5 минут с Уолстом

Мэтт в последнее время отличался крайней рассеянностью и забывчивостью. Вот и сейчас он ехал назад из дома в студию только потому, что забыл грёбанные ключи. Почти полтора часа жизни впустую. А мог бы спать, если бы был внимательнее, — сделал сам себе выговор Уолст-младший. Нравоучения почему-то в его голове всегда звучали голосом Брэда. И это он ненавидел больше всего. Управляя автомобилем, вокалист надеялся, что не забыл ключ от студии, или там кто-то есть. Хотя кто этот ненормальный из группы, кто будет сейчас сидеть там, Мэтт даже не представлял. Но всё же надеялся. И не зря, потому что этим сумасшедшим оказался никто иной, как мистер Сандерсон. Он дождался пока все уйдут, и развалился на их любимом диване. Любимом, потому что единственном. Нилу нужно было что-то решать со всеми чувствами, которые свалились к нему на голову. А конкретно одним — влюблённостью. И свалилась она не на голову, а впала в самое сердце. Голожопый засранец не промазал своей стрелой, и она прочно вошла в четырёх камерное. Знать бы, попала вторая стрела в предмет воздыхания барабанщика. Вот над этим Нил и думал. Он скрестил ноги, закинув правую руку за голову, а левую положил в район сердца. Закрыв глаза, Сандерсон сразу же представил причину своей апатии и глупой улыбки. Это всегда происходило произвольно. И всё же судьба та ещё сучка. Заставила его влюбиться. Да, не в кого-нибудь, а в лучшего друга и коллегу. А самое плохое, драммер ничего с этим не мог поделать. Вернее, не хотел. Да, он запихнул свою любовь в далёкий ящик, куда не хотел больше никогда заглядывать. Нил, каждый раз пинал это чувство, как только оно пыталось вылезти из своего укрытия. Но он устал. Устал вечно сдерживаться и пытаться не думать, не представлять, не пялиться. Потому что знал бесполезность этой затеи. Это борьба с воздушными мельницами. Но поскольку он не Дон Кихот, то мельница у него была всего одна, личная, именуемая Мэттью Уолстом. Нил мог без него жить, правда, мог. Только с ним как-то спокойнее, рядом с ним жить хочется больше. А мир обретает новое значение, новый вкус. От воспоминаний о вокалисте, по коже Сандерсона пробежали мурашки. Целая колонна, которая едва его не затоптала. Мэтти, как в мыслях он его называл, был его персональным сумасшествием. Весь такой невероятный, даже в четыре утра. Скромная улыбка и два бездонных аквамарина за которые можно было душу продать без раздумий и сожалений. Но, что делать, если Нил для него не более, чем друг? Драммер подумал над тем, чтобы всё рассказать. Ведь, когда карты раскрыты, игра окончена, дальше уже не интересно, азарт пропадает. В этом случае должно получиться. Нет, ну, что он ему сделает, в самом-то деле? Начнёт орать, так не раз он слышал его крики. Будет оскорблять, тоже дело пережитое. Бить не будет, они же цивилизованные в конце концов люди. Прекратит общаться. Да, это страшно, но лучше так, чем всё время в неведении. Осталось только выбрать время, и закончить эту историю. Размышления Сандерсона прервал стук двери. Драммер открыл глаза, поворачиваясь в сторону шума. В дверях стоял причина его недавних размышлений. Мэтт виновато улыбнулся, и Нилу снесло крышу. Сначала сердце пропустило удар, а потом забилось быстрее, разгоняя кровь. По телу пошла мелкая дрожь, а внутри всё сжалось. И это только от его улыбки. Эх, ты настоящий дьявол, Уолст. — Извини, — проговорил вокалист, проходя в студию, — я просто ключи забыл. Не видел их? Нил отрицательно покачал головой. Он внимательно рассматривал вокалиста миллиметр за миллиметром. Чем больше он его рассматривал, тем теплее становилось внутри. Драммер пытался найти изъян, чтобы вцепиться в него, и разлюбить этого мальчишку. Он сам себя отговаривал от предыдущего решения. Вот Мэтт присел на пол, заглядывая под стол. «Ну, что за задница?» — ударник прикусил губу. Этого ещё не хватало. Жопа, как жопа, нечего на неё пялиться. Сандерсон решил поговорить с вокалистом. — Мэтт, чтобы ты делал, если бы влюбился в близкого друга? — он прикрыл глаза, чтобы не смотреть на него. — Ммм, не знаю, сказал бы об этом. Что тут уже поделаешь. Чувствам не прикажешь. — А тебе в любви признавались? — Сандерсон весь дрожал. — Да, было дело. — Ты общался после этого с этим человеком? — главный жизненно важный для драммера вопрос. — Да, когда им оказался близкий друг, а с фанатками сам понимаешь. Тебе, что, кто-то любовные письма шлёт? — хихикнул Уолст. — Типа того. Эх, если бы было так. Ему бы хватило одного с надписью «Люблю, Уолст-младший». Даже, если бы было написано на клочке бумаги, залитом кофе или вином. Только бы адресовано было ему. Может, и правда открытку ему прислать? Нет, бред, Нил хотел видеть его глаза, его всего, когда скажет ему это. Сандерсон взглянул на Мэтта, и задержал дыхание, чтобы не выдохнуть слишком громко. После чего снова закрыл глаза, погружаясь в раздумия. — Сандерсон, ты чего здесь зависаешь? Тебя подвезти? Да, подвезти. Желательно к твоему дому, и уложить на вторую половину кровати, себе под бок. Уолст-младший только пожал плечами. «Завис, видимо, — подумалось ему, — с кем не бывает». — Мне кажется, я люблю тебя, — тихо, на выдохе, проговорил Нил. — Решил на мне потренироваться? Неплохо, можешь прямо так и говорить, — бормотал Уолс, оглядывая всё вокруг. — Да, где же эти блядские ключи? Сандерсон, ты точно их не видел? Но тот его не слышал. Мэтти даже не воспринял слова его всерьёз. Мэтти — имя звучит легко и сладко. Так и хочется зажать его в объятьях, втыкаясь носом в макушку, чтобы вдыхать аромат его парфюма, смешанного с запахом шампуня. Дышать им, таким родным и привычным до одури, пока не закончится воздух в лёгких. Прижимать к себе и шептать тихое «Мэтти». Он был бы Мэтти только для него, для Нила. Приходил бы, падая в объятия, и слушал бы истории драммера, очерчивая подушечками пальцев татуировки на руках Сандерсона. Мэтти, сладкое, словно мёд. Так и хочется, падая ниц перед ним, повторять, словно мантру «мой Мэтти», а в ответ слышать «мой Нил». Видимо, Сандерсон совсем сошёл с ума, но единственное, чего ему сейчас хотелось, прижимать вокалиста к себе, покрывая беспорядочно лицо краткими поцелуями. Уолст наклонился над барабанщиком. — Нил, — обеспокоено позвал того Мэтт, — ты в порядке? Драммер открыл глаза, чем неслабо напугал вокалиста. Он смотрел в голубые, любимые глаза, и окончательно тонул в них. Мэтт же пытался отыскать ответ на вопрос тоже в глазах, не менее прекрасных, цвета пасмурного неба перед грозой. Что-то было с ударником не так. Но что именно вокалист не мог сказать. Тут-то Сандерсон и решил, что-либо сейчас, либо никогда. Он запустил руку в волосы вокалиста, а после спустил её на шею, и приблизил Уолста-младшего для одной только цели — поцеловать. Барабанщик взглянул в глаза растерянного Мэтта, будто спрашивая разрешения. Тот только вздохнул, и Нил поймал этот вздох губами. Затем прикоснулся своими устами к чужим, но таким желанным. Сначала аккуратно, чтобы не напугать. На деле это было ещё прекраснее. Касаться мягких губ вокалиста своими, было сродни запредельного счастья. Затем Сандерсон углубил поцелуй, прижимая Мэтта ещё ближе к себе другой рукой. Тот стал отвечать барабанщику. Нил уже не замечал позднего времени, его не волновала тяжесть тела, что лежало на нём. Важно было одно — его Мэтти здесь, целует его немного робко. Поцелуи же драммера были требовательными, он собственнически шарил руками по спине и рукам вокалиста. Спустя некоторое время Мэтт лежал на нём, как и думал ранее Сандерсон. Его голова мирно покоилась на груди ударника, руки же он запустил ему под лопатки. Нил обнимал его, покладая подбородок на макушку, и вдыхая аромат Уолста-младшего. Теперь он возле него. Такой свой, родной, и немного даже домашний. Он может прижимать его к себе, целовать вдоволь и рассматривать. С драммером явно было что-то не в порядке, ему не хотелось отпускать Мэтта никогда. Сандерсона не волновало, что будет завтра, через год. В его мыслях звучала песня Hypnogaja, и он знал одно — он не отпустит этого мальчишку больше. Слишком долго Нил решался на всё это, потеряв много времени, которое можно было провести вместе с ним вот так валяясь на диване. Уолст не говорил ни слова, просто лежал на Сандерсоне, прикрыв глаза, и улыбаясь. В какой-то момент ударник подумал, что тот уснул. — Мэтти, мой Мэтти, — прошептал он, целуя того в висок. — Вот это, блин, забыл ключи в студии, — захихикал вокалист в ответ на нежности Нила. — Кстати, ты точно их не видел? — Та ну тебя, Уолст, моменты портишь. Драммер попытался избавиться от своего груза, подымаясь. Но Мэтт лишь поднялся выше, нависая над Сандерсоном. Тот задержал дыхание, вглядываясь в хитрые глаза вокалиста. Уолст-младший нежно прикоснулся губами к нижней губе ударника. Тот, обнимая Мэтта, закрыл глаза, наслаждаясь каждым прикосновением к друг другу. — Дурак ты, Сандерсон, — на выдохе прошептал вокалист, целуя беспорядочно лицо мужчины, — люблю тебя. — Не мог раньше сказать? Сохранил бы мне пару тысяч нервных клеток! — Могу уйти. Нил прижал вокалиста к себе, и для большей уверенности, что он никуда не денется, закинул ногу на поясницу Мэтта. Тем самым вызвал приступ смеха у парня. — Мэтти, — он целует его снова, — мой любимый мальчишка. Ты мне нужен. Мой Мэтти. Мэтти снова тянется за поцелуем. Ему всё мало, как и Нилу. Причина его бессонных ночей теперь лежит на нём, жадно целуя его каждый раз, когда хочет. А Нил наслаждается этими мгновениями, прижимая Уолста-младшего к себе, как можно ближе. И оба они думают, что рассеянность и забывчивость Мэтти это весьма и весьма прекрасно.