В прорезях маски

Пока в Кеизале кончается лето, вода только сводит пальцы ног, а значит — можно плавать. Послушники смешливой гомонящей толпой несутся к берегу моря, оставляя за спиной и кельи, и храм, и сам монастырь. Мальчишка, что еще не имеет имени «Мираак», с хохотом мчится в начале колонны, и камни тропы едва покалывают давно загрубевшие подошвы босых ног. Рядом едва не спотыкается о неровную землю паренек, которому еще предстоит стать Валоком. — Да под ноги смотри, чего голову задрал, — веселится… кто? Мираак отказывается признавать в этом юнце самого себя. — Ты погляди, какое небо яркое, — хмыкает Валок, и в его глазах отражается синева. Мираак в ответ тихо хмыкает, сам задирает голову… и летит вспахивать носом пыль, потому что друг ему тут же подставил подножку. Дальше до самого конца пути они носятся друг за другом, бросаясь ругательствами и камнями. А там, в конце — обрыв. Крутая скала щерится каменными зубами в воду, и темные волны лижут ее подножье, мерцая то тут, то там барашками и случайным блеском лучей. Старшие из послушников ныряют в наполненную солеными запахами пустоту, даже не снимая перед прыжком одежду. Изредка прокатывается леденящим ветерком по коже заветное новое Слово: «Feim». Они гордятся своими знаниями, своими умениями, своими Голосами… но Мираак только слегка кривит губы. — Ни неды, ни Владыки не боятся моря! — кричит он для всех, кто еще остался на берегу, а затем одним прыжком сам бросается в воздух. Руки не крылья, и он не парит, но каждая секунда падения так упоительна и сладка… а затем тьма, а затем тишина, и лишь где-то на дне бормочут затонувшие боги, а с его губ срываются вверх пузырьки дыхания. Мираак выныривает и даже не чувствует морского холода. Он запрокидывает голову назад, прищуренно глядя на вершину обрыва, и только убирает с глаз пряди мокрых волос. Валок летит следом за ним. Мираака окатывает фонтаном брызг, глаза снова щиплет соль, но он ухмыляется счастливо и бестолково. Валок выныривает, отплевывается, а затем его улыбка сверкает ярче солнца и обеих лун. — Получилось! — вопит он. Да, они первые из послушников, кому удалось в двенадцать лет не выпалить в страхе заветное Слово Бесплотности. Кому-то это не удается даже в семнадцать… — Ну на то мы и лучшие из лучших! — смеется Мираак, начиная затем грести к берегу. Сверху слышны восторженные крики зрителей. Как же они тогда горячо верили, что смогут рука об руку покорить небо… и как же горячо попавший уже в Апокриф Мираак верил, что сумеет это забыть.