Сквозь стекло микроскопа

Череп смотрит на Спирта, как сквозь стекло микроскопа. Смотрит и знает, что он, со своим чёртовым упёртым характером, никогда не признает на людях, что был в чём-то не прав — он сделает выводы для себя, и выжжет всё ненужное, что в нём, по его мнению, есть, калёным железом. Не жалея ни себя, ни окружающих. Эгоист, но эгоист именно такой, какой нужен, какой в душу запал. Спирт... Череп порой подозревает, что он один помнит, что того зовут простым именем Андрей. Андр-рей. Даже имя у него такое, будто бы камни перекатываются в банке — запертые в компании с самими собой, непокорно шумящие. И катает Череп эти камни, когда остаётся наедине с ним, тихо и боясь сделать что-то не так. Остаётся наедине с человеком, которого, будь он девушкой, на руках бы носил, цветами бы непокорность его пытался приглушить, да вот незадача — парень он. Да такой парень, что весь будто бы шипами оброс, не прикоснёшься. И пытается Череп коснуться незащищённых этими колючими шипами мест, да только чтобы добраться до них, нужно самому исцарапаться да изодраться — иначе не выходит. И Спирт вознаграждает его за эту жертвенность — как умеет, как может, как получается. Перебирает струны избитой, обожжённой, израненной в боях, как жены солдатской, гитары и хрипловато поёт — казалось бы, для всех друзей фронтовых, а на деле-то взглядом нет-нет да и коснётся Черепа. И замирает в непокорных карих глазах на единый только миг огонёк ехидства и наглости, и загорается там вопрос: "А ты понимаешь, что я это для тебя делаю?" И этот вопрос разбавит извечную боль, которая там плещется — Спирт всегда найдёт, за что себя мучить, найдёт то, что ему не нравится, не по душе. Спирт вообще всё важное выражает глазами... и губами. Когда Череп в минуты единения и какой-то по-мужски грубоватой и неуклюжей нежности, которая вся, целиком и полностью, дарится Спирту — некому больше, да и не привык он что-то от себя самого скрывать, — целует его, как-то неуверенно и, как в первые разы казалось, даже нелепо, тот, прежде чем ответить, обязательно проводит по рассечённой метким его, Черепа, ударом губе языком, будто бы напоминая ему, да и самому себе, что ничто в этом мире не даётся без боли. Когда дело доходит до такой же неловкой близости — тихо, укрывшись в каком-нибудь уединённом месте, чтобы товарищей фронтовых не разбудить ненароком, он смотрит прямо в глаза — в кои-то веки без своих привычных увёрток, честно и не отводя взгляд и, закусывая израненную губу, шипит, не любя и не умея стонать, как делали это девчонки из деревень, которые и пискнуть боялись против солдат — напоказ, громко и неискренне. И это было не нужно — намного важнее был взгляд этих чуть затуманившихся карих с поволокой глаз. И они оба знают, что по возвращении в будущее пусть в каждом из них что-то и изменится, но друг друга надолго они уже не отпустят. И Спирт, не растеряв свою извечную ершистость, по привычке будет проводить по когда-то разбитой губе, ставшей тогда отправной точкой, языком. А Череп забьёт на все те же самые нормы и морали, на которые когда-то забил Спирт. Потому что так нужно, чтобы быть рядом, а уж собственное хрупкое счастье сберечь они сумеют.