпол с клетчатым полом. Все присутствующие прилично и сексапильно одеты, как и все знаменитые и обеспеченные люди. Я вдыхаю запах сигарет и травки. Я и забыл, что жизнь может быть такой. Это не вечеринка в честь моего возвращения домой, потому что все знают, что я здесь ненадолго. Это скорее встреча с поздравлениями с тем, что я ещё живой, и я обнимаю друзей, с которыми не виделся годами, похлопываю людей по спинам, принимаю выпивку, но почти не разговариваю. Почему-то это всё кажется вымученным — не для них, а для меня. Они рады видеть меня и ожидают, что это взаимно. По большей части это не так. Общение с ними — это просто очередное болезненное напоминание о том, насколько различаются наши жизни. Потому что здесь Эрик со своей новой девушкой и каким-то парнем, который теперь вместе с ним управляет сетью магазинов, здесь Грета со своим мужем Батчером, здесь и Патрик, старина Патрик со своими знакомыми, приход которых Вики, должно быть, одобрила только потому, что она так хорошо ладит с Патриком. Да и кто бы с ним не поладил? И хотя это очевидно, что многие из этих людей, у которых из общего был только я, давно не видели друг друга, все они рассказывают мне, чем они занимались, говорят о своих новых друзьях, любовниках, работах, идеях и мыслях. А я? "Боже, Райан, а чем ты занимался?" Я просто говорю "Особо ничем. Я ушел". И им становится неловко, и они меняют тему. Спустя приятное количество выпивки, меня в лопатку тыкает чей-то палец, и, развернувшись, я вижу Сиски. Я кивнул ему в знак приветствия, когда мы пришли, и он был занят тем, что говорил с гостями. — О, привет, — говорю я, а люди, с которыми я говорил, понимают намек и оставляют нас. Сиски хорошо себя вел, учитывая его склонность навязывать свою компанию людям. — Что такое? — Всё! — говорит он, во взгляде его широко открытых глаз читается "ты хоть понимаешь, что я тусуюсь с крутейшими людьми в Нью-Йорке?" Думаю, что да. Я видел, как он разговаривал с Патриком, поэтому спрашиваю: — Вы с Патриком хорошо поладили? — Очень хорошо, — восторженно отвечает он, кивая. — Он такой хороший парень! — Мы оба смотрим на Патрика, который радостно болтает с толпой, которая собралась вокруг него. За время моего отсутствия он стал выдающимся сессионным музыкантом, завел контакты со многими знаменитостями. Он ездил в тур с The Rolling Stones прошлым летом, играл у них на клавишных, а сейчас он работает над сольным альбомом. The Whiskeys, возможно, просуществовали и недолго, но эта группа всё равно сделала из него звезду. — Он согласился дать мне интервью в ближайшее время! — А. Я удивлен, что большинство не удивлены всей этой ерундой с моей биографией. Только Клифтон четко и ясно сказал мне, что он считает это эгоцентричным и нелепым предприятием, но остальные, похоже, считают это логичным. "Это ведь Райан Росс. Имеет смысл написать его биографию". А Вики любит деньги. — Как думаешь, у меня получится на этой неделе взять интервью у Спенсера? — спрашивает Сиски, теперь уже с тоской глядя на Спенсера. Он у бара, смеется вместе с Эриком. Они знакомы уже очень давно, с первых дней существования The Followers в Лос-Анджелесе. — Наверное, нет. Он уезжает в Лондон. Сиски замирает, услышав это. — Лондон? В смысле Лондон, который в Англии? — А есть какие-то другие Лондоны? — спрашиваю я, стараясь говорить так, будто это скучно и неинтересно, хотя, по правде говоря, меня это тоже удивило. Часть меня не понимает, почему Спенсер ничего не говорил мне об этом, пока я не приехал; пока я думал, что он ничего не делает, как и я, он вовсе не бездействовал. Но Спенсер сказал, что он не хотел ничего говорить, пока он не будет точно уверен насчет должности со-продюсера/гуру для английской группы, о которой я никогда не слышал: The Police или что-то такое. Какая-то относительно новая группа. Хотя Спенсер включал мне их первый альбом, и он оказался неплохим. И он знает их продюсера, который обратился к нему за помощью и, ну... Мнение Спенсера Смита что-то да значит. Это значит многое. И он очень рад наконец снова заняться чем-то, связанным с музыкой, его голубые глаза сияли, когда он говорил о возвращении в студию, о записи музыки, пусть и не своей. Больше не нужно жить на гонорары The Followers. Он наконец-то делает что-то для себя самого. Эй, я рад за него. Правда, я рад. Он молодец. Просто Лондон — это далеко. Хейли согласна с этим, и мне пришлось слушать, как они ругались по телефону, Хейли говорила, что Спенсер бросает Сьюзи, поскольку Спенсер, скорее всего, уедет в Лондон на несколько месяцев. Спенсер же настаивал на том, что он поедет, и, думаю, даже Хейли в конце концов поняла, что Спенсеру нужно двигаться вперед в профессиональном плане — так почему не сейчас? — Ну а когда он вернется из Лондона? — спрашивает Сиски, надув губы. — Кто знает? — Может быть, никогда. Каждые две недели на выходных он будет приезжать к Сьюзи. Ведь у нас есть на это деньги. — Это дело Спенсера и только его, — заключаю я, стараясь увести мысли Сиски в другое направление. Рано или поздно он возьмет у Спенсера интервью, я уверен, но я не думаю, что позволить Сиски копаться в прошлом Спенсера, когда он только пытается начать новую эру в своей жизни, — это хорошая идея. — Думаю, Спенсер может подождать, — говорит он наконец. — То есть у меня и так столько материала для книги. Я делаю наброски глав и всё такое. Думаю, я назову первую "Годы в Нью-Йорке". Броско, да? — Помнишь, о чем мы говорили по телефону на прошлой неделе? — спрашиваю я у него, говоря о том разе, когда мы немного поболтали, прежде чем договорились встретиться здесь. — Ой. Точно. — Он робко опускает взгляд. — Не говорить с тобой о книге, потому что ты считаешь это стремным. — Именно. — Ну, э, книгу в сторону, мне нужно о многом тебя спросить. Нужно, чтобы ты многое подтвердил, рассказал обо всем со своей точки зрения. Но у меня нет с собой пометок, они остались в Мачайасе. Мы так неожиданно уехали, а мне нужны эти записи, и... — Значит, приедешь и заберешь. Я всё равно еду домой через два дня. — Хорошо. — Он с благодарностью улыбается мне. — А потом я смогу взять интервью и у тебя, прежде чем я вернусь сюда и начну разбираться с остальными интервью. — Какое счастье, — отмечаю я, прикуривая новую сигарету. Его биография не будет фактической, но он ещё этого не знает. Я не говорю, что она будет сплошной выдумкой, я говорю, что в ней будет множество упущений и пробелов. Сиски морщит нос и осматривает толпу вокруг нас. — Знаешь, люди, с которыми я говорил, э... Они все вроде как говорят, что тебе, кажется, лучше, чем когда они видели тебя в последний раз. Грета, эм. — Он поднимает взгляд на мою протеже с длинными золотистыми кудрями и золотым платьем в цвет. Теперь она больше, чем протеже — номинантка премии Grammy, вскоре будет на обложке Vogue. Батчер перечислил её достижения (хотя я прекрасно знал о номинации на Grammy), пока Грета просто блаженно улыбалась и говорила, как она рада видеть меня. Ей всё равно, насколько она знаменита — пожалуй, она единственный человек, которого не затрагивает что-то подобное. — А что Грета? Сиски пожимает плечами, всё ещё сбитый с толку. — Просто она... то есть не только она, люди намекают на это, но... она просто сказала, что тебе, кажется, уже лучше и, эм. Тем летом, до твоего ухода, она просто сказала, что тебе было очень плохо, что... Ну, это странно, потому что я знаю, что твой папа умер аж через несколько месяцев после этого, и всё, что у меня есть, это материалы из архивов о том лете, интервью и пресс-релизы, в которых... У тебя вроде бы всё было нормально. Вот почему это было так неожиданно, когда группа распалась, а ты ушел, понимаешь? Просто мне... Мне кажется, что я что-то упускаю? — Его тон переходит в вопросительный, он вскидывает брови. Полагаю, миру вокруг, прессе и фанатам казалось, что я был в порядке. Все остальные, те, кто действительно знал меня, видели, как странно я вел себя. Как робот. Как будто я был не в себе. Был пуст внутри. А Грета была в туре с нами всё лето, поэтому она своими глазами видела, как я изменился. Заперся в себе, перестал говорить с ними. — Понятия не имею, почему они так говорят, — вру я, и Сиски видит, что я вру. Он с подозрением смотрит на меня. Он переживает, дело не только в том, что он тот ещё проныра, но это не то время и не то место. К счастью, в этот момент к нам подходит Вики, сжав губы в тонкую линию, с каменным выражением лица. — Рай, — произносит она и кивает в сторону входа в бар. Я смотрю на дверь за кучками людей и вижу парня в черной кожаной куртке, которого остановили вышибалы. Ох. Я представляю себе, что его не впустят, и тогда ему пришлось бы уйти, при всех этих репортерах снаружи, и они запечатлели бы это отторжение. Публичное унижение. — Он приглашен? — спрашиваю я у Вики, которая выглядит слегка виноватой. — Нет. Я не... думала, что ему это будет интересно. — Ну, ему явно интересно. Гейб уже спорит с вышибалой, постоянно заглядывая в бар с раздраженным выражением лица. — Думаю, я... — начинает Вики, в её тоне слышно явное нежелание, но я перебиваю её: — Всё нормально, я разберусь. Я проталкиваюсь через толпу — или, скорее, она расступается передо мной, поскольку гости, видимо, постоянно следят за тем, где я, — но я останавливаюсь на безопасном расстоянии от двери. — Впустите его, — выкрикиваю я, и вышибалы поворачиваются ко мне и тут же замолкают. Гейб смотрит на меня, задерживает взгляд на мгновение, словно чтобы удостовериться, что это я, живой, а потом шумно выдыхает, выпячивает грудь и заходит внутрь. Выглядит он не очень. Слишком худой, щёки слишком впалые, глаза слишком мертвы. Слишком много наркотиков, слишком мало еды. Его кожа всё того же золотистого оттенка и волосы всё того же черного цвета, но теперь не такие блестящие. Теперь, когда он здесь, на меня накатывает чувство старой вины. Я изо всех сил стараюсь не думать об этом. — Тут бар бесплатный? — говорит он вместо приветствия, глядя на барную стойку неподалеку. Я неловко почесываю затылок, избегая зрительного контакта, поскольку и он не спешит смотреть на меня. — Эм. Запишите на мой счет, — говорю я бармену, и он кивает. — Что ж, неплохо для начала, — произносит Гейб и проталкивается мимо меня. Как только он берет у бармена целую бутылку виски, он исчезает в толпе. Затем он едва не врезается в Вики, и они оба замирают, но потом Гейб приходит в себя, и я теряю его в толпе. — Ха, — доносится до меня сбоку голос Спенсера. Он передает мне сигарету, которую курил, и я с благодарностью беру её. Он тоже смотрит вслед Гейбу. — Полагаю, это будет неловко. Я нервно выдыхаю дым. — Я в этом не сомневаюсь. А Спенсер даже не знает всей истории.***
Я выжидаю несколько часов, беру небольшой тайм-аут, чтобы подумать об этом, а потом присоединяюсь к Гейбу за столиком в дальней части бара. Перед ним стоят две пепельницы, обе переполненные, но бутылка с виски ещё не пустая — на самом деле она почти полная. Если бы он хотел нажраться так, чтобы позабыть обо всем, он бы уже её допил. Он вскидывает бровь, когда я сажусь напротив него. — Ваше высочество, вы слишком добры, — говорит он с притворной робостью. — Да пошел ты. — Мой тон звучит устало, в нем нет злости. — Если бы ты не хотел меня видеть, ты бы и не пришел. — Как это я мог не прийти? — Он достает сигарету и зажигалку. — Весь Нью-Йорк об этом говорит. — У него не получается прикурить, и он ругается, но затем справляется. Секундная вспышка огонька освещает его лицо, и из-за этого он выглядит старше своего возраста. Он обводит взглядом людей в баре, а затем кивает, указывая на кого-то. Я прослеживаю его взгляд и замечаю Сиски, который делает вид, что не смотрит в нашу сторону. — Тот парень. — Гейб делает затяжку. — Пытался взять у меня интервью перед Рождеством. Кто-то сказал, что он твой биограф. Что он теперь живет с тобой. — Хрена с два он со мной живет. — Как бы там ни было, как так получилось, что это он выманил тебя из твоего убежища? — Он качает головой. — Вот скажи мне кое-что, чувак. Только честно. Тебе правда было настолько одиноко? Он смотрит мне в глаза впервые с того момента, как он пришел сюда. Мне хочется отвести взгляд, но я не могу, и на меня обрушиваются неприятные воспоминания. — Да. Он фыркает. Презрение. Высокомерие. Злость. — У меня тоже есть вопрос. — Я ставлю бутылку пива на стол. — У тебя правда настолько низкая самооценка, что тебе нужно было прийти сюда и ещё немного себя помучить? Или, может, ты пришел узнать, передумал ли я насчет "нас"? — В моем тоне едва слышна легкая издевка, и его глаза опасно сужаются. — Эй, если ты собираешься вести себя как мудак по отношению ко мне, то почему бы мне не ответить тем же, а? — Я просто спросил... — Он... — начинаю говорить я, но затем делаю глубокий вдох. Смотрю по сторонам, проверяя, чтобы поблизости никого не было. — С этим парнем мне легче уживаться с самим собой, ясно? Он все мои ошибки превращает в достижения. Я проёбываю The Followers, а он думает, что я был слишком талантлив для них. Я изменяю девушкам, а он думает, что те девушки были недостаточно особенными. Он придумывает оправдания для меня. Я чувствую себя не таким куском дерьма, когда знаю, что остался ещё кто-то, кто хочет видеть во мне что-то хорошее. И если бы он знал, а он не знает, но если бы он знал, как я проебался с тобой, он сказал бы, что, ну, у меня было разбито сердце. Что я был не в себе из-за Брендона, и, возможно, тогда было не лучшее время, чтобы ты... — Я замолкаю, тяжело выдыхая. То лето было одной сплошной ошибкой. Гейб кажется возмущенным, но, насколько я могу судить, это последняя наша встреча. Последний раз, когда у меня есть возможность попробовать всё исправить и извиниться, поэтому я не трачу время на пустую болтовню. — Что я хочу сказать... возможно, мне просто нужен кто-то, кто немного обожает меня. — Это нарциссизм. — Я и не говорил, что это не так. — После паузы, я добавляю: — Может, я... думаю, что если я дам этому парню делать всё, что ему захочется, то это искупит мою вину за то дерьмо, которое я сделал по отношению к другим. — Вообще-то нет. — Ну и ладно. — Я нервно провожу пальцами по своим длинным волосам. Я всегда был хорош в подобных вещах — мог открыто сказать участникам группы, фанатам и менеджерам отвалить, отшивать любовников, пояснить им, что к чему. Теперь же я, кажется, наконец понимаю, что у этих действий есть последствия, пусть даже и косвенные, пусть даже не всегда виноват я. Последствия вроде мешков у него под глазами. Теперь такие разговоры кажутся неловкими. — Я знаю, что Сиски сказал бы о нас с тобой. Он сказал бы, что... мне не стоило спать с тобой тем летом. Даже если это было всего пару раз, когда я был слишком пьян, чтобы остановиться. Мне не стоило этого делать, но и тебе стоило послать меня нахуй. Потому что у тебя были... были чувства ко мне, какими бы они ни были, а я любил другого человека, и ты знал об этом. Поэтому мы оба облажались, ясно? Мы оба всё испортили. И нас обоих можно оправдать. Вот что сказал бы этот парень. — Меня проще оправдать, чем тебя. — Да ладно? — спрашиваю я и делаю то же, что и он — киваю в сторону кое-кого. Вики стоит к нам спиной, но Гейб тут же кажется более замкнутым. Вики всё ещё не знает, что мы с Гейбом переспали несколько раз. Важно, чтобы она никогда и не узнала — это был просто секс по пьяни между двумя запутавшимися людьми, которые не знали, что они чувствовали и к кому. Да и я по-прежнему не знаю, как во всем этом была замешана Вики. Только потом, намного позже, я узнал, что когда-то — когда мы только собрали The Whiskeys, когда мы с Брендоном снова сошлись, когда мы записывали наш единственный альбом, — Гейб и Вики трахались. Периодически, конечно же, неофициально, нерегулярно, но всё же. А мы все думали, что Гейб просто вел себя как сексист и дразнил её, чтобы снова забраться к ней в трусики. Ведь, в конце концов, все знали о первом разе, когда они спьяну перепихнулись, но мы все думали, что на этом всё и закончилось. Но это было не так, как я выяснил позже. То, что Гейб без конца флиртовал с ней, видимо, было просто какой-то долбанутой прелюдией, которую мы все проморгали, способом надавить на рычажки Вики. Думаешь, что знаешь человека, а выясняется, что ты не знаешь о нем почти ничего. — Её муж не смог сегодня прийти, — говорю я. Гейб тут же морщится, и я испытываю облегчение от того, что он разрешает мне перевести тему. Подальше от нас. Потому что я сказал, что мне не следовало спать с ним, и это максимум извинений, который он от меня получит. Что ещё я могу сделать с этим сейчас? — Месье Мэттью Дюпон, — выплевывает Гейб, стараясь изобразить французское произношение. — С этим его корявым английским, ужасным акцентом и огромным эго бродвейского продюсера. Месье Дюпон, который обожает свои ебаные мюзиклы и говорит, что его кумир — Фред Астер. Если я кого-то и ненавижу, так это его. Что Вики вообще в нем нашла? А ещё их ребенок, Алекс, Александр, даже это ему нужно произносить с его ебаным французским акцентом — Александро. Его зовут Александр, но разве его это останавливает? Нет. Имя по-другому пишется на французском, но нет. Ему нужно и произносить его так, как ему вздумается. Ебаный вычурный урод. Он продолжает свою тираду, и я не перебиваю его. Я никогда не встречал этого парня, не приходил на их внезапную свадьбу. В любом случае, он влиятельный человек, этот мистер Дюпон. Он успешный, богатый, и у него есть друзья в высшем свете — Вики поймала большую рыбку, намеренно или нет. В то время как Гейб, что ж. Думаю, тем летом он всё больше и больше начинал понимать, что их с Вики интрижка ни к чему не приведет, и он отчаялся, и я переспал с ним, и он отчаялся ещё сильнее, а потом я исчез, и он остался потерянным неудачником без какой-либо цели, а нас с Вики больше не было рядом. И вот теперь он здесь, и у него немного дрожат руки, пока он держит сигарету. Измотанный наркотиками и ломкой. Вряд ли он мог бы стать нормальным отцом или мужем. Когда он жалуется на Мэттью, он хотя бы не срывается на мне. А это уже что-то. То, что мы делим столик, мысли и выпивку, не означает прощение, но это умиротворение. Люди время от времени пытаются присоединиться к нам — ведь это половина группы Ryan Ross & The Whiskeys за одним столиком, — но я прогоняю их жестом. И каждый раз, когда это происходит, Гейб замолкает на мгновение, словно ожидает, что я предложу этим людям присоединиться к нам, что я выберу кого-то другого, кого угодно вместо него и его компании. Но нет. И полный горечи и злости тон потихоньку, постепенно смягчается, и, когда время перевалило за два часа ночи, и он смеется в первый раз, я думаю, что он может понять. Как важно иметь кого-то, кто верит в тебя, когда все остальные от тебя отвернулись.