Adversa fortuna

Когда револьвер дал осечку, бакалавр Данковский и не думал паниковать. Револьвер и так был из рук вон плох, его постоянно заедало, а починить все никак не находилось времени. Да и прицел был, мягко говоря… С двух метров в бандита он бы, конечно, попал, но вот устраивать с таким оружием засады или целиться через пол-улицы определенно не следовало. Что ж, не в первый раз. Просто неудачное стечение обстоятельств – вынужденная прогулка по ночному городу, охваченному эпидемией и, как следствие, паникой, не удивительно, что после заката улицы наводнили бандиты и мародеры. И заевшее оружие, к которому, к тому же, осталось совсем мало патронов. Даниил скрипнул зубами от досады и попятился, давая себе время убрать ненадежный инструмент (и обязательно потом починить или обзавестись новым) и достать скальпель. Нож может и давал чуть больше уверенности, был длиннее и лучше устрашал, но зато скальпель врача был хорошо наточен, и для того чтобы обезвредить противника, достаточно было удара небольшой силы в одну из основных артерий… И не налететь при этом на чужой нож самому. Чего Данковский не ожидал, так это того, что нападающих окажется четверо. Бандиты никогда не ходили группами, чтобы не привлекать внимание дружинников, а тут собралась целая банда… Никак по душу столичного бакалавра? Какая честь… Разбираться, чем заслужил такое пристальное внимание, Данковский не стал – мало ли, кому он успел перебежать дорогу за прошедшую неделю, всего уже и не вспомнишь, может быть кто-то из оставшихся лежать с перерезанным горлом был кому-то братом или другом, что ж поделать, свою жизнь бакалавр Данковский ценил все-таки выше. Или кто-то пустил слух о том, что у него есть деньги, какое разочарование ждет бандитов в случае удачи, как раз сейчас при себе у него пара сотен монет, молока не купишь по нынешним временам. - Эй, змея – первый из бандитов двинулся ближе, и Данковский снова отступил. Он и побег не счел бы зазорным, вот только бежать с ножом в спине не хотелось, а метают ножи местные жители мастерски. – Гони лекарства! … Или, что наиболее вероятно, местные бандиты решили, что столичный врач прячет в своей сумке так необходимые народу лекарства, возможно, даже панацею от песчанки, пожирающей город. Как жаль, что это не так. - Могу предложить бутылку морфия, господа. И разойдемся миром, – Даниил правда понадеялся, что можно обойтись без крови. – Все равно я больше ничего не могу вам предложить. Лекарства остались в Омуте, по крайней мере, те, что он не израсходовал сегодня. Но толпу бандитов он точно в дом Евы не поведет. А значит, если решить дело миром не удастся, то придется драться. Выбор делает не он, потому что одна бутылка морфия, в сущности, слишком маленькая цена за то, что этот сброд решился напасть на него. Поэтому Даниил, ожидавший нападения, от ножа все-таки уворачивается, пытается достать в ответ скальпелем, промахивается и отступает в узкий проем между домами – так хоть не окружат, а по одному – есть шанс, слава тактике древней Спарты! Вот только проулок имеет два конца, и Даниил не ждет удара сзади по голове, поэтому пошатывается, выпускает скальпель из ослабевших пальцев, пытается отмахнуться почти вслепую, из-за чего удар выходит слабым и не причиняет никому весомого вреда. Дезориентация, вызванная травмой головы – терминология в мыслях словно растянутая, Даниил отмечает отстраненно собственное состояние, в то время как ему выкручивают назад руки. Пока Даниил хрипит и кашляет в чужих руках, безжалостный мозг продолжает ставить диагнозы – черепно-мозговая травма, возможно, трещина в ребре, вывих плечевого сустава, ушиб?.. носа… Теплая кровь бежит по подбородку, заливая лицо и дорогую, хоть и измятую сорочку. Даниил отключается и, видимо, ненадолго, потому что когда приходит в себя, видит, что бандиты успели только разворошить его вещи, предсказуемо не найдя ничего чересчур ценного или полезного. Даниил пытается что-то сказать, убедить, что теперь-то, когда они сами удостоверились, что у него нечего взять, самым разумным будет отпустить его, но после первых же слов темная фигура – в переулке почти нет света, и он не различает лиц, впрочем, они все на одно лицо, грязные и злые – бьет его кулаком. И Даниил сглатывает все, что хотел сказать вместе с кровью из разбитых губ, пытаясь, проводя языком, определить, не лишился ли он еще и зубов. Даниил считает, что будет невероятно глупо и бессмысленно умереть зарезанным в грязном закоулке, и не столько потому что он помнит, как он, блестящий молодой ученый, читал доклад о танаталогии, убеждая восторженных слушателей, что сможет победить смерть, сколько потому что город пожирает проклятая болезнь, а на весь город врачей – он, Артемий, да Рубин… И так слишком мало для эпидемии. Что одной смертью он может не отделаться и всегда есть перспективы еще хуже – уж он-то как врач отлично это знает! – Даниил догадывается, когда его молчаливо швыряют на землю. Время разговоров прошло, не начавшись, и Даниил сопротивляется изо всех сил, бессмысленно, но отчаянно, пока кто-то не набрасывает ему на горло веревку, и он не слабеет от наступившего удушья. Асфиксия лишает его возможности сопротивляться, а связанные за спиной руки, пока он был без сознания, довершают дело… Даниил давится криком, потому что во рту у него собственный шейный платок, который ему затолкали почти в горло, который не дает не то, что кричать, даже дышать, потому что дышать через разбитый нос Данковский не может, и сквозь боль и обжигающий стыд он думает, что позорно задохнуться в этой грязной дыре, лицом в пропитанную его же кровью землю… *** Артемий ненавидит бандитов и мародеров – может понять, но ненавидит. Город и так тонет, он охвачен паникой, а эти только добавляют проблем! Тем более, Артемий очень не любит бессмысленную боль. Он – гаруспик, он может раскрыть человека так, что ему в ладони ляжет его живое, трепещущее, горячее сердце – и если это будет сделано правильно, Артемий не будет испытывать сожалений. Он может выйти в круг Суок, чтобы напоить Степь кровью, потому что знает – она примет подношение и кровь эта будет пролита не зря. Он менху, он знает, что пролившаяся кровь не должна проливаться напрасно, и он – врач, поэтому он считает, что везде, где можно обойтись без крови, лучше обойтись. Одно дело – отрезать пораженную гангреной ногу, чтобы человек остался жив и совсем другое – искалечить кого-то. Ради чего? Ради потехи? Артемий не понимает этого и такой взгляд на вещи ему отвратителен. Поэтому, слыша возню и тяжелое дыхание из темного переулка, он сворачивает туда, не задумываясь, потому что в такое время он сильно сомневается, что найдет в уголке милующуюся парочку. Артемий только окидывает взглядом картину, и даже не успевает понять, когда у него в руках появляется нож, и когда на землю оседают трупы – бандиты заняты и не замечают его появления, а когда замечают – уже слишком поздно. Темная фигура на земле выглядит почти мертвой, но младший Бурах видит, что человек дышит, и подходит, чтобы помочь, потому что помощь определенно более важное дело. Раскрыть бандитов и отдать их сердца и кровь червям, чтоб те напоили ею степь, он всегда успеет… Или конкретно этих – не успеет, но это не важно, потому что, когда Артемий наклоняется, он осознает, что на жертве нападения уж очень приметный змеиный плащ. Все еще не веря своим глазам, он перерезает стягивающую запястья веревку и переворачивает безвольное тело, подставляя бледное лицо в черных разводах лунному свету… Не черных, поправляет себя Артемий. Бледное лицо с еле заметно трепещущими ресницами измазано кровью, она только кажется черной в ночной темноте, на самом деле она ярко-красная… как платок, который он вынимает из безвольно приоткрытого рта. Наконец, Артемий осознает, что у него на руках лежит без сознания знаменитый на весь город бакалавр Данковский. Пока Артемий прислушивается к чужому дыханию, убеждаясь, что Данковский жив, пока закутывает его в плащ, который, видимо, было несподручно стаскивать из-за связанных рук, он соображает, что нести столичного доктора в Омут нельзя… Как и нельзя просить помощи у мягкосердечной Капеллы. Никому нельзя знать, потому что помнит Артемий взгляд Данковского – гордый, непримиримый, таких сломать нелегко, но сломаются – не склеить потом. Поэтому несет Артемий тяжелую, не такой худой Даниил, как может показаться!,. ношу в свое убежище. Даниил не приходит в себя и тогда, когда раздетый и обтертый влажной тканью, лежит в чужой постели на не очень чистых простынях. И Артемий радуется этому, потому что уверен, что чужие прикосновения сейчас бы ранили Данковского не хуже ударов. Легко отделался столичный доктор, Артемий в первый день в городе и более потрепанным ходил, но это – тело, а про душу, что скрывается под бледной кожей, прячется за черным зеркалом глаз, про эту душу Артемий ничего не знает. Не раскрывать же Даниила по линиям, пытаясь понять его! А как взглянешь, так не разберешь, клубком, клубком у нерадивой хозяйки, перепутаны линии Даниила – словно кошка шерстью играла, да навязала, напутала узлов, пойди, разберись за какой конец потянуть! Даниил открывает глаза через несколько часов. Артемий уже разобрался со штанами – на белошвеек денег в столице у него не было и иголку с ниткой держать привычно, а что под пальцами ткань, а не чужая плоть – так принцип тот же. Привел в порядок чужую одежду – сложена она в углу, плащ знаменитый на вбитом гвозде висит, да платок шейный сушится у печки, потому что проступает на чужом горле сизая полоса, и хоть хриплый голос можно будет объяснить тем, что кричал бакалавр на окружающих идиотов, или ветерком продуло, сентябрь уже на излете, но темную полосу надо скрыть. Данковский молчит, смотрит только, мучительно смотрит, не шевелится. Видит Артемий, как в темных, пронзительных глазах складывается мозаика, как стискивает бакалавр зубы, не краснеет от стыда – белеет, так резко, что думает Артемий – сейчас снова в обморок хлопнется, настолько ярко проступают на его лице синяки, как мазнул кто-то кистью – проявились на коже, от которой отхлынула кровь, заострились черты лица, как у покойников бывает. Молчит. Переводит взгляд на стол, где разложены сохранившиеся вещи, и останавливается на револьвере. Артемий не выдерживает. - Не дури, ойнон. Не спеши на свиданье со смертью, раз уж уже на него опоздал. Тонкие пальцы сжимают шерстяное одеяло, которым укутан по грудь Данковский, и страшно представить, что крутится у него в голове, пока он не кивает медленно и не пытается что-то сказать, заходится кашлем, и прокашливаясь, все же, хрипит одно слово: - Спасибо. И Артемий кивает. Ни к чему говорить, что не скажет он никому, что видел, что лежат те, кто мог сказать, мертвыми, и на утро трупы их окажутся в братской могиле. Не к чему. И так видит он в черных глазах понимание – знание – всего, что мог бы сказать. Поэтому он только наливает травяной отвар, успокаивающий, пряно пахнущий, в чашку и осторожно, придерживая за плечи, помогает напиться. - Спи, ойнон. Еще есть время. Приходи в себя, у нас есть работа. Данковский кивает, закрыв глаза, потому что говорить ему все еще больно. Да, у них есть работа. Он поспит несколько часов и вернется к ней, как возвращался всегда, что бы ни случилось. Травы действуют быстро, и Даниил засыпает, на этот раз глубоким, хорошим сном, и Артемий, прежде чем вернуться к дистиллятору, не может удержаться, проводит рукой по темным волосам. Когда все закончится, нужно будет проследить, чтоб не попал в руки Данковского револьвер в минуту душевной слабости. На всякий случай.