Вечная клятва

      Рождество. Все как в сказке: большие хлопья снега падают на уже притоптанный, ложась новым слоем; на узких улочках слышится заразительный детский смех; в домах горит свет, тепло освещая и без того светлую улицу; а в доме семейства Уизли снова покой нарушает срывающийся голос мужчины: - Сколько можно? Я устал, понимаешь ты, устал!       Обстановка накалялась. Они сидели поодаль друг от друга, по разные стороны баррикады - маленького журнального столика едва доходящего до середины бедра. А она лишь стеклянным взглядом посмотрела на него, одаряя очередной порцией презрения.       Рон уже и не помнил, когда она последний раз смотрела на него с теплотой. Может, этого никогда и не было может, он сам все напридумывал. - Мы ни одно Рождество вместе не справили. Может, хватит бегать к ним... Остепенись... Хотя бы сегодня.       Гермиона с маской на лице подошла к окну и слегка обняла себя, как это раньше делал он. Ее ногти впились в оголенную кожу плеча, и она резким и одновременно плавным движением погладила 4 выемки, которые тут же пропали. Она ответила, как ей самой показалось в пустоту: - Ты знал, на что шел... - Да знал. Но не знал, что однажды ты станешь менять любовников как перчатки!       В ответ глухое молчание. Равнодушие. Где то хваленное гриффиндорское желание отстоять свою честь? Где крики, что все не так? И он лишь глупый и напыщенный индюк, раз согревал себя мыслями о счастливом браке.       Их первые ссоры проходили примерно по такому сценарию: он кричал, она кричала, дверь с диким звуком закрывалась перед носом Уизли, и за стеной слышалось глухое рыдание. Но прошло достаточно долго, чтобы все успело надоесть, и теперь кричал только он и дверь, обычно входная, все так же с грохотом захлопывалась. - У нас есть дочь. - Он старался привести весомые доводы, но решил, что этого будет достаточно. - Ты всегда знал, что я не хотела детей.       Женщина прошла мимо мужа, даже не окинув его испепеляющим взором, как обычно происходит. Накинула пальто и тихо закрыла за собой дверь. Дочь уехала теперь можно без опасения быть услышанной говорить все, что она думает. - Ну и катись, катись ко всем чертям! Пусть они трахают тебя! Ты нарушила клятву, ты обещала ему что никогда и ни с кем кроме него, а сама ослушалась, ослушалась! Хваленная грифиндорка нарушила клятву, как ты еще жива? -Он, казалось, издевался, кидая громкие фразы уже совсем не ей, скорее даже не куску дерева, а себе. Он злился на весь мир, был в ярости, оттого что не может удержать свою жену от походов налево. Оттого что, поклявшись уже мертвецу, она продолжает быть верной ему. Он давно знал, куда она ходит. Десять лет назад пошел за ней, хотел вернуть после очередной ссоры, но наткнулся на очень живописную картину.       Те соседи, которые живут рядом с семейством Уизли, давно привыкли к его крикам и после демонстративного хлопка дверью мужчина обрушивал себя проклятьями, бил стену и в потом все затихало. Это повторялось изо дня в день вот уже почти двенадцать лет. Все поражались их выдержке: «Как они еще терпят друг друга?» Этот вопрос кочевал из уст в уста, пока всем просто не надоело спрашивать, и не найдя ответа, все просто затихали и переходили на другую более богатую подробностями тему.       Девушка, как только вышла за порог, взмахнула палочкой и аппарировала. - Привет. Сегодня был такой замечательный день... Правда, если не считать последнего его часа. – Ее глаза залила тихая печаль, наполняя янтарные глаза прозрачными слезами. Но она так же невозмутимо продолжила. – Сегодня Мона получила свое первое «превосходно», и как ты думаешь, по какому предмету? В жизни не догадаешься. – Не ожидая получить ответа, девушка сама ответила на этот обычный вопрос. - По прорицанию! Я очень удивилась, ведь ни у кого не было к нему тяги. А она... Моя девочка. А так с прошлого месяца моя жизнь никак не поменялась, с Роном все стало только хуже. Теперь, когда Мона уехала, мы можем ругаться по 3 раза на дню. Недавно был рекорд - целых 6 раз а, казалось бы, из-за чего? Ладно, молчу. Ты никогда не любил слушать мои неинтересные истории о Роне и то, как я страдаю, потому что не с тобой. Даже сейчас ты смотришь на меня, словно я кого-то убила, а не поругалась со своим мужем. Хорошо, на чем мы остановились в прошлый раз? Ах да... Как я могла забыть...       Девушка невесомо достает из своей бездонной сумочки фолиант, он обтянут черно-зеленой тканью. И открыв на нужной странице, убирает закладку в виде давно пожелтевшего письма. Ее последнего письма, которое она так и не решилась отправить ему. Там признавалась в теплых чувствах. Ни к чему не принуждала, нет! Это было бы величайшей глупостью с ее стороны. На самом деле это не письмо даже, а одно короткое предложение, которое она завернула в конверт и струсила! Просто струсила. А потом еще долгие годы корила себя за это.       Ее губы невесомо двигаются в попытке издать слова, но вместо них изо рта идет густой пар, а из глаз текут крупные слезы. Она медленно опускается на корточки и, прикоснувшись, пальцами обводит каллиграфическую надпись на белом камне. Это была последняя капля. Припав к земле и не страшась запачкать свое белоснежное платье, она рыдает. Дико, истошно плачет, и из нее вырываются крики, такие же мучительные, вызывающие мурашки и заставляющие вздрогнуть при каждом новом всхлипе. «Он бы это не одобрил» ,раздается эхом в ее голове. «Ты губишь свою жизнь, ради меня, того, кто давно разлагается в земле. Тебе самой не противно? Ты отвратительна» Она, казалось, знала его лучше всех и без труда могла сама унизить себя на его манеру. Он бы лишь покачал головой, немного поругался, побурчал про себя словно ему не 40, а уже далеко за 70. А потом подошел и так нежно притянул ее к себе, что ей померещилось бы, будто весь мир замер и эта секунда остановилась, а потом он отошел и жестом пригласил сесть на маленький диванчик, похлопав по свободному месту. Так бы они и провели остаток вечера. Тогда, будучи еще ученицей, она променяла все шумные вечера в гриффиндорской гостиной на время с ним, с ее профессором, отвратительным и мерзким, с сальными волосами и такими противными глазами, источающими яд, словно две гадюки... Но не для нее.       Непонятно когда все началось. Но все ясно поняли, когда все закончилось. И это было очень давно, в Визжащей хижине, в день, когда они победили, но не она. Тогда она проиграла и ставкой, казалось, была вся ее жизнь, надежда на будущее. Она смотрела, как из него выходит жизнь и готова была кинуться вслед за ним. Но кроткий поттеровский «Экспилиармус» вырвал ее из этого ада. И все погрузилось в пустоту.       Потом она очнулась уже в Мунго. Все вокруг постоянно мельтешили, старались угодить, но тут же ретировались когда она кидала на них свой уже фирменный стеклянный взгляд и смотрела сквозь, но так пронзительно в душу, что становилось не по себе. Потом визитеров становилось все меньше и меньше, пока их число не сократилось до нуля. А потом ее выписали. Непонятно как она добралась до выхода и, пройдя немного, а может спустя вечность, села, а затем и легла на неизвестную ей улицу и не помнит, сколько пролежала там пока не увидела знакомую пару ног. Рон не задавал лишних вопросов, а отвел ее в свою новую уютную квартирку. И сделал ей предложение, спустя несколько месяцев, примерно с такими словами, ведь прошло уже двенадцать лет, и она никогда не старалась запомнить все важные фразы: «Послушай, Гермиона. Я тебя люблю, и всегда буду любить, не смотря ни на что. Выходи за меня. Да, выходи, и мне все равно, что ты не любишь меня. Правда. Я не буду ни на чем настаивать. Я просто хочу, что бы ты была рядом и никого не нужно на этом месте» Она не помнила, что тогда ответила, но видно именно в этот момент разум отделился от тела, и оно просто повиновалось высшим силам. Она закивала.       Потом из памяти выпало несколько месяцев. И вот она стоит перед зеркалом, а сзади две рыжие головы, она в белом платье и, кажется, даже говорит о чем-то с ними. Но едва их понимает, просто отвечает на простейшие вопросы, и это их видимо устраивает, но одна короткая реплика, словно острие врезается ей в память: «Послушай свое сердце. Ты правда ничего не чувствуешь?» В зеркале видит лишь отрицательное покачивания своей головы и разочарованную пару зеленых глаз. Словно тело живет отдельно от разума, но они хоть иногда сходятся во мнении. Потом клятвы, а потом она помнит, как они разошлись по разным комнатам и их провожали осуждающие ее и сочувствующие ему взоры.       Следующий год они лишь раз были вместе, и после этого родилась Мона. Гермиона стала пропадать. Сначала один раз в месяц, потом чаще, по праздникам, а потом и вовсе каждое воскресение ее нельзя было застать дома. А затем постоянные ссоры, всклочки на кухне. Пусть даже шепотом, пока их девочка спит, но они все так же продолжали ругаться.       Рону не раз предлагали подать на развод, мол, была ошибка они слишком разные и, забрав дочь ретироваться от противной, наставляющей рога жены.       Тогда, да и сейчас никто не знал, куда она пропадает. А женщина лишь соблюдает свою клятву, которую она дала двенадцать с половиной лет назад в Визжащей хижине. «Я никогда не забуду тебя и всегда буду рядом, только твоя, не смотря ни на что». И сейчас она просто выполняла свою клятву, стоя на коленях, и просто смотрела на него, а он, казалось, что-то говорит одними губами. Но она не понимает и судорожно вскакивает, наспех размазывает соленые дорожки по щекам, садится обратно и нащупывает, кажется одними пальцами, строчки новой главы его незавершенной истории.