Обратный отсчет

Только к обеду Савитар понимает, что-то идет не так. Озарение приходит, когда они с Киллер Фрост едят бургеры на углу Нью-Порт и Уиллоу-стрит. Эту чудесную забегаловку, где собираются местные бомжи и готы, и где они совершенно не выделяются из толпы, Киллер Фрост заметила, когда они во второй раз взламывали банкомат. С тех пор они ходят сюда каждый день. Кое-кто из завсегдатаев даже начал здороваться. — Что-то не так, — говорит Савитар и трясет головой в надежде, что нужные воспоминания просто завалялись где-то по углам. Но ничего не меняется: Барри, которому положено носиться молнией по всему Восточному побережью в попытках спасти Айрис… даже и не пытается. Он отсылает Айрис и Уолли прятаться («Я не должен знать, где вы»), отправляет Джо и Циско к Лайле за инопланетной мега-батарейкой для Временной базуки («Если кто и сможет уговорить Лайлу, то это ты, Джо. Меня она даже слушать не станет»), а сам отправляется в дом Уэстов, отключает мобильник и затевает генеральную уборку. — Что там? — интересуется Киллер Фрост. — Флэш не только временную базуку, но и временную систему ПРО налаживает? — Нет, — отвечает Савитар и растерянно на нее смотрит. — Он драит унитаз. Киллер Фрост давится разбавленным кофе. — Может, рехнулся с горя? — предполагает она, прокашлявшись. — Знаешь, иногда люди под воздействием сильного стресса делают странные вещи. Полы моют, песни поют. Песен он не поет? Савитару нечего ей ответить. Они доедают бургеры и возвращаются в логово. Барри заканчивает с унитазом, долго оттирает белесые пятна на кафеле, а потом, вооружившись щеткой и комплектом зубочисток, лезет в духовку. «Oh, how strange a place to be till Edward comes for me, my heart is sighing,* — мычит он себе под нос, выковыривая из щелей пригоревший жир. — Keep drying!» Савитар потрясенно комкает фиберленовую тряпку и, не придумав ничего лучше, принимается протирать доспех. — Я же говорю, в минуты стресса люди делают странные вещи, — хмыкает Киллер Фрост, наблюдая за тем, как он сдувает пылинки с наручей, и философски заключает: — У каждого — свой унитаз. К четырем часам плита Джо Уэста блестит так, словно ее вчера купили, а Барри протирает верх шкафов и пылесосит потолок по углам. У Савитара даже близко нет такого плацдарма: только костюм. Не мыть же, в самом деле, заброшенный склад, в котором они обитают. Только не при Киллер Фрост. — Ну, как он там? — спрашивает она, поджаривая очередную партию тостов. Три другие, разной степени замороженности, лежат рядом. Кажется, она пытается отыскать идеальную рецептуру, но Савитар слишком занят собственными переживаниями, чтобы интересоваться. Завтра спросит. — Отчищает ковер в гостиной клейкой лентой. — Может, к поминкам готовится? — говорит Киллер Фрост и придирчиво рассматривает корку льда на поджаренном хлебе. — Ты не помнишь, где провожали, у вас в квартире или у Джо? В шесть часов Барри бросает тряпку, которой вытирал пыль, прямо посреди гостиной, заказывает пиццу по Интернету и садится на диван. Савитар вспоминает, что он собирается пересматривать «Поющих под дождем». Через шесть часов любовь всей жизни Барри должны зарезать на улице Инфантино, а он собирается слушать Джима Келли. Это уже чересчур. — Пойду выясню, что там такое, — говорит Савитар, и доспех защелкивается на нем. — Эй! — кричит Киллер Фрост. — А я?! Но он уже выбегает из логова. К тому же, если она хотела узнать, какой план, ему все равно нечего ей ответить. Плана нет. Воспоминания всегда немного запаздывают: на дорогу уходит не больше пятнадцати секунд, но когда Савитар врывается в дом Уэстов, уже закончились открывающие титры. Дон Локвуд и Лина Ламонт появляются на красной ковровой дорожке 1927 года. — Привет, — поворачивается к нему Барри. — Посмотришь со мной? Пиццу скоро принесут. Савитар медленно наклоняет голову к плечу и внимательно смотрит на Барри. Он и без чужих воспоминаний знает, до чего хорош: доспех скалится шипами, глазницы горят безумным голубым огнем скорости. Барри улыбается так, будто перед ним стоит самый обычный парень, и хлопает по дивану рядом с собой: — Ну, давай. У нас ведь полно времени, верно? Целый вечер. Савитар сам не понимает, как так выходит, что он вылезает из доспеха и идет к телевизору. Он, оказывается, даже не замечал, как сильно соскучился по всему этому: техниколору, чечетке и веселым бродвейским мотивам 50-х годов. Космо Браун кувыркается и поет «Make ‘em laugh»**, когда приносят пиццу. Барри расплачивается с разносчиком, ставит коробки на стол. Потом молнией исчезает на кухне и возвращается обычным шагом с двумя стаканами колы. Савитар забирает у него один и тянет газировку через трубочку. На экране Дон объясняется Лине в ненависти и целует ее перед камерой. — Обожаю этот момент, — говорит Барри. — Да, я тоже, — отвечает Савитар и только потом понимает, что делает. Барри отворачивается быстрее, чем Савитар успевает разглядеть его лицо. Это не помогает: воспоминания о радости накрывают его несколько секунд спустя. Что-то внутри отзывается горечью в ответ, и Савитар сжимает трубочку зубами. Чему радуется этот дурак? Да, он сидит тут, пьет колу, смотрит мюзикл. Как будто это что-то значит. Как будто это может что-то изменить. — Попробуй мексиканскую. — Барри протягивает ему кусок пиццы на салфетке. — Острая, тебе понравится. — Он заглядывает Савитару в глаза и добавляет чуть слышно: — Все хорошо, правда. Все хорошо. Ничего еще не случилось, у нас почти шесть часов. Савитар откусывает пиццу — в самом деле, острая, — тянет колу, глядит в экран, по которому двигаются картинки. Волшебный закат. Дымка далеких гор. Пять сотен тысяч киловатт звездного света. Шесть часов, чтобы притвориться, будто на самом деле они в кино, и счастье зависит только от правильно освещения на сцене. Шесть часов для спидстера — это целая жизнь. Они вместе смеются над Линой и щелкают пальцами в такт музыкальным номерам. Барри, забывшись, подпевает, и Савитар раздраженно шикает на него: если уж слушать, то Джина Келли, а не хор зрителей. Когда Дон и Кэти в последний раз целуются на экране, в коробках еще полно пиццы, и Барри ставит «Джентльмены предпочитают блондинок». Лорелея, которая способна разглядеть бриллиант в чужом кармане, очаровательна, а Дороти чем-то неуловимо напоминает Киллер Фрост. Любит ли Киллер Фрост старые мюзиклы? А Кейтлин Сноу? Савитар копается в памяти и не может вспомнить. Ни он, ни Барри никогда не спрашивали. Надо будет подарить ей такое же красное платье в блестках — не очень практично, но Савитар уверен, что ей понравится. Будет для особых случаев. — Ну, что дальше? — спрашивает Барри под финальные титры, перебирая диски. — «Моя прекрасная леди» очень длинная, и «Звуки музыки» тоже… Может, еще пиццы закажем? Савитар облизывает пальцы после последнего куска мексиканской. У них еще два с половиной часа. — У тебя есть «Волосы»? — спрашивает он. — Всегда хотел посмотреть. — Проверь у Джо, — предлагает Барри и идет к ноутбуку, заказывать маленькую «Маргариту». У Джо полно дисков, и все они в полном беспорядке. Чтобы найти нужный, приходится перейти на суперскорость, и «Волосы» в конце концов оказываются в коробке из-под третьего «Индианы Джонса». Савитар засовывает фильм в плеер и устраивается на диване. Хиппи, веселые дети цветов, ждут Эру Водолея — ни войн, ни горя, ни смерти. Надо же, думает Савитар. Сорок лет прошло, а Эра Водолея так и не наступила. Ожидания никогда не сбываются. А впрочем, какая разница? Девочка с белыми цветами в волосах — замечательная. Он грызет корочки от пиццы и шумно тянет сок через трубочку; рядом, почти касаясь его плечом, сидит Барри. Наверное, это идеальный семейный вечер. На самом деле, если не считать чужих воспоминаний, Савитару не с чем сравнивать. На последних аккордах «Let the sunshine in»*** Барри выключает телевизор и поворачивается к Савитару. — Ну что, — говорит он фальшиво-бодрым голосом, — мы идем куда-нибудь? На часах — без одной минуты полночь. До убийства Айрис четыре минуты. Савитар смотрит, как секундная стрелка отсчитывает одно деление за другим. Три минуты пятьдесят девять секунд, три минуты пятьдесят восемь, три минуты пятьдесят семь… Он до сих пор не знает, где Айрис, но это неважно. У него достаточно времени, чтобы перевернуть Централ-сити вверх дном и притащить ее на улицу Инфантино. Даже на Землю-2 останется секунд десять. А впрочем, с нее и надо начать — где еще они могли спрятаться, как не у Харри под крылышком? Три минуты сорок шесть, три минуты сорок пять. Чего он ждет? — Генри? — шепотом зовет Барри. «Я не Генри, я Савитар», — думает Савитар и не может произнести этого вслух. Он смотрит на секундную стрелку, и лицо Барри, захваченное боковым зрением, размытое и светлое. На щеке что-то блестит. Почему он не может отсюда уйти? — Генри, я все понимаю, правда… — Барри протягивает руки, словно хочет обнять его, и замирает в этой глупой позе. — Это временной парадокс, я знаю, ты должен идти и попытаться убить Айрис, а мы, наверное, не сможем тебе помешать. Но на самом деле ты не виноват, это не ты начал, я знаю. Иди. Наверное, так нужно. Я понимаю. Тридцать три, тридцать два. Савитар отрывается от стрелки, смотрит ему в глаза — и видит себя: бледного, с безумными глазами и перекошенным ртом. — Все в порядке, Генри, — Барри тянется к нему, обхватывает лицо руками, — все хорошо. Не бойся. Ты помни: я тут, я понял, и там… Тогда, потом… Когда ты появишься, я буду тут, я буду любить тебя, я не брошу тебя… Все будет по-другому, вот увидишь, иди, не бойся, я тут. Я видел будущее, и на этот раз я все сделаю правильно. Никто не будет страдать. Я люблю тебя. Савитар втягивает воздух носом, и на ресницах висят капли, и этот звук, похожий на вой, он заполняет всю комнату, и хочется зажать уши, хочет, чтобы все стихло, оно сводит с ума, разрывает голову. А потом Савитар вспоминает вдруг: это кричит он сам. И тогда он дергается, и бьет наотмашь, не глядя, попадает по дивану, по своему колену, бьет Барри в плечо, потому что — будь ты проклята, Сила Скорости — что ему делать с этой любовью? Что ему делать с ней теперь, когда осталось меньше трех минут?! Барри продолжает говорить, торопливо, сбивчиво, Савитар не понимает и половины. Барри твердит ему о том, что он рядом, что он его любит, что он знает: на самом деле Савитар не виноват. Это сам Барри убил Айрис — пусть и не простым ножом, как смельчак. Трусость, слабость, поцелуй. Все это тоже бывает смертельно. Над его плечом Савитар видит часы с неумолимой секундной стрелкой. Две минуты двадцать девять. Двадцать восемь. Двадцать семь. Барри укачивает его, как ребенка, и бормочет на ухо: «Тише, тише, все хорошо». Савитар закрывает глаза. Сползает вниз, утыкается лицом в колени Барри, позволяя гладить себя по голове. — Генри? — всхлипывает Барри у него над головой. — Генри, тебе ведь надо идти… Савитар стискивает зубы до боли и глубже зарывается лицом в чужие колени. Тогда, в будущем, его близкие отвернулись от него — и он стал Савитаром. Жестоким богом, которому нужны человеческие жертвы. Он просто хотел быть для них настоящим. Теперь он настоящий для Барри. В его воспоминаниях Савитар находит самого себя: темный затылок, шею с выступающими позвонками, которые торчат из-под ворота куртки. А еще — то самое чувство, странное и искреннее, которое приковывает его к месту и делает ненужными человеческие жертвы. «Радуйся, — думает он, и сердце бьется где-то в горле. — Ну, радуйся же, Флэш, чтоб тебя. Ты спас ее. Ты победил. Я никуда не иду». — Генри… — Барри наклоняется, закрывая его своим телом, и прижимается щекой к волосам.